Кто сказал, что говорить о моде можно, только когда в Москве, Париже, Милане идет Неделя высокой моды. Наверное, к "высокой" это утверждение и приложимо, а вот чтобы говорить о моде как феномене культуры, нужен не информационный повод, а носитель знания. На ключевые слова - "денди", "мода", "ароматы" - ответ один: Ольга Вайнштейн, автор нашумевшей книги "Денди: мода, литература, стиль жизни", старший научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований Российского государственного гуманитарного университета, филолог, историк моды, член редколлегии международного научного журнала Fashion Theory ("Теория моды"), составитель двухтомного издания "Ароматы и запахи в культуре". О том, чем пахнет в культуре, почему джинсы мешают Умберто Эко думать и когда богатые и свободные подражают стилю бедняков, Ольга Борисовна рассказала "РЖ":

"Русский журнал":Благодаря вам и вашей книге слово "денди" вновь популярно и буквально обрело вторую жизнь. Но все-таки работа "Денди: мода, литература, стиль жизни" - подведение итогов или же руководство к действию?

Ольга Вайнштейн: Это научное исследование культурной традиции, которую я во многом считаю уже завершенной. Вместе с тем в книге есть две-три небольшие практические главки, где я, например, объясняю, что такое варианты парадного костюма black tie, white tie, undress. Но подобных практических глав с советами там мало, и они не определяют лицо книги. Меня интересовала в первую очередь аналитика дендизма и всевозможные варианты дендистского вкуса в культуре. Это предполагает обращение к истории повседневной жизни, и поэтому в книге рассказывается о таких материях, как прогулки, розыгрыши, клубы, оптические приборы, гигиена, запахи, телесность.

РЖ:То есть книга рассчитана, прежде всего, на научную аудиторию?

О.В.: Я хотела, чтобы мою книгу могли читать люди с разным уровнем подготовки. В нее заложен ряд сюжетов, которые будут интересны широкому кругу читателей, не обладающих особыми знаниями в истории моды. Для них я старалась писать популярно. Пришлось тщательно работать над языком: я обнаружила, что писать просто, избегая академических терминов и в то же время не теряя нюансы мысли, гораздо сложнее, чем увлекаться наукообразным стилем. Так что для меня это тоже была важная школа.

Но в книге содержится немало материалов, рассчитанных на восприятие в профессиональных гуманитарных кругах. Все-таки она писалась, прежде всего, как научный труд, с учетом существующей критической литературы, однако хотелось избавиться от ощущения академической скуки.

РЖ:Главный вопрос в связи с темой дендизма - что значит быть денди? Это позиция самоидентификации или же важно мнение со стороны и денди может быть только тот, кто им назван?

О.В.: Я думаю, здесь должны быть задействованы оба полюса. С одной стороны, сам денди - это харизматический лидер моды, который умеет предъявить свой минималистский вкус, владея кодексом аристократического поведения и аскетическими техниками тела. С другой стороны, должен быть зрелый социум, который способен оценить и воспринять те игры саморепрезентации, которые этот человек предлагает, т.е. его парадоксальное речевое поведение, его изысканно-структурную манеру одеваться, тонкие визуальные стратегии, продуманную небрежность. Если нет зрелого социума - механизм разлаживается. Даже если в духе научной фантастики допустить реинкарнацию Браммелла сегодня, то я думаю, его бы просто не заметили и не оценили ни язвительности его шуток, ни его лаконичный костюм. Каждой эпохе - свое.

РЖ:Дендизм в период расцвета органично сочетал изящество внешних проявлений с особой внутренней позицией интеллектуальной игры. Продолжается ли эта традиция сегодня, можно ли назвать современных метросексуалов преемниками денди?

О.В.: Тут надо определить термины более точно. Я считаю, что метросексуалы лишь отчасти наследники классических денди. Да, они продолжают нарциссические телесные техники, традицию тщательного ухода за собой. Немаловажно и то, что это именно городские модники, ценители столичных удовольствий, ведь денди - это фланер и наблюдатель, персонаж городской культуры ХIХ века. Здесь есть совпадения. Но в то же время метросексуал явно конформистская фигура, послушно следующая коллективной моде, тому нехитрому потребительскому стандарту, который навязывает глянцевая журналистика и реклама. Он всего лишь выбирает из того, что ему предлагается, и скорее рискует стать жертвой моды. А денди, напротив, носитель индивидуального вкуса, лидер моды, который нередко идет против течения, оттачивая свое искусство "нравиться не нравясь". Денди создает моду, метросексуал следует ей.

Теперь относительно интеллектуальной составляющей дендизма: конечно же, она меняется от эпохи к эпохе. Изначально, в эпоху романтизма, это циническое остроумие, замешанное на пессимизме. Из современности я люблю приводить как примеры академического дендизма классических французских интеллектуалов - Лакана, Барта, Деррида: эти философы сочетали блеск гуманитарной мысли с умением отточено и эффектно выражаться, не впадая при этом в тотальную эзотерическую непонятность, отпугивающую непосвященных. Публичное выступление таких людей - это перфоманс как с точки зрения риторики, так и с точки зрения внешнего вида. Сейчас галстук-бабочка Лакана или неизменная трубка Деррида уже стали академическими легендами, равно как и их излюбленные шутки, обращенные к аудитории.

РЖ:Я думаю, ваш пример с академическим дендизмом неслучаен, ведь университетская среда часто является зоной пересечения модного и интеллектуального. Насколько мне известно, вы также занимаетесь проблемой костюма гуманитариев. Как произошло, что эта тема привлекла ваше внимание и потребовала специального рассмотрения?

О.В.: Это очень интересная тема, я раньше уже об этом писала и, возможно, продолжу. Основная семантическая универсалия "академической" одежды - вольный стиль. Гуманитарий - представитель "свободной" профессии, его доходы, как правило, невелики, но он принадлежит себе и сам планирует свое время. Решающей идеологической и смысловой антиномией здесь является, прежде всего, оппозиция "университет/ деловой мир". Подобные установки находят отражение в академической одежде. Во-первых, это "свободный" костюм в прямом смысле слова, то есть не стесняющий тело. Духовный труд предполагает удобную одежду: вспомним хотя бы просторные ризы монахов или знаменитые халаты Бальзака. В свое время Умберто Эко, попробовав поносить тесные джинсы, заметил, что "мысль ненавидит тесноту". Во-вторых, вельветовые пиджаки и костюмы - "умеренный" университетский перифраз традиционной бархатной блузы богемного художника и акцентируют невовлеченность человека в официальные властные и коммерческие структуры, намекая на мягкую оппозицию истеблишменту, привычку к домашнему образу жизни. В университетских кругах на Западе порой можно видеть варианты poor look - подражание "стилю бедняков". Это связано с левыми политическими установками, когда человек сознательно заимствует элементы пролетарского стиля: клетчатые рубашки, тяжелые ботинки, вытертые джинсы.

В наших университетах подобные элементы пролетарской моды непопулярны, что вполне понятно в контексте отечественной истории.

Особый интерес представляет одежда искусствоведов и специалистов, которые занимаются историей костюма. Историки костюма всегда идут по очень тонкой грани, ибо, занимаясь модой, они не могут по определению быть жертвами моды: нужно удержаться на неком метауровне, то есть сохранить субъектную позицию "над схваткой". Трудно представить себе преподавателя, который читает курс истории костюма, будучи одетым по последнему писку моды. В этом случае он уже представляет из себя объект, демонстрируя свою ангажированность. К сходным приемам, кстати, часто прибегают и дизайнеры, которые никогда не носят вещей из собственных коллекций, а после показа появляются на поклон в чем-нибудь нейтральном, чтобы подчеркнуть различие между художником и моделью. Фантазийное исключение - костюмы "на поклон" Джона Гальяно.

Чтобы обозначить искомый метауровень, профессионалы обычно идут двумя путями: самый простой вариант - они гасят всю цветовую гамму в одежде и облекаются в довольно скучную, на мой взгляд, комбинацию разного рода темных одеяний. Униформа искусствоведов - черные костюмы, в лучшем случае изящных фасонов, в сочетании с оригинальными аксессуарами: таков условный sophisticated look. Очень часто на вернисажах видишь эту унылую стаю черных ворон - собрались искусствоведы.

Другой путь - более раскрепощенный и изобретательный, - когда человек умело пользуется языком моды и позволяет себе некоторую иронию, допустим, сочетая старые винтажные вещи и новые, дизайнерские, разбавляя их абсолютно трэшевыми, каким-нибудь откровенным самопалом с блошиного рынка.

РЖ: Получается, что стратегия искусствоведа и творца - это две принципиально разные позиции?

О.В.: Художники, как правило, практикуют богемный шик. Ставка идет на узнаваемость, яркость. Для искусствоведа проблема заключается в том, чтобы найти ту меру одежного вкуса, которая позволяет удержаться, с одной стороны, от строгого бизнес-стиля, а с другой - от противоположной крайности: богемной экстравагантности.

Кстати, именно дендизм предлагает подобный сдержанный путь классической элегантности, дефицитную модель непрямого высказывания. Очень важно, чтобы твой облик содержал послание, но оно не было бы лобовым: например, "я - умный", "я - богатый", "я - свободный". Эта модель, символизирующая исходное равенство стартовых возможностей, может быть востребована сегодня средним классом.

РЖ:То есть дендизм заложил основу для преодоления социальной дифференциации?

О.В.: Да, в этом, собственно, и есть одно из завоеваний дендизма XIX века, когда был создан кодекс успешного поведения и саморепрезентации не только для аристократии, но и для буржуазных парвеню. Помните героев Стендаля, Бальзака, Флобера? Это тип молодого человека, который приезжает в столицу полный прекрасных надежд, хочет пробиться. И он начинает изображать из себя денди, не будучи аристократом, чувствуя, что это универсальная модель поведения в ситуациях, когда нужно минимальными средствами произвести правильное впечатление. Ведь в плане моды средний класс берет на вооружение такую важную заповедь, пришедшую из английской аристократической эстетики, как "заметная незаметность": костюм не должен привлекать внимание к владельцу, но обязан выдерживать пристальный проверочный взгляд знатока - весьма трудоемкий негатив. Это правило оказалось оптимальным для буржуа, которым требовался сдержанный стиль, чтобы парвеню, пытающийся сделать карьеру, мог подать себя не как выскочка, а как благородный человек. Чтобы ему можно было и кредит дать, и в светскую гостиную на вечер пригласить, и чтобы в жестах известная доля расслабленности читалась. Так постепенно в XIX веке возник кодекс манер, который я назвала в книге "виртуальным аристократизмом". Умение преподнести себя стало котироваться выше фамильного благородства.

РЖ:Но, преодолев социальную стратификацию, дендизм оставался элитарной культурой за счет ценового барьера, ведь разделять принципы денди - удовольствие не дешевое.

О.В.: Я не думаю, что элитарность определяется заработками. В любую эпоху востребованы такие качества, как хороший вкус, талант, харизма, умение производить впечатление, завязывать нужные знакомства, - тогда для начала можно спокойно обойтись и без денег. История знает массу примеров, начиная с Браммелла, который стартовал в светском обществе, не обладая ни аристократическим происхождением, ни изрядными капиталами. А что касается сегодняшнего дня, то, по-моему, уже наблюдается реакция на массовое насаждение стандартов моды, связанных с богатством, бесконечные разговоры о дорогих виллах, яхтах, моде от-кутюр - эти темы уже несколько приелись. Назревает предсказуемое равнодушие потребителей к глянцу, который через рекламодателей завязан на сферу люксового потребления. Я думаю, сейчас появляется все больше людей, которые созрели для более тонких и сложных стандартов красоты и потребления.

РЖ:В таком случае кто будет диктовать моду?

О.В.: Это сложный вопрос. Существует теория престижного подражания, которая восходит к Георгу Зиммелю: она говорит о том, что моду создают социально успешные ньюсмейкеры, светские люди, и что эта мода якобы держится наверху, а потом постепенно спускается вниз и становится достоянием широкой общественности. Однако сейчас этой теории явно недостаточно, так как моду часто задают люди с улицы, представители альтернативных субкультур, скажем хиппи, панки, готы. У них нередко заимствуют идеи известные дизайнеры. Скажем, Вивьен Вествуд частично базируется на моде "панк", Жан Поль Готье очень связан с уличной модой. Так что, я думаю, сейчас процесс идет в форме свободного обмена энергиями и идеями. И "верхи", и "низы" все время взаимодействуют.

РЖ:Панки, хиппи - это те, кого можно назвать "фриками". "Фрик" и "денди" - явления одной категории или же это своеобразная оппозиция?

О.В.: Я бы не стала приравнивать панков и хиппи к "фрикам". Панки и хиппи - люди "системы", это коллективисты, которые принадлежат своей субкультуре. Фрик - это одиночка-эксцентрик, индивидуалист, человек, который в своих действиях и внешности делает программную ставку на экстравагантность. Классический пример фрика - Квентин Крисп, в свое время культовая фигура в Англии. Он был известен как денди-хамелеон, которому удаются любые метаморфозы: в фильме "Орландо" он замечательно сыграл королеву Елизавету. Или, допустим, типичное английское комическое шоу в стиле "фрик" - это "Летающий цирк Монти Пайтона". Я думаю, что фрики актуализируют тот потенциал авангардности, который имплицитно заложен в дендизме. Не случайно в моей книге есть целая глава о дендистских розыгрышах, там рассказываются веселые истории - к примеру, о том, как Браммелл посыпал сахарную пудру на парик французскому маркизу и на голову несчастному слетелась туча мух. Или, скажем, как Бодлер явился к своему приятелю Максиму дю Каму, выкрасив волосы в зеленый цвет. Эти моменты экстравагантности в дендизме восходят, как ни странно, к традиции британского джентльменства. Джентльменский досуг во многом подразумевает вкус к свободной игре, когда у человека много времени и он может позволить себе просто поиграть.

Еще одно пограничное понятие, связующее дендизм с фриками, - "кэмп", которое ввела в оборот Сьюзан Зонтаг. Согласно ее определению "кэмп" - это дендизм эпохи массовой культуры, смешение высокого и низкого, ироническая игра со стереотипами красоты: вспомним о гей-парадах, карнавальных переодеваниях или о современной моде на полную перемену личного стиля (makeover).

РЖ:Насколько я понимаю, изначально женщинам не было места среди денди. Ведь не случайно Бодлер замечает, что женщина вульгарна и потому составляет полную противоположность денди. Вторжение женщин в поле дендизма - закономерная демократизация явления или же начало конца эпохи денди?

О.В.: За высказыванием Бодлера стоит старинная антиномия природы и культуры. Обычно эта оппозиция разыгрывалась по двум полюсам. Женщина отождествлялась с природой как некая сырая материя, которая подлежит формовке. Ей противостоял денди как носитель городской культуры, человек искусственный. Особенно ярко эта оппозиция проявилась в эпоху декаданса.

Однако уже со второй половины ХIХ века можно говорить о женщинах, успешно заимствующих отдельные стилевые приемы из дендистского арсенала. Скажем, Жорж Санд, которая с блеском носила мужские костюмы, или Веста Тилли, блестящая актриса-травести, популярная в начале ХХ века. Вспомните нашу Зинаиду Гиппиус, портрет Бакста, где она одета в костюм щеголя XVIII века. Художница Ромэн Брукс предстает в образе денди на своем знаменитом автопортрете (1923), что намекает внимательному зрителю на лесбийские контексты ее творчества. В женщинах ХХ столетия, которые эксплуатируют стиль денди, часто чувствуется оттенок андрогинности. Это определенная холодность и властность, которая раньше ассоциировалась именно с денди - апологетом всего искусственного. В таком случае полюса женского и мужского в нашей оппозиции меняются местами. Для меня классический пример женщины -денди ХХ века - певица Анни Леннокс. Или Марлен Дитрих, о которой режиссер Штернберг говорил: "На всех фотографиях она выглядит как некто, переодетый женщиной".

РЖ:Сегодня многие женщины стремятся соответствовать совсем иному облику.

О.В.: Конечно, сейчас широко тиражируются подчеркнуто эротические образы, когда женщина выступает как соблазнительница, делая ставку на внешнее очарование. Это приятная игра, однако заметим, что в ней отсутствует компонент свободы и самоуважения, столь важный для дендизма. Современная эротическая мода эксплуатирует готовность терпеть телесные неудобства - затянутую талию, высокие каблуки. Многие процедуры в салонах красоты, не говоря уж о пластических операциях, далеко не безопасны для здоровья. И женщины идут на эти жертвы для того, чтобы превратить себя в куколку Барби, ради желания нравиться. Это весьма узкое понимание привлекательности, желание следовать условному эталону. Я в принципе считаю, что некорректно говорить о нормативных стандартах "объективной красоты": красоты как абстрактного универсального эстетического идеала не существует. Только закономерно, что сегодня прежний гламурный типаж худощавой блондинки явно сдает позиции. Стимулирующая магия "идеального лица" или "идеальной фигуры" - это не более чем определенная настройка нашего зрения, обусловленная современным историко-культурным фоном. Несомненно, параметры красоты будут становиться более гибкими и разнообразными.

РЖ:Слепо следуя моде, субъект теряет свою индивидуальность. В таком случае "модный" как оценочная категория культуры (весьма популярная сегодня) является во многом отрицательной и нелестной?

О.В.: Если толковать понятие "модный" в духе массовой культуры, то мы, конечно, останемся на уровне репортажей об очередных "образах сезона". Эти клише и впрямь не внушают оптимизма. Продуктивнее, на мой взгляд, трактовать эпитет "модный" как знак независимого авангардного вкуса, когда человек может сказать "нет" навязываемым стереотипам красоты и поведения, не боится не нравиться, показаться язвительным или "избыточно" оригинальным. При таком раскладе субъект не рискует своей индивидуальностью (вспомните дилеммы и терзания Дарлинг, героини романа "Шмотки" Кристин Орбэн). Сейчас в мире моды все больше торжествует интерес к личным особенностям, прихотливым сочетаниям идентичностей. Это соответствует базовым тенденциям развития современного демократического общества: открытости и плюрализму.

РЖ:Сезонная смена модных тенденций - показатель поиска новых стратегий быстро меняющейся культуры или же отражения кризисной ситуации?

О.В.: Положительная оценка новизны связана с оформлением моды как культурного института начиная со второй половины XVШ века. Именно тогда на волне развития европейской "современности" (modernity) появились первые модные журналы и идея сезонной смены нарядов. Был запущен культурный механизм "быстрого" времени в моде. Однако следует различать разные циклы в моде. Существуют короткие циклы: "осенне-зимняя" коллекция и "весенне-летняя". Активная пропаганда сезонных образов - это просто экономическая машина, действие которой направлено на то, чтобы заставить людей больше потреблять. Сопутствующий результат в сегменте масс-маркет - очень низкое качество вещей, которые даже и не рассчитаны на долгий срок носки. Но есть в моде и другие ритмы, которые не связаны с сезонными тенденциями. Это медленные глубинные сдвиги. Например, изменение силуэта мужского костюма, исчезновение широких плеч, что может "определить погоду" на 5-7 лет. Есть целый ряд дизайнеров, которые мало реагируют на сезонные смены тенденций и спокойно разрабатывают свои коллекции, ориентируясь на эти глубинные ритмы моды и собственный вкус. Взять хотя бы японских дизайнеров: Йоджи Ямамото, Рэи Кавакубо. Они последовательно создают свой узнаваемый стиль, за которым стоит продуманная идеология. В том же ключе действуют представители деконструктивной моды бельгийцы Анн Демелемейстер и Мартин Маржиела, английские дизайнеры Шелли Фокс и Ширин Гилд.

РЖ:Недели высокой моды в Москве могут явиться стимулом для наших дизайнеров и модников на пути обретения яркой индивидуальности?

О.В.: Московские недели моды, конечно, призваны ввести наших дизайнеров в международный рынок моды. Однако пока что этот процесс только начинается. Ведь мировые недели моды встроены в международный календарь, так чтобы людям, занимающимся модой профессионально, было удобно поехать в Милан, Париж, Лондон, Нью-Йорк. А у нас в начале было четыре своих недели моды - сейчас уже остались две. Конкуренция между организаторами, увы, оказалась роковой для уровня мероприятий.

Ваш вопрос о стимулах для дизайнеров возвращает нас к проблеме, которой мы касались в начале разговора, когда речь шла о том, что денди как фигура подразумевает зрелый социум. С модой то же самое. Для того чтобы сложился институт моды, должно быть сформировано общество, способное воспринять моду. Должна быть заложена экономическая база для функционирования моды, должны быть спонсоры, которые могли бы продвигать талантливых молодых дизайнеров. У нас уже есть несколько конкурсов, но это пока еще все только начало.

РЖ:Но сегодня у России уже есть надежда добиться в будущем мирового лидерства в области моды?

О.В.: Тут надо сказать об еще одном очень важном компоненте - общественной атмосфере: это опять к вопросу о настрое и способности воспринять моду. К сожалению, сегодня российское общество отличается повышенным уровнем ксенофобии. Для нас характерна нетерпимость к людям, которые чем-то отличаются по своей идентичности от среднестатистического типового россиянина - будь то кавказцы, геи, старики, полные женщины, инвалиды. Решающим звеном здесь является понятие "толерантность", готовность воспринять иное. Толерантность настраивает на открытость, обеспечивает заинтересованность и поощрение индивидуальных новаций в искусстве, создает благоприятный градус для восприятия авангардной моды, иронии, розыгрышей и прочих эстетических игр. Нетерпимость в обществе - одна из причин провинциализма в моде. Приведу пример. Несколько лет назад в Москве была выставка, организованная Британским советом "Денди XXI века", и там в разделе "Современный британец" были представлены снимки жителей восточного Лондона, молодых мусульман, свободно комбинирующих традиционные арабские одеяния с элементами спортивного шика. Мысль кураторов выставки прозрачна: новые денди - граждане мира. Добавлю, что умение с просвещенным любопытством учиться у других культур - урок, извлеченный англичанами из их собственной истории. Если представить себе аналогичную выставку о российских денди, то вряд ли там были бы представлены фото московских мусульман. До тех пор, пока в Москве, Питере, Воронеже и в других городах будут продолжаться убийства иностранных студентов и погромы на рынках, пока власти ничего не будут делать, чтобы это безобразие остановить, пока у нас не будут нормально функционировать правозащитные структуры, о каких-либо "надеждах" говорить рано.

Казалось бы, названные мной факторы не связаны напрямую с модой, но через ряд опосредованных звеньев обнаруживается явная зависимость: закрытость и нетерпимость в обществе препятствуют появлению настоящей новой моды. А вот атмосфера в Лондоне, напротив, способствует расцвету современных талантов, потому что там мультикультурализм не абстракция, а реальная действительность.

Другая причина, заставляющая усомниться в перспективах грядущего "лидерства" заключается в том, что нашим дизайнерам почему-то кажется, что новую российскую моду можно создать, только обыгрывая внешние атрибуты русского и советского, и тут в ход идут павловские платки, майки с надписью "СССР", кокошники и т.д. Но это самый простой и поверхностный способ. Ведь Йоджи Ямамото, к примеру, добился мировой известности, вовсе не используя кимоно или японские пояса "оби" в своих коллекциях, а разработав свой уникальный крой.

Впрочем, хочется думать, что сейчас ситуация начинает потихонечку меняться: иной раз видишь талантливых российских дизайнеров. Скажем, недавно (как раз на последней Russian Fashion week) я удовольствием посмотрела новую коллекцию Лены Макашовой. Героиня Макашовой - это ироничная современная женщина, которая, кстати, совершенно не торопится акцентировать свою сексуальность. Кроме того, у нас есть давно работающие опытные дизайнеры, признанные на международном уровне. Например, Ирина Крутикова, которая создает замечательные меховые коллекции. Так что повод для умеренного оптимизма у нас все же есть.

РЖ: И в заключение разговора, как водится, несколько слов о творческих планах...

О.В.: Поскольку книга о денди была посвящена в первую очередь мужчинам, я в будущем постараюсь воздать должное женщинам и, возможно, сделаю книгу о том, что значит быть современной красавицей или наоборот - антикрасавицей. Потом, с рождением дочки, меня очень интересует и стимулирует мир детства. Это настолько привлекательная территория, что, может быть, я напишу что-нибудь о детях как о персонажах культуры.

Беседовала Виктория Мерзлякова