Я работаю неполный рабочий день, "в вечернюю смену", адъюнкт-инструктором по английскому языку и литературе. Веду два курса: "Базовые навыки работы над вузовским письменным текстом" ( Introduction to College Writing - English 101) и "Введение в вузовское изучение литературы" ( Introduction to College Literature - English 102) - в двух маленьких колледжах, частном и муниципальном. Кампусы внешне очень живописны: это тихие каменные гавани с лепниной, колоннами и арочными проемами в неоготическом стиле, вокруг - подстриженные лужайки, водоемы и уютные викторианские гроты. Студенты переговариваются, пялятся в свои мобильники или расслабленно готовятся к занятиям под раскидистыми деревьями. Мячи мягко постукивают о щиты на спортивных площадках. Мои занятия со студентами проходят в гуманитарном корпусе: мы обсуждаем Шекспира, Джойса ("Дублинцы"), поэтические размеры и Эдварда Саида. На первый взгляд может показаться, что перед нами университетская идиллия. Будто мы в Гарварде. Но это не Гарвард, и положение дел здесь далеко не идиллично. Под покровом этой безмятежной и словно бы идеальной для учебы мизансцены бушуют волны фрустрации и душевного беспокойства, ибо в этих колледжах немало студентов, взваливших на себя непосильную ношу.

Я работаю в "колледжах последнего шанса" ( colleges of last resort). Для большинства моих студентов колледж был не желанной целью, достигнутой в результате серьезных усилий, а просто местом приземления. Люди, которых я учил, не состязались на олимпиадах с другими вундеркиндами и не прошли по конкурсу в результате жесткого отбора. В школьных аттестатах моих студентов неважные показатели, в графах, где фиксируется общественная работа и увлечения, - сплошные пустоты. Они выбрали данный колледж не по позиции в рейтингах "U.S. News & World Report", а по карте "MapQuest"; согласно их представлениям об идеальной академической геометрии, колледж должен быть расположен в удобном месте - где-то посередине между работой и домом. Могу за это поручиться, потому что сам рассылал преподавательские резюме, руководствуясь точно такими же "геоакадемическими" соображениями.

Некоторые копии школьных аттестатов только что сняты, другие, сделанные десятилетия назад, успели выцвести. Многие из моих студентов вернулись в колледж после "жизненной пересменки": кто решил расслабиться годик-другой по окончании средней школы, кто прожил пару десятилетий обычной жизнью "представителя среднего класса", занимаясь домом и семьей. Днем они работают, вечером учатся. Я преподаю литературу студентам, которые должны набрать определенное количество часов и сдать соответствующие зачеты, прежде чем станут полицейскими или патрульными полисменами, работниками здравоохранения низшего звена или муниципальными служащими; все они нуждаются в свидетельстве о высшем образовании, чтобы получить повышение по службе.

Мои студенты записываются на курсы "English 101" и "English 102" не оттого, что хотят этого, а потому, что у них нет выбора. В обоих колледжах, где я преподаю, требуется, чтобы все студенты, независимо от профессии и карьерных планов, прошли через эти два курса. Для многих моих студентов это довольно трудная задача. У некоторых молодых парней, будущих полицейских, открытые лица, на которых отражаются все эмоции, и когда мы начинаем читать "Аравию" [рассказ Джойса "Araby" из сборника "Дублинцы"] или "Поджигателя" ["Barn Burning", рассказ Фолкнера], скука, написанная на их физиономиях, становится более чем очевидной. Они ерзают, подпирают голову руками, зевают; на их лицах появляется выражение муки, словно по ним шарахнули из электрошокового пистолета ( taser). В их глазах читается вопрос: "Как вы могли так со мной поступить?".

Цель "English 101" - привить студентам базовые навыки выполнения письменных работ, которые теоретически могут быть им заданы впоследствии, согласно программе обучения. Мои студенты должны написать следующие работы: сопоставление по сходству и контрасту ( compare-and-contrast paper); аргументированное рассуждение ( argument paper); поэтапное описание процесса ( process-analysis paper), в котором должна быть отражена какая-нибудь операция (это может быть, к примеру, отчет о лабораторной работе); и, наконец, внушающая особый ужас исследовательская работа ( research paper), оснащенная цитатами в кавычках, ссылками и списком использованной литературы (в формате, утвержденном Modern Language Association). На занятиях по "English 102" мы читаем рассказы, стихи и трагедию "Гамлет"; венцом этих штудий служит единственное задание, вызывающее у студентов еще б ольший ужас, чем исследовательская работа, - написать (абсолютно ненавистное) сочинение по литературе ( Writing About Literature).

Время проходит незаметно - по крайней мере для меня (но, похоже, не всегда - для моих студентов). Я пытаюсь передать ученикам свою любовь к литературе; мне хочется, чтобы они почувствовали, какое удовлетворение испытывает автор, когда вещь ему удалась. Когда я в ударе, а студенты сосредоточены (обычно такое бывает в начале семестра), аудиторию распирает от позитивной энергии. Даже будущие полисмены хотят преуспеть в учебе, читать и любить великие книги, изучать перспективные проблемы, хорошо писать.

Но очень скоро этот коллективный пузырь лопается. Через несколько недель наступает время, когда студентам действительно приходится выполнять письменные задания, а мне - их оценивать. Несмотря на мой энтузиазм и те мгновения, которые казались мне "моментами истины", и невзирая на то, что учащиеся периодически кивали мне в знак согласия, - они сдают работы, свидетельствующие о том, что все усилия были потрачены впустую. Количество студентов, написавших хорошие работы в рамках подобных курсов, ничтожно. Обычно они с грехом пополам пишут удовлетворительную работу со второй-третьей попытки; некоторые проваливаются раз за разом; но есть студенты, которые никогда не пройдут это испытание, потому что они не в силах написать хотя бы одно связное предложение.

На обоих курсах обсуждается различие между тезисом, нуждающимся в доказательстве, и простым описанием; мы говорим о том, как важна точность в словоупотреблении; выясняем условия, при которых гипотезу можно считать доказанной; рассуждаем о том, почему желательно излагать свою мысль сжато. Я объясняю, привожу примеры, вдохновляюсь, завожусь, втираюсь в доверие, но каждый вечер, когда занятия заканчиваются и мне приходится опускаться на землю со своих кафедральных высот, я неизбежно теряю веру в то, чем занимаюсь; и я убежден, что мои студенты испытывают те же чувства. Я представляю себе, как они поодиночке разъезжаются по домам на своих машинах, становясь все печальнее с каждой милей.

В нашем учебнике объясняется: хорошо пишет тот, кто соблюдает определенную последовательность действий. Многие страницы посвящены композиции сопоставления по сходству и контрасту, все рекомендации сопровождаются примерами, комментариями, таблицами и алгоритмами. "Разработайте план и придерживайтесь его", - сухо, но доброжелательно советует учебник. Конечно, студент, способный это сделать, так и поступит; по правде говоря, он сделает это автоматически и без полученных от учебника директив. Что касается остальных, то для них это непосильная задача. После пятнадцати недель обучения некоторые из моих лучших "сочинителей" совершенствуют свое мастерство. Немного продвигаются вперед и некоторые из моих худших "писателей", хотя они крайне редко приближаются к базовому уровню компетентности (а может быть, этого не происходит никогда). Все прочие остаются на прежнем месте: где сели, там и слезли.

Как я завидую профессорам, работающим на других факультетах! Какой привлекательной представляется четкость стоящей перед ними задачи! Таковы свойства клеточной мембраны , друзья . Запомните их и будьте готовы выпалить все это без запинки. Я завидую биологу, а тот - физику: в точных науках ответ оценивается суммой баллов, в строгом соответствии с результатами тестов (сводящихся к выбору правильного ответа из нескольких опций). Все ответы подразделяются на правильные и неправильные. Количество набранных баллов не может быть подвергнуто сомнению. Однако когда дело доходит до оценки сочинения, в дело вступает субъективный фактор, и преподавателю английского языка и литературы приходится быть очень осмотрительным. (Кажется, мои студенты полагают, что моя осмотрительность безгранична. Некоторые из них подходят ко мне в конце курса и деловым тоном просят, чтобы я исправил отрицательную оценку на положительную, потому что они "просто обязаны" закончить этот семестр успешно; или потому, что они трудились в поте лица своего как на занятиях, так и на работе; или потому, что если они не получат зачет, их работодатель не оплатит им дальнейшее обучение.)

Иногда, в самом конце курса, когда я ставлю "незачет" девяти из пятнадцати студентов, я задаю себе вопрос: как поступит в данной ситуации руководство колледжа? Здраво рассуждая, выбор невелик: мое начальство может либо 1) известить меня о том, что так дело не пойдет, и потребовать, чтобы я выставил больше положительных оценок, либо 2) поблагодарить меня за фискальное усердие: ведь студентам, получившим незачет, придется еще раз (а может быть, два, три, четыре раза) оплатить тот же курс.

В реальности ничего подобного не происходит. Я не ощущаю давления ни со стороны моих коллег, ни со стороны руководства. В тех редких случаях, когда мне доводилось встречаться со своими факультетскими начальниками, они разговаривали со мной вежливо, любезно, даже тепло. Они никогда не упоминали о студентах, не сдавших зачеты по моим курсам; ну, и я, естественно, не поднимал этого вопроса. Здесь проявляется тот самый разрыв между академией и реальностью, о котором часто говорят при обсуждении проблем нашего высшего образования. Никто не желает взглянуть на ситуацию в широкой перспективе: никого не интересуют последствия - в том числе и моральные - допуска к занятиям большого количества студентов, которые не в состоянии учиться в вузе. Колледжи, студенты и преподаватели (такие, как я) кружатся, как перышки на ветру, под воздействием волн, исходящих от кумулятивных социальных обстоятельств и установок - социального оптимизма; представления о высшем образовании как об универсальном праве и неотъемлемой потребности; финансовой необходимости, испытываемой колледжами и студентами; желания поддерживать высокие академические стандарты и в то же время не закрывать двери перед учащимися-маргиналами, которые образуют некое мини-цунами, предвещающее беду. Никто не думает о том, к чему могут привести существующие тенденции. И хотя создается ощущение, что все довольны - широкий допуск в колледжи выгоден как для вузов, так и для студентов, благодаря чему все граждане Соединенных Штатов испытывают чувство удовлетворения и законной гордости, - в этой системе есть одно неустранимое противоречие, звено, которое всегда барахлит: я имею в виду адъюнкт-инструктора, которому в силу занимаемой должности приходится заниматься с самыми худшими студентами и ставить им "неуды".

Недавно я оценил как неудовлетворительную исследовательскую работу одной студентки. Это женщина сорока с лишним лет; я буду называть ее миссис Л. Она посмотрела на свою работу, на мои комментарии и оценку и мягко сказала: "Не могу в это поверить. Я так гордилась тем, что написала вузовскую работу". С самого начала наших совместных занятий работы я понимал, что с миссис Л. возникнут проблемы.

В начале семестра я обычно привожу класс в библиотеку и даю урок поиска информации для исследовательской работы по интернету. Я спрашиваю, насколько хорошо они владеют навыками работы с компьютером, и некоторые отвечают, что не владеют ими вообще; они признаются в своей компьютерной безграмотности и жалуются на полную беспомощность в такого рода вещах. Впрочем, в конечном итоге оказывается, что многие из них послали и получили кое-какие сообщения по e-mail'у и что-то нашли по Google; поэтому для меня не составляет труда продемонстрировать, как искать журнальные статьи в таких базах данных, как Academic Search Premier и JSTOR.

Иначе обстояло дело с миссис Л.: мне было ясно, что она никогда не заходила в интернет. Возможно, она вообще никогда не сидела перед компьютером. Понятие ссылки оказалось для нее новостью. Она не знала, что, увидев нечто синее и подчеркнутое, вы можете по нему кликнуть. Она осталась где-то в 1990 году, на этапе борьбы за усвоение базового синтаксиса World Wide Web. Она недоверчиво смотрела на экран и грызла ногти. Кажется, она впала в ступор.

У меня были обязательства перед другими студентами; поэтому я смог подсесть к ней, чтобы объяснить некоторые базовые операции, только после конца занятий. Но это было бесполезно: она не воспринимала ничего из того, что я ей говорил. Между нами возникла стена, известная любому преподавателю, на каком бы уровне он ни работал: стена поражения, безнадежности и унижения, являющаяся непреодолимым барьером для обучения.

"Вам необходима дополнительная помощь, - сказал я ей. - Вы можете попросить библиотекаря провести с вами индивидуальное занятие". "Я так и сделаю, - ответила она. - У меня просто не хватает времени". "У вас дефицит компьютерных навыков, - сказал я ей. - Вы должны устранить его как можно скорее". Я стараюсь не пользоваться преподавательским жаргоном, но слово "дефицит" часто выручает меня в подобных ситуациях. Оно внушает ощущение серьезности сложившегося положения: ясно, что речь идет о полном отсутствии знаний, но при этом фраза не звучит как приговор. Я попытался дать ей толчок. "Вы должны назначить это занятие прямо сейчас. Библиотекарь на месте". "Я понимаю, что мне еще многое нужно сделать", - ответила она. Наш диалог приобрел оттенок абсурдности, мы разговаривали, как персонажи пьесы Пинтера.

Выполнение исследовательской работы призвано обучить студента базовой механике научной деятельности: как найти источники, как их резюмировать или цитировать, не впадая при этом в плагиат. Студент должен доказать определенный тезис, а не просто написать то, что принято называть "пассивным отчетом". На этот раз задание предполагало наличие "исторической контроверзы". Например, можно было сопоставить позиции ученых, придерживавшихся противоположных взглядов на то или иное историческое событие. Почему Трумэн уволил Макартура? Оказывали ли Соединенные Штаты тайную поддержку возведению Берлинской стены? Что на самом деле произошло в Тонкинском заливе? Я объясняю своим студентам: "Ваша работа состоит в том, чтобы взять меня - как человека, оказавшегося здесь впервые, - за руку и познакомить сначала с группой ученых A, B и C, занимающих одну позицию, а затем подвести к ученым D, E и F, придерживающимся противоположной точки зрения. Вы должны вести себя, как хозяева на вечеринке".

Будущий патрульный полисмен усмехнулся и сказал: "На редкость скучная вечеринка".

Когда мы снова встретились с миссис Л. в библиотеке после занятий, она спросила: "Не могу ли я написать исследовательскую работу об абортах?" - "Да, конечно. Но какую историческую контроверзу вы имеете в виду?" - "Ну, вопрос о том, должны ли они быть разрешены". Я понял, что они обсуждали нечто подобное в старших классах средней школы. И дал ей понять, что, по моему мнению, вопрос о допустимости абортов - это скорее этическая дилемма, чем историческая контроверза. "Я учту ваше замечание", - ответила она.

Миссис Л. уже меняла тему много раз; возможно, честнее было бы сказать ей, что она никогда не осилит ни одну из них. У меня не раз возникало искушение самому сформулировать для нее тему, но я сдерживал себя: ведь выбор темы - это часть задания. "А как насчет права на владение оружием?" - спросила она. Я вздохнул. И ответил: "Вы можете взять определенное законодательное решение по этому вопросу. Историки могли иметь разные мнения о прохождении этого билля. Не следует забывать, что, поскольку речь идет об исторической контроверзе, тему можно будет считать обоснованной только в том случае, если среди историков обнаружатся разногласия по этому вопросу. Не уверен, что велась историческая дискуссия о плюсах и минусах права на владение оружием". "Хорошо, я поняла", - мягко проговорила она.

Разумеется, работа, которую она написала, была посвящена дискуссии о плюсах и минусах права на владение оружием. По крайней мере, мне показалось, что речь шла об этом. Работа была слишком бессвязной, чтобы можно было сказать это с полной уверенностью. Мысль застывала и внезапно перебрасывалась на другие предметы; предложения прерывались на полуслове, в середине фразы появлялась вдруг заглавная буква. Трудно было понять, что говорилось от себя, а что являлось пересказам чужих мнений. В работе цитировались какие-то источники, но ссылки были даны на базы данных, а не на те журналы, в которых были опубликованы соответствующие статьи. Кроме того, работа была слишком короткой. Словом, ее можно было оценить только как неудовлетворительную. "Не могу в это поверить, - сказала она, получив очередной "неуд". - Я так гордилась тем, что написала вузовскую работу".

Разумеется, Л. не написала работу вузовского уровня: она была крайне далека от этого. Тем не менее она училась в колледже и платила приличные деньги за право получить степень, которая, по-видимому, требовалась ей для продвижения по службе. Свойственные ей "дефициты" не означали, что она была плохим человеком; я не назвал бы ее неумной или "чудной". Есть масса людей, которые не могут написать исследовательскую работу, и лишь немногие сталкиваются с необходимостью делать подобные вещи в повседневной жизни. Но давайте будем откровенны: она не работала - и не могла работать - на уровне, хотя бы отдаленно приближающемся к вузовским требованиям.

Забраковав работу миссис Л., я плохо спал ночью. Выставляемые мною неуды сказываются на мне сильнее, чем на моих "жертвах". У меня в ушах звучат ее жалобные слова, столь характерные для тупиковой ситуации, в которой мы оба оказались. Миссис Л. сделала все, к чему призывала ее американская культура. Она вернулась к учебе, чтобы "усовершенствовать себя", и она ожидала получить за это некое вознаграждение, а не "нож в спину". Она потерпела фиаско не по тем причинам, по каким проваливались многие другие студенты, слишком часто пропускавшие занятия или игнорировавшие задания. Она просто не имела достаточной для учебы в колледже квалификации. И я спросил себя: что именно я оцениваю, ставя ей неуд ? И у меня мелькнула мысль: а что если оставить эту благородную немолодую женщину в покое и поставить ей "тройку с минусом"? Но я не мог этого сделать. Оценив работу миссис Л. положительно, я подорвал бы стандарты учреждения, в котором работаю. Кроме того, мне не чужды некоторые параноидальные опасения. Что если миссис Л. - подсадная утка от "The New York Times", журналистка, подрядившаяся написать статью о снижении стандартов образования в муниципальных колледжах? Перед моим мысленным взором медленно, как в старых фильмах, развернулась первая полоса газеты с кричащим заголовком:

За что ставят положительные оценки в наших вузах?

Неграмотные люди получают "удовлетворительные" оценки.

Адъюнкт-инструктор объясняет, что студент "должен был" получить положительную оценку, потому что "очень старался".

Нет уж, увольте, я буду придерживаться академических стандартов хотя бы для того, чтобы не попасть на первую полосу.

Мы привыкли думать о профессорах как о персонах, которым глубоко безразлично, какие оценки они выставляют. Мои преподаватели были весьма высокомерными и держались отстраненно, не проявляя интереса к мелким заботам - особенно таким, как полученные оценки, - своих студентов. Между профессорами и студентами существовала дистанция огромного размера. Штатные профессора, работающие в колледжах на полную ставку, и сейчас могут чувствовать себя комфортно отъединенными от тех, кого они обучают. Их студенты - те, которые посещают занятия при свете дня, - обычно моложе моих. Многие из них учатся на деньги своих родителей. Профессора могут ставить им неуды без особых моральных переживаний, поскольку студенты, как правило, сами виноват ы в своих неудачах: они писали свои работы "с кондачка", без должной подготовки.

Что касается меня и моих студентов, то мы "вылеплены из одного куска". Я не могу быть отстраненным, даже если бы мне этого захотелось. Наше совместное присутствие на этих вечерних занятиях свидетельствует о том, что мы скованы одной цепью. Это моя вторая, дополнительная работа; они отчаянно цепляются за место, которое по большому счету им не принадлежит. Все мы мечтаем о свободном вечере. Многие студенты ненамного моложе меня. Каким бы ни был наш хронологический возраст, все мы взрослые, то есть люди, обремененные детьми, закладными под недвижимость и застопорившейся карьерой. Все мы приходим на занятие изнуренными, после полного рабочего дня. Мы носим с собой рюкзаки и портфели, содержимое которых свидетельствует о лихорадочности нашей жизни. От нас пахнет пищевыми продуктами, съеденными за день, и едой, запасенной на вечер. От нас несет тунцовым жиром и кофе. Помещения, в которых мы занимаемся, использовались весь день, и в них накопился мусор. В проходах между рядами - обертки от кондитерских изделий. Мы бросаем мусор в переполненные контейнеры.

На переменах мои студенты расходятся по углам и нишам здания, достают свои мобильники и пытаются контролировать жизнь своих домашних. Озабоченные собственными "хвостами", они изображают из себя авторитетных родителей. "Так какие у тебя проблемы? ... Не надо хвататься за все сразу. Заканчивай упражнения, а затем берись за чтение ... Нет, телевизор пока не включай".

Обучение взрослых - назовите это как хотите: нетрадиционным обучением, вузовскими курсами повышения квалификации или вечерним образованием - является для многих колледжей существенным финансовым подспорьем. Как и владельцы заводов, вузовские администраторы приходят в восторг от идеи организовать вторую смену обучения в тех же аудиториях, по вечерам, когда студенты-"дневники" проводят углубленные, выходящие за рамки программы штудии, читают "Facebook" [социальная студенческая сеть] или играют в пинг-понг. Уверен: если бы колледжи нашли способ организовать третью, ночную, смену, как это было сделано на заводе Генри Форда "Willow Run" в разгар Второй мировой войны, они бы это устроили.

У меня создалось ощущение, что на американском рынке труда возник своего рода культ университетских "корочек", пронизывающий всю должностную иерархию. Чтобы устроиться на многие рабочие места, которые ранее можно было занять, не имея высшего образования, теперь требуется пройти хотя бы какие-то вузовские курсы. Положим, школьные уборщики, управляющие бойлерными и присыпающие блевотину синтетическими опилками, не обязаны иметь высшее образование; но люди, которые ими руководят, начальники, принимающие решение о том, какой сорт опилок заказать у поставщиков, уже должны располагать какой-нибудь "корочкой". В обществе сложилось убеждение, что наши банковские служащие должны иметь высшее образование, равно как и медсестры, и социальные работники, и шерифы, и, может быть, даже охранники. Мы хотим, чтобы полицейский, останавливающий нашу машину с разбитой задней фарой, был знаком с классикой мировой литературы. Оставив в стороне свою личную (чтобы не сказать шкурную) заинтересованность и кругленькие суммы, поступающие на счета колледжей от разного рода "вечерников", хочу сказать, что не считаю это такой уж плохой идеей. Изучение литературы на вузовском уровне расширяет кругозор и открывает путь к знакомству с глубокими идеями, представляющими ценность для любого человека. Может быть, полицейский, прочитавший "Человека-невидимку", будет менее подвержен расовым предубеждениям? А чтение Стейнбека заставит его проникнуться сочувствием к бедным людям, и он сможет понять тех, кто просто не может себе позволить починить заднюю фару! Не обязать ли сотрудника, работающего в пенитенциарной системе, прочесть "Автобиографию Малькольма Х" [написанная Алексом Хейли книга о судьбе лидера радикального негритянского движения "Нация ислама"]? Медицинским работникам не помешает знакомство с романом "Эрроусмит". И не должен ли социальный работник, занимающийся детьми, выучить наизусть стихотворение Сильвии Платт "Папа" ("Daddy")? Впрочем, делая упор на столь прямых соответствиях, мы можем скомпрометировать хорошую идею. И хотя я необъективен (будучи преподавателем английской литературы и все такое), мне не удается избавиться от чувства, что чтение художественной литературы развивает человека как в умственном, так и в эмоциональном отношении и вообще приносит большую пользу. Если я заболею и попаду в больницу, мне хотелось бы, чтобы ее персонал прочел "Записки Пиквикского клуба" - особенно те главы, где описана долговая тюрьма.

Америка, всегда отличавшаяся идеализмом, с недоверием относится к чисто профессиональному образованию. Мы чувствуем себя неловко, ограничивая для кого-то возможности выбора. Сказать кому-то, что колледж не для него - значит поступить грубо, высокомерно, "на британский манер"; ставя перед человеком подобные преграды, мы словно бы приговариваем его к пожизненной работе на галерах или в угольной шахте. Мне близка такая позиция; я разделяю американские идеалы. Беда в том, что эти идеалы разрушаются моей же рукой, вооруженной ручкой с красными чернилами.

Дать возможность учиться в колледже любому человеку - это благородная инициатива. Естественно, ее поддерживает академия. Промышленность - "за", целиком и полностью; некоторые компании даже помогают оплачивать обучение. Правительство - безоговорочно "за"; причем нуждающиеся имеют реальную возможность получить от него финансовую помощь. Массмедиа аплодируют подобным мерам; трудно представить себе журналиста, выступающего против этой идеи. Такое поведение выглядело бы просто неприлично. Но один элемент пазла выпал из рассмотрения (воспользуюсь выражением, которое постоянно встречается в письменных работах студентов, занимающихся со мной по программе "English 101"). Академию, со всеми ее возможностями, можно представить себе в виде перевернутой пирамиды, острый конец которой направлен прямо на меня (я ощущаю холодок где-то между лопатками).

Ибо я - человек, ведущий обязательные курсы на самом низком уровне вузовской иерархии, - являюсь тем персонажем, который напрямую сталкивается с необходимостью сообщить тому или иному студенту неприятную новость о том, что он (или она) не имеет базовых знаний, навыков и способностей, которые требуются для учебы в высшем учебном заведении; что он, по существу, безграмотен; что он не способен улавливать ассоциации, понимать контекст того или иного высказывания и не знает, куда приткнуть вновь полученные знания; что любая полученная им информация приводит не к накоплению знаний, а только к новым вопросам и недоумениям. Многие мои студенты не способны осилить программу средней школы, а не то что вуза.

Я - тот человек, который опускает молот на наковальню.

"Так он своим мечом - печатью смерти, /Косившим всех, кого клинок коснулся, /И стон предсмертный исторгая каждым /Своим движеньем".

Я знал, что миссис Л. не справится с письменным заданием. Я знал это с первого дня, когда мы встретились в библиотеке. Но я не мог сказать ей, что она не готова пройти курс "Базовые навыки работы над вузовским письменным текстом". Не мог уберечь ее от унижения, связанного с заданием, которое она просто не могла выполнить. Если бы я так сказал, то прослыл бы сексистом и интеллектуальным снобом, ущемляющим права пожилых людей.

В собственном представлении миссис Л. с триумфом преодолела колоссальные трудности. Она считала себя достойной того, чтобы ее поставила в пример сама Опра. Каждому хочется быть триумфатором. Но не каждому это удается; на самом деле мало у кого это получается. Я искренне восхищаюсь теми, кто сумел это сделать. Ни в коем случае не хочу преуменьшить достижения тех, кто действительно получил вузовское образование, преодолел все свои "дефициты" и честно заработал диплом, а может быть, даже попал на доску почета колледжа. Готов считать это маленьким подвигом.

Первое, что я пытаюсь сделать на занятиях по курсу "English 102", - это соотнести литературную технику, которую мы будем изучать, с романами, известными всем присутствующим. Я стараюсь подобрать книги, знакомые всем и каждому. Но до сих пор это оказывалось невозможным. Мои студенты, как правило, не отличаются особой начитанностью, и хотя я думаю о них как о некой общности, не существует культуры, которая действительно объединяла бы их всех. "Убить пересмешника"? Нет. (А я-то думал, что эту книгу читали все!) "Звероферма"? Нет. Если они ее и читали, то не помнят. "Аутсайдеры"? "Шоколадная война"? (Романы С.Е.Хинтон и Роберта Кормье.) Нет, нет и нет. "Сеть Шарлотты"? (Детская повесть Е.Б.Уайта.) Казалось бы... ан нет. Тогда я обращаюсь к нарративному искусству в широком смысле слова, включая кинофильмы и комиксы, но и это не сильно помогает. Как ни странно, нет фильмов, которые все они смотрели, - за исключением одного. Все видели "Волшебника страны Оз". А некоторые - несколько раз. Поэтому мы садимся на старого боевого коня - анализируем "приключенческий нарратив" ( quest narrative). Разговор батраков в начале фильма служит примером предзнаменования ( foreshadowing ). Момент, когда ведьма, облитая водой, растаяла, - это кульминация ( climax ). Тема? Поднимается частокол рук. Все знают ответ на этот вопрос - может быть, слишком хорошо. Дороти убеждается в том, что она может сделать все, что захочет, - и все, что ей для этого нужно, уже при ней. Я опускаю развязку ( denouement): амбициозное пугало гордо перевирает теорему Пифагора и награждается за это сомнительным дипломом, имеющим хождение в сказочной, далекой от реальности стране. Таким образом искусство ставит перед нами (на мой вкус слишком близко) зеркало, в котором отражаются наши мучительные "проблемы образования".

Источник: "The Atlantic"

Перевод Иосифа Фридмана