"Достоверная историческая канва. Обилие точных деталей политического и общественного обихода, этикета и быта. Жизненные образы. Чистый и легкий язык... И все это круто замешано на русской классике: стилистически, содержательно, идейно, нравственно"... "ум, слово, манера - все при нем" - при Б. Акунине1. Только что прочел я на сайте радио "Свобода" в "Колонке обозревателя" Петра Вайля (которого привык читать и слушать с интересом и даже с некоторой долей доверия) такое вот славословие Б.Акунину по случаю его восьмилетнего юбилея: "...Только в наши дни обрел этот драгоценный подарок русский читатель".

И тут вспомнил, что в августе 2003 года о драгоценности этого историзма написал я сгоряча текст, а публиковать и пробовать не стал - зачем? "И побольше нас были витии, Да не сделали пользы пером..." - говорил я себе тогда.

Но теперь, после этого панегирика, мне показалось, что текст мой все-таки стоит опубликовать. Итак, три года назад я писал, сидя в деревне, без библиотек и Интернета (это уже потом вставил библиографические и Интернет-отсылки):

Почему и зачем я стал читать книжку Б.Акунина "Пелагия и белый бульдог" (М.: Астрель, 2003; ссылки на страницы книги в дальнейшем тексте даются на это издание), читателю вряд ли интересно; но я прочел ее до конца, хотя лапша, мелко нарубленная из Достоевского, впрочем тут же (с. 215-216) подвергнутого суровой нравственно-религиозной критике, Островского, Лескова, Вяч.Шишкова и бог еще знает кого, переложенная "церковно-славянским слогом", но в ментальности 2000-х годов и поданная с подливкой из "грудей" и "бедер с ягодицами" (с. 278-279), представляла собой - для меня - малосъедобное блюдо. И я не стал бы ничего о ней говорить, если бы уже в самом конце не наткнулся на страницу (с. 396), которая и подвигла меня на эту заметку. Чтобы понять, что меня в ней зацепило, для тех, кто книжки не читал, нужны некоторые сведения о ее содержании.

Действие происходит в России, в условной Заволжской губернии, в лесах которой, помимо основного русского населения, обитает малый народ "зытяков". Время действия - конец XIX века, судя как по общему контексту, так и хотя бы потому, что обер-прокурором Святейшего синода является в книге Константин Петрович Победин, в котором нельзя не узнать Константина же Петровича же Победоносцева, занимавшего эту должность с 1880 по 1905 год. Центральное место в интриге - наряду с убийством трех белых бульдогов - занимает дело о человеческих жертвоприношениях, якобы совершенных зытяками - поклонниками языческого бога Шишиги, сфальсифицированное и раздутое ставленником Победина инспектором Синода Бубенцовым и приставленным к нему чиновником Спасенным для целей инквизиционно-полицейских, а именно обращения в истинную веру (как максимум) или просто устрашения (как минимум) "иноверующих и инакомыслящих" (с. 71-72 и 75-76).

Как в Победине нельзя не узнать Победоносцева, так и в "Шишигинском деле" (будем его так называть) нельзя не узнать знаменитого в свое время (тянулось оно с 1892 по 1896 год) "Мултанского дела" о человеческих жертвоприношениях, якобы совершенных вотяками (удмуртами) села Старый Мултан Вятской губернии. В декабре 1894 года суд присяжных в городе Малмыже из десяти обвиняемых (один умер во время следствия) троих оправдал, а семерых признал виновными и осудил на каторгу. После двухлетней борьбы, в которой участие приняли В.Г.Короленко, обер-прокурор кассационного департамента Сената А.Ф.Кони, знаменитый адвокат Н.П.Карабчевский и ряд других, невзирая на противодействие высоких властей, начиная с Победоносцева и министра юстиции Муравьева (об этом ясно говорится в воспоминаниях Кони, см. напр. или Кони А.Ф. Избранное, М., 1989, "В.Г.Короленко и суд"), их все-таки оправдали. По общему признанию главную роль в этой борьбе сыграл Короленко (см. хотя бы у того же Кони), несмотря на то, что в это время у него тяжело болела маленькая дочь, которая умерла незадолго до завершения последнего процесса. Посвященные "Мултанскому делу" очерки под общим названием "Мултанское жертвоприношение" опубликованы, в частности, в 9-м томе "Собрания сочинений" Короленко (в 10 тт.), его однотомнике "Война пером" (М., 1988) и др. А вот как рассказывали о роли Короленко в "Мултанском деле" детям в интеллигентных российских семьях: "...Никто во всей России не откликнулся на него так, как Короленко. Он жил тогда в Нижнем Новгороде - бросил все, все дела и работы, и занялся только этими вотяками. Объехал и обошел всю эту глухую часть Вятской губернии, опросил жителей, познакомился со всеми хорошими людьми, - они тоже возмущались "Мултанским делом", жалели несчастных вотяков... Во второй раз дело слушалось в городе Елабуге, и Короленко поехал туда. Он и его друзья - двое журналистов из Нижнего Новгорода - прямо подвиг совершили. Стенографисток на этом суде не было: местные власти не хотели, чтоб все безобразие этого суда попало в печать <...> Короленко и журналисты записали от слова до слова весь судебный процесс - весь, понимаешь? Они писали с утра до ночи три дня, на пальцах у них сделались кровоподтеки и мозоли от карандаша, но они записали все! И спрятать это теперь уже невозможно. Вот что сделали писатель Короленко и его друзья журналисты" (Александра Бруштейн. "Дорога уходит в даль", книга 2 "В рассветный час", гл. 18 ). Через 25-30 лет после этого Александра Бруштейн сказала А.Ф. Кони: "Когда я была маленькой девочкой, я восхищалась вашим поведением в деле мултанских вотяков", на что он ответил: "Это хорошее воспоминание моей жизни... Но восхищаться следует не мной, а Владимиром Галактионовичем Короленко" (там же). Ничто из того, что мне удалось обнаружить в доступных мне источниках, в том числе в Интернете, этому не противоречит.

Если по своей постановке (обвинение представителей малого народа в человеческих жертвоприношениях) и по своему итогу (их оправдание) "Шишигинское дело" совпадает с "Мултанским", то фигуры, благодаря которым этот итог был достигнут, в обоих делах - реальном и вымышленном - совершенно разные. В "Мултанском деле" решающую роль сыграл Короленко. В "Шишигинском деле" истину устанавливает благопопечительный архиерей Митрофаний, "истинный правитель" (с. 9) Заволжской губернии, разъясняющий губернатору фон Гаггенау, какие законы следует исполнять, а какие не следует (с. 203), благодаря чему губерния достигает невиданного в России процветания: налоги уплачиваются полностью ("поручитесь своей гарантией, что будете положенную сумму исправно вносить", поучал архиерей губернатора (с. 213), и ведь "все сбылось в точности"), тогда как до того были "одни недоимки на нас, как и на большинстве прочих губерний" (там же), полиция сплошь стала честной (там же), о взятках все позабыли (с. 76, 209). И всего-то для этого нужно было понять, что десятую часть своих доходов люди еще согласны власти (или "нужным людям", с. 198) платить, "а больше - ни в какую", а власть требует с них больше, оттого и недоимки ("платить все бесчисленные подати, акцизы и пошлины, многие из которых нелепы и непомерны, не хочет никто", с. 211). "Вот пусть и платят десятину" (с. 212). Каким образом за счет десятины обеспечить уплату "положенной суммы", которая больше десятины, остается тайной Митрофания и фон Гаггенау. Сам рассказчик истории про белого бульдога замечает (с. 214), что "хотели и в других губерниях так же устроить, да что-то там у них не сложилось". Интересно что.

Все становится яснее, если вспомнить, что книжка наша - детективный роман и его персонажи - если не напоминают уж слишком сильно исторических лиц - не более чем куклы, которые, послушные рукам кукловода, разыгрывают душеполезные и/или развлекательные истории, нимало не претендуя ни на какое соответствие исторической действительности. А вот если слишком напоминают...

Во всяком случае, никаких прототипов ни архиерея Митрофания (в отличие, скажем, от Победоносцева), ни монахини Пелагии, способствовавших установлению истины в "Мултанском деле", обнаружить не удается.

Вымышленное "Шишигинское дело" - как и ряд других таинственных уголовных дел до этого - раскрыла, собственно говоря, посылаемая архиереем монахиня Пелагия, хотя в предшествующих случаях обстоятельства сложились как-то так, что честь всех этих расследований досталась архиерею, против чего тот "по собственному пустому тщеславию" (с. 29) не протестовал - такая понятная и простительная, чисто человеческая слабость, от которой фигура архиерея должна, по-видимому, стать и жизненней, и милее нам, но не становится менее кукольной.

И вот конец, венчающий "Шишигинское дело": раздувавший его Бубенцов хоть и очищен, благодаря проницательности Пелагии, от обвинения в тройном убийстве, но заклеймен Митрофанием как "слуга Зла", и "опасный слуга" (с. 373), а истинный убийца - чиновник Спасенный - разоблачен той же Пелагией. Журналисты окружают героев дня:

"Один скуластый, некрасивый - сам Царенко, прославленный петербургский публицист, - почтительно произнес:

- Владыко, ваша величавая мудрость произвела на публику глубочайшее впечатление. Вы произнесли выдающуюся речь, разоблачив Зло в лице инспектора Бубенцова, пусть неподсудного человеческому суду, но стократно виновного на Суде Божием. Мелкого же убийцу, преступника заурядного, предоставили разоблачить вашей помощнице, что она исправно и сделала, несомненно следуя вашим указаниям.

- Нет-нет, она сама! - с испугом воскликнул Митрофаний. - Это все Пелагия!

Столь трогательное проявление скромности было встречено понимающими улыбками, а многие из репортеров сразу же записали слова архиерея в блокноты, усмотрев в них восхитительное смирение и неприятие суеты.

- Разумеется, - проницательно улыбнулся и Царенко. - Вы тут совершенно ни при чем. И во всех ваших прежних делах, раскрытых при вашем содействии, заслуга тоже принадлежала вашей сестре Поликсене.

- Пелагии, - растерянно поправил владыка..." (с. 396-397).

Вот эта-то страничка меня и "достала". Фамилия и профессия "Царенко" так же однозначно указывают на Короленко, как Победин на Победоносцева или "Шишигинское дело" на "Мултанское". Только здесь он оказывается не главным участником дела, вынесшим его на своих плечах, а столичным туристом-зрителем, подобострастно ("ваша величавая мудрость"!) восхваляющим деяния архиерея Митрофания и - более сдержанно и с оттенком пренебрежения (подчиненное все-таки лицо) - сестры Пелагии, имя которой он, в стиле современных интервьюеров, не способен не перепутать.

Вот уж действительно, как говорил классик, есть от чего в отчаянье прийти. Будь ты - как говорил другой классик - бела, как снег, чиста, как лед, тебе не уйти от напраслины. Проживи долгую и безупречно честную жизнь, терпи лишения и ссылки, не щадя собственных сил защищай невиновных против превосходящей силы и хоть иногда добивайся неожиданного и отрадного успеха, пиши и печатай всегда только правду, под конец жизни подними голос против самой бессовестной, самой безжалостной, самой неодолимой силы (я имею в виду письма Короленко Луначарскому и Раковскому в 1919-1921 годах против беззаконных арестов и казней, творимых украинскими Чека2, - нет, и через четыре поколения после твоей смерти найдется такое... найдется такая... тьфу, пропасть, да где же взять приличное слово?.. опять разве у классика - найдется щелкопер, который не только воровским образом вытащит лучшую жемчужину из твоей короны и вставит ее в папье-маше склеенной им куклы, но и тебя самого выволочет из могилы и под прозрачным псевдонимом заставит произносить в адрес этой куклы подобострастные слова, каких ты в жизни не говорил и никогда не сказал бы, да еще выставит тебя "проницательным" дурачком, неспособным ни распознать правду, когда ее преподносят тебе открытым текстом, ни правильно назвать имя той, о ком говоришь! Как это мне напоминает тех двух разводок по фамилии Моуркова и Шоускова, о которых бравый солдат Швейк рассказывал, что они не только изнасиловали и истерзали до смерти столетнего шарманщика, но еще и пришли потом на его похороны. Вот это, сказал Швейк, уже извращенность.

Еще одна ассоциация - из повести Леонида Соловьева "Возмутитель спокойствия, или Насреддин в Бухаре". Ходжа Насреддин, скрывающийся от стражников эмира, слышит в чайхане рассказ о себе:

"Губернатор... в знак своей милости к Ходже Насреддину позволил ему поцеловать свой сапог, что Ходжа Насреддин немедленно выполнил с усердием столь великим, что сапог губернатора порыжел, а губы Ходжи Насреддина почернели...

- Ты лжешь! - вскричал Ходжа Насреддин... - Ходжа Насреддин никогда и нигде еще не склонялся перед властителями!.. Не слушайте его, мусульмане, гоните его как лжеца и очернителя белизны, и пусть презренье будет его уделом. О мусульмане, отвратите от него глаза и сердца ваши!"

Не люблю обижать людей, даже псевдонимов, псевдоним ведь тоже в каком-то смысле человек. Но что за "образ автора" встает за этой страницей! Какой мелкой душой ("малой видом и не бессмертной", как у щедринской лягушки) надо обладать, чтобы так потешаться над мертвым львом, неспособным тебе ответить!

Постскриптум

Вернувшись в город, в Интернете я обнаружил, что на "Белого бульдога" было уже несколько рецензий и откликов, как в виде статей, так и в форумах, и в них уже отмечена б ольшая часть того, что бросилось мне в глаза: и зависимость сюжета от "Мултанского дела" (цели которого названы не "инквизиционно-полицейскими", как у меня, а "рептильно-политическими" - чем хуже?), и роль в нем Короленко, и даже "Дорога уходит в даль", и "перекличка" с Достоевским, Лесковым и Островским (а также с Тургеневым и Чеховым, до которых я не додумался), и "старомодный и вместе с тем безошибочно современный слог", и что "герои ... скорее напоминают наших современников", только отмечается все это, как правило, в тоне почтительном и подчас прямо-таки восторженном. Правда, иногда это выглядит несколько странно: например, Василий Пригодич в статье "Б. Акунин и белая собака" книгу вроде бы и хвалит (и расследование там "сложнейшее и увлекательнейшее", и "ярко и увлекательно написана", и трактат архиерея Митрофания насчет обустройства России "весьма дельный", из него можно "вычитать ст оящую мысль", и читателю в конце определенно говорится о книге: "Прочитай, не пожалеешь"); только вот подзаголовок у статьи какой-то странный - "Сивая кобыла"... К чему бы это?

Но вот что меня неприятно удивило: никто из откликнувшихся на "Белого бульдога" не обратил никакого внимания на то, что привело меня в такое озлобление: на полное извращение контекста "Мултанского дела", роли Короленко в нем и образа самого Короленко. Эти вещи что, уже не играют никакой рояли и не заслуживают никакого внимания? Подумаешь, большое дело - он украл пальто или у него украли? Он действовал так, что им восхищались, или только восхищался (невпопад) тем, как действовали другие? Это и в самом деле теперь не важно?

Вернемся к началу: мысль, что из ста рублей можно сделать сто двадцать, просто разложив их по-другому, это и есть "ум"? А легкий фокус, проделанный с памятью Короленко - это "нравственность"? "И все это - круто замешано на русской классике"?

Так и кажется, будто швейковские разводки пришли хоронить своего шарманщика (он же русская классика) на Литераторские мостки в Петербурге...

...Может, кто-нибудь ответит мне на мои вопросы?

Примечания:

1 Я знаю, что "Б.Акунин" - псевдоним. Но прошу разрешения не знать чей.

2 См., например, "Журнал Вестник-Online", номер 19 (278) 11 сентября 2001 г., публикация Георгия Чернявского.