Тема, обозначенная в названии доклада, активно обсуждалась в конце 90-х годов прошлого века. Определенное представление о содержании дискуссий можно получить из текста Л.М.Карнозовой, которая была модератором ряда дискуссий.

В принципе, "сообществом" можно назвать любую социальную группу, члены которой с этой группой себя идентифицируют. Но, как и в прошлых дискуссиях, в этом докладе я имею в виду сообщества, которые можно назвать "культурными"2.

Как происходит становление культурных сообществ мы можем проследить на примере медицинского профессионального сообщества, которое сформировалось в России в первой половине XIX века. Лидером "культурной революции", безусловно, был Федор Петрович Гааз. Федор Петрович больше известен по своей подвижнической деятельности в тюрьмах, но из разнородного и нескончаемого списка его добрых дел главным была медицина. Впечатляющ сам по себе список больниц, институтов (неотложной помощи, медицинских сестер, больниц для бездомных и т.д.), отраслей медицины, основанных Гаазом3. Не менее впечатляющ был бы и список отечественных и иноземных врачей, которые принимали участие в "культурной революции" или были последователями доктора Гааза.

Стоит напомнить, что в конце XYIII - первой трети XIX веков никакого культурного медицинского сообщества в России не существовало. Известно о традиционных "лекарских погромах" во время холерных и чумных эпидемий. Ничего подобного во второй половине XIX века представить себе было уже невозможно.

А теперь об основных системообразующих элементах "культурной революции". Первое - это создание языка, на котором врач должен говорить с пациентами. Принцип "никакой латыни" был введен на первом этапе "революции". Именно на латыни имели привычку, для пущей важности, говорить врачи, общаясь с больными и их родственниками.

Второе - это "проект" создания сообщества, формирование коллективных представлений медицинского сообщества о нормах врачебной этики, о том, каким должно быть отношение врача к пациенту и (что не менее важно) - отношение общества к врачу. При этом нормативные пласты, представления о мире, справедливом и несправедливом, важном и второстепенном, о месте члена медицинского сообщества в этом мире сводились в единое целое на основе базовых ценностей традиционной русской культуры, которую Федор Гааз прекрасно понимал и чувствовал. Трудно себе представить, чтобы в противном случае в народном представлении такой человек уже при жизни мог стать святым4. При этом, в своих трудах Гааз активно опирался не только на "Новый Завет", но и использовал "зарубежный опыт", в частности, идеи своего учителя Х.Ф. Гуфеланда, известного по формуле "Врач без нравственных качеств есть чудовище".

Каким образом формировалась эта непротиворечивая система представлений о враче и мире? Перефразируя "Ренана"5 можно сказать, что процесс складывания сообщества - это "ежедневный плебисцит". При весьма скудных (по сравнению с нынешним временем) коммуникативных возможностях в медицинском сообществе XIX века шел непрерывный обмен мнениями по всем ключевым вопросам "коллективных представлений", в который активно включались студенты-медики, работавшие и в гаазовских больницах6.

Третье - образцы жизни и деятельности. Вначале это были иноземные образцы, поскольку отечественных в то время не существовало. В дальнейшем главным образцом жизни и деятельности для отечественных врачей стал доктор Гааз. Его последователей так и называли: "пермский Гааз" (П.Н.Серебенников (1849-1917)), "нижегородский Гааз (Н.И.Долгополов (1857- 1922)) и т. п. Таким образом формировалась "общая слава в прошлом", которая является одним из необходимых условий существования "культурного сообщества" и источником "общей воли в настоящем" ("формула Ренана").

Мы не встретим ни одного учебника этики, в котором бы не было обширных цитат из текстов "святого доктора". Если когда-нибудь появятся книги по правозащитной этике, возможно, и там будут ссылки на Федора Гааза. Правда, в его время и слова-то такого не знали - "правозащитник". Федора Петровича называли как-то иначе: батюшка, отец родной, милостивец, друг несчастных, человеколюбец и даже - старый ангел...

Термин "правозащитник" (чаще - в кавычках) появился в советской прессе в конце 60-х годов прошлого века, одновременно со словом диссидент. Книгу про Гааза тогдашние правозащитники знали, по-моему, лучше юридических трудов академика. Покойный Владимир Львович Гершуни говорил мне, что в книге А.Ф. Кони словосочетание "защитник прав человека" рядом с именем Гааза встречается не один раз.

Я думаю, главным было не это, а то, что Федор Петрович, такой, каким он предстает в "жизнеописании" Кони, был безусловно "образцом деятельности" для многих диссидентов. И потому, что Гааз жил в такую же неподходящую для перемен, без надежд добиться улучшений, эпоху. И потому что, несмотря ни на что, Федор Петрович отчаянно боролся с произволом, смел говорить правду в глаза власть предержащим. По преданию, однажды Гааза чуть не выслали из Москвы за то, что он "возмущал своею неуместною филантропией развращенных арестантов к ропоту". От высылки Гааза спасла начавшаяся эпидемия холеры, доверие и авторитет, которым он пользовался среди простонародья. Жители Москвы, по случаю холеры, привыкли непременно бунтовать, и успокоить их могли только люди вроде Гааза.

А еще "международные стандарты" с помощью прекрасной книги А.Ф.Кони о "святом докторе" переводились на язык родной культуры. Вслед за "право - выше закона" сразу припоминалось в продолжение: "справедливость выше права, милосердие - выше справедливости, а превыше справедливости - любовь".

Наверное, Гааза можно считать первооткрывателем и проводником многих известных сегодня правозащитных способов действия. Думаю, ничего существенно нового в области защиты человека от государственного и людского произвола с тех пор придумано не было. А внимательно перечитав многочисленные жизнеописания доктора Гааза и протоколы московского тюремного комитета, можно открыть для себя и нечто новое в прочно "забытом старом" (см. материалы приложения "Из предания о докторе Гаазе").

Теперь в контексте примера с медицинским сообществом попробуем понять, что же у нас происходит с сообществом правозащитников.

Первое, как мы помним, создание языка, на котором мы должны говорить с простым народом и казенными людьми. И принцип - "никакой латыни". Презумпции, мониторинги, тренинги и прочие "эксцессы" используются правозащитниками не реже, чем и казенными юристами7. То, что мы пытаемся сказать на родном языке, куда более бессмысленная калька, чем молодежное "мыло" (от mail). Термин "права человека" воспринимается обычным человеком в одном ряду со словосочетаниями "физиология человека", "скелет человека" и т.п. Здесь для нормальных людей речь идет о каком-то модельном (типа идеального маятника) человеке, ничего общего с конкретным человеком не имеющим. Потому что "скелету человека", стоящему в зоомузее, можно дать в лоб, и ему больно не будет, в отличие от конкретного живого человека.

"Солдатские матери" получили однажды на свою жалобу о нарушении прав рядового С. такой, примерно, ответ от начальника воинской части: "Как выяснилось из беседы с рядовым С., он не является членом какой-либо правозащитной организации, поэтому прав не имеет". Только не надо смеяться над казенным человеком. Как выяснилось в ходе социологического исследования "Права человека в массовом сознании", проведенного в 1993-1994 гг. под руководством И.Б. Михайловской, термин "права человека" более-менее адекватно воспринимает (не значит, что относится к нему с одобрением), от 12% до 38% взрослого населения нашей страны8.

Слово же "правозащитник" в представлении нормального человека идет в одном ряду с "ментом", поскольку в контексте современного русского языка правозащитник защищает не человека, а некое казенное "право", как и другие правоохранители-правоприменители.

В контексте темы формирования языка скажу о "горячей" для правозащитников проблеме "компромисса с властью". Мы неоднократно обсуждали эту проблему с теми организациями, которые занимаются тюрьмами, и наметился примерно такой общий подход: надо работать не с властью, а с конкретными людьми во власти. Если ты опираешься на ценности традиционной культуры, говоришь с казенным человеком не на своем "птичьем", а на понятном ему языке, то он перестает смотреть на тебя как на марсианина. Обсуждаешь, например, с тюремными сотрудниками, какой должна быть цель наказания, и произносишь волшебные слова вроде - "острастки и вразумления". Тут они прямо у тебя на глазах сползают со всяких "превенций", "адаптаций", "исправлений", "прав и свобод человека" и т.п. и перестают "валять ваньку".

Теперь о "проекте" создания сообщества, формировании коллективных представлений, "общей славе в прошлом". Процесс формирования культурного диссидентского сообщества9 шел с середины 60-х годов прошлого века, по "гаазовской технологии" с "ежедневным плебисцитом", с ориентацией на базовые ценности традиционной культуры10. И я не сомневаюсь, что это сообщество сложилось бы в очень короткий исторический срок. Но с середины 70-х советские власти начали свой "проект" по ликвидации не только инакомыслия, но и самих диссидентов, и довольно быстро этот "проект" реализовали.

Тем не менее, описывая жизнеустройство диссидентского сообщества, Людмила Михайловна Алексеева11, делает весьма оптимистический вывод об эффективности движения инакомыслящих:

"Никто не имеет каких-либо обязанностей, кроме налагаемых собственной совестью. Но именно из-за добровольности присоединения к этому братскому ордену люди действуют с самозабвенной активностью, какой не вызвать приказами и понуканием. Эта неформальная структура оказалась наиболее пригодной для советских условий... показала свою эффективность. Для всякого дела находятся исполнители, вернее - они сами находят себе дело.

Координируется работа на основании дружеских связей, что обеспечивает глубокое взаимное доверие, без которого невозможна работа в обстановке постоянных преследований. Это же помогает заполнить лакуны, возникающие из-за арестов: близкий человек, находившийся рядом с выбывшим, берет на себя его обязанности, поэтому замены происходят оперативно, и сохраняется преемственность опыта. Тесные дружеские связи затрудняют проникновение в этот круг провокаторов.

В условиях тоталитарного режима открытость независимой общественной позиции при полной беззащитности от преследований грозило, казалось бы, немедленным крахом. Однако правозащитное движение именно вследствие открытости показало себя неожиданно эффективным - его призыв был услышан и внутри страны и за ее пределами..."

Я охотно соглашусь с такой оценкой, с одной оговоркой: нынешние правозащитники этого призыва не слышат, поэтому они не имеют прошлого - они имеют, в лучшем случае, прошедшее - скупое знание о "Демократическом движении в СССР". Сам же опыт, и что особенно важно - духовный опыт - остался не освоенным. А сообщество - это преемственность поколений, это преемственность идей, идеалов, принципов, образцов деятельности, технологий, это "общая слава в прошлом", для которой уже есть основа: история диссидентского движения дает многочисленные (героические) образцы жизни и деятельности. Ощущение такое, что все это утрачено. Если что-то и сохранилось, то только, благодаря тому, что пока еще ходят по земле дожившие до сегодняшнего дня носители диссидентских традиций.

Возможно, сейчас пришло время, когда продолжение "ежедневного плебисцита", начатого инакомыслящими - является не только необходимостью для самого правозащитного движения, но и для реализации его исторической миссии: "послужить "тягловой лошадью" процесса "социальной реанимации России". Так сформулировал задачу для неких "новых средних" Дмитрий Юрьев - автор недавно изданной книги "Режим Путина. Постдемократия" (Издательство "Европа", 2005.)

Они "не имеют сегодня права на ошибку, - пишет Д. Юрьев, - ни "коридора возможностей". Им необходимо как можно скорее, причем в масштабах всей страны, найти и опознать друг друга. Им необходимо придумать и навязать обществу такую форму своего участия в его делах, которая позволит им перехватить инициативу у многочисленных люмпен-претендентов на роль "новой силы" или государственной идеологии". И это нужно сделать по той простой причине, что они - "новые средние" - уже есть, а все остальное только надо выдумать. Они могут и должны избежать ошибок своих предшественников и ни в коем случае не удариться ни в партстроительство (потому что любая такая попытка обречена на обвальную девальвацию общественного внимания просто в силу того, как сегодня в обществе воспринимается партийная система), ни в новый лоббистский проект. Выдвижение и реализация конкретных социальных инициатив "от имени и по поручению" "новых средних" в сегодняшней России самая насущная проблема. У которого большие проблемы с запасом времени".

К сожалению, Д. Юрьев не замечает в обществе такой социальной группы как правозащитники, которые, как и значительная часть представителей "третьего сектора", в отличие от "новых средних", не являются "продолжателями и наследниками "советской интеллигенции".

В своей книге Д.Юрьев так, в частности, пишет о "новых средних": Они "на "генетическом уровне" - преемники, продолжатели и наследники "советской интеллигенции, ее культуры и идеологии. "Новые средние" вырастают из ценностей и представлений "советских средних".

Есть и еще одна задача, которая выходит за рамки "социальной реанимации России", о которой пишет в своих работах Ксения Касьянова. Это формирование нации и национального государства: "Для того чтобы сформировалось национальное государство, необходимо, чтобы народ - субъект этого государства - сложился в нацию. А до сих пор почти все этносы России, и русский в том числе, находились в донациональном состоянии. Национальное государство и создается этносом, достигшим зрелости нации, для реализации, воплощения в жизнь собственных ценностей".

К сожалению, рамки настоящего текста не позволяют мне остановиться на этой и других проблемах, затронутых в докладе и материалах приложения. Но я надеюсь, основное мое предложение продолжить дискуссию ("ежедневный плебисцит") о "проекте" культурного правозащитного сообщества.

В ближайшее время мы предполагаем дополнить материалы, размещенные на нашем сайте которые относятся к проблемам, здесь затронутым. Будем признательны за отклики, которые мы также планируем размещать на нашем сайте.

Примечания:

1 В докладе использованы некоторые идеи и концепции руководителя исследовательской группы Центра В.Ф.Чесноковой, работы которой публиковались под псевдонимом "Ксения Касьянова": К. Касьянова. О русском национальном характере. - М.: Институт национальной модели экономики, 1994. - 367с. (рукопись книги, с 1983 г. публиковалась в Самиздате), К.Касьянова. Россия переживает период перехода к национальному государству.

2 Здесь и далее под культурой понимается совокупность ценностей (идеалов), норм, правил и образцов поведения, санкций, применяемых к нарушителям норм, процедур (например, процедуры введения новой или отмены, ранее действовавшей нормы) и т.п., на которых основана жизнь больших человеческих сообществ: народа, народов (например, западная культура, восточная культура), этноса, суперэтноса и т.п. Субкультура - совокупность ценностей и т.д, части большого сообщества или сообществ (например, молодежная субкультура, криминальная субкультура и т.п.). Т.е. культура здесь понимается не в обыденном (образованный, воспитанный и т.п.), а в социологическом смысле этого слова. Примерами культурных сообществ в России являются, скажем, медики и арестанты. Исследования, проводимые нашим Центром с 1988 года (см. prison.org, разделы "Тюремные нравы и обычаи", "Уголовное правосудие" ), позволяют утверждать, что тюремная (а не криминальная) субкультура основывается (по крайней мере, у нас) на традиционной культуре. Именно поэтому она и воспринимается нами как нечто родное и близкое. То есть не народ у нас криминален, а криминал (точнее арестантское сообщество) народен (культурен). Видимо, безосновательны обвинения казенных людей в чрезмерном использовании слов из тюремного языка. По мнению В.А. Найшуля (директор Института национальной модели экономики), в современной России не существует политического и хозяйственного языка. Поэтому при попытке стать понятным "народу" тот или иной политик вынужден заимствовать слова и выражения из живых языков. Пресловутая фраза "мы будем мочить террористов в сортире" в переводе на казенный жаргон выглядела бы следующим образом: "мы будем причинять смерть террористам в туалете". Вы можете себе представить, насколько был бы смешен тот или иной политик, который попытался бы говорить с электоратом исключительно по-казенному.

3Этот список вы найдете в биографической справке "Федор Петрович Гааз" (см. материалы приложения).

4 "Он уже при жизни был причислен к лику святых и таковым разумелся во всех слоях московского населения", - писал современник Гааза, блестящий исследователь тюремного мира России XIX века С.В. Максимов.

5 "Формула Ренана" (в изложении Ортеги-и-Гассета) относится к процессу формирования нации (как мне представляется, она вполне применима и к формированию культурных сообществ): "Общая слава в прошлом и общая воля в настоящем, воспоминание о совершенных великих делах и готовность к дальнейшим, - вот существенные условия создания нации<...> Позади - наследие славы и раскаяния, впереди - общая программа действий <...> Жизнь нации - это ежедневный плебисцит" (цитируется по упомянутой выше книге К. Касьяновой).

6 По некоторым сведениям, среди студентов, работавших в Полицейской больнице (для бездомных), был и С. Боткин.

7 Подробнее см. "Эксцесс российского правосудия"

8 И.Б. Михайловская, Е.Ф. Кузьминский, Ю.Н. Мазаев. Права человека в массовом сознании. Издательство "ИНТУ". 1995. Стр. 30, 32. МХГ. "Проблемы и перспективы развития гражданского общества в России" (ноябрь 1997 г.)

9 Это сообщество нельзя назвать профессиональным, демократически или правозащитным, поэтому я сохраняю за ним более привычное для большинства его участников название.

10 Подробнее об этом говорится в докладе "Существует ли в нашей стране правозащитное сообщество?" на конференции МХГ "Проблемы и перспективы развития гражданского общества в России" (ноябрь 1997 г.).

11 Л. Алексеева. История инакомыслия в СССР. Новейший период. "Весть", Вильнюс-Москва, 1992, стр. 208-209.