Ситуация в современном россиеведении двойственна. С социальной, внешней, экстенсивной, объемной точки зрения дела обстоят замечательно: поток публикаций, изданий, конференций, институтов, специальностей; огромный интерес, просто бум. С интеллектуальной, внутренней, интенсивной, содержательной точки зрения все обстоит совсем иначе. Совершенно не ясны, не проблематизированы и даже почти не обсуждаются основания и принципы россиеведения, да что там - не обсуждается само понятие "Россия", хотя оно в высшей степени сложно, не прояснено и чрезвычайно нетривиально. Почти не прояснены "несущие" его онтологические связи: не ясно даже, как именно, в каком смысле и в каком пласте реальности есть, существует, дана, может быть постигнута, исследована и т.д. и т.п. Россия. Ныне редко различают даже страну "Россия" и государство "Россия. Российская Федерация", пространство страны и государственную территорию1. Россия как феномен и понятие не тематизирована. Кажущаяся простая очевидность - при трудной непроясненности.

Россиеведениекак учение о России, основанное на постижении, научном исследовании в самом широком смысле, ныне возможно лишь какконцептуальная дисциплина. Вслед за некоторыми авторами мы членим континуум исследования так: "математическое - теоретическое - концептуальное (спекулятивное) - эмпирическое". Тогда правомерно более сильное суждение: Россия здесь-и-сейчас дана в своей обозримой сложности исключительно концептуально, Россия не может быть взята иначе как концептуально; подчеркнем - дана именно в сложности; концептуальная (спекулятивная, концептуализированная) экспертиза - разновидность концептуального подхода. Россия не может быть постигнута эмпирически хотя бы потому, что совершенно не ясно, чт о здесь есть эмпирия. Россия не выделена из семейства иных сложных объектов, тем более переживающих "испытание на существование".

Россиеведение как дисциплина по сути не эмпирическая и одновременно не теоретическая; эмпиризм и теоретизм - две пропасти, куда может скатиться россиеведение и куда оно в основном и скатывается. (Эмпиризм в россиеведении нередко есть краеведение России, а теоретизм - вырожденное страноведение страны, мыслимой в своем существовании бесформенной и нерасчлененной - и потому не могущей быть сложной.) Винегреты фрагментов теорий и эмпирии, соединяемых ценностными майонезами, мы и видим на месте россиеведения.

Всякая большая страна (размер страны не экстенсивная характеристика, а интенсивная) может быть дана и взята продуктивно именно и только так, именно концептуально - кроме старых стабильных стран с развитой укорененной культурой и богатым самосознанием. Однако и такая страна, самопостижение которой не концептуально, может быть концептуально представлена, а ее страноведение - концептуализировано. Всякое научное (в широком смысле) страноведение концептуально. Страноведение и краеведение (в том числе и его высшая форма - родиноведение) принципиально различны: краеведению присущ внутренний и неотрефлексированный взгляд; в краеведении материал, предмет осмысления и его позиция точно совпадают - в страноведении позиция и материал много шире предмета, учитывая обязательные сравнения, компаративистику. Неконцептуальное некомпаративное страноведение - краеведение страны.

Современное российское россиеведение во многом именно тот вырожденный случай, когда материал много уже предмета: псевдотеоретизирование по поводу России, например потоки дискурсов о России как переходном обществе, транзитивной экономике, модернизирующейся стране, обществе риска, стране катастрофического развития, мосте "Восток - Запад", евразийской империи etc, etc. Страноведение отнюдь не просто большое краеведение и не сумма краеведений всех краев страны. Россиеведение в России сейчас возможно лишь как концептуальное компаративное (сравнительное) страноведение; равно существенны, дополнительны, незаменимы и неэлиминируемы внешние сравнения и сравнения внутренние - со своими собственными частями (частями как таковыми и позициями). Условие и способ постижения России - актуализация внешних и внутренних соотнесений и их между собой; в первом приближении предметом концепции страны и является взаимная проекция семейств внутренних и внешних соотнесений, что, впрочем, можно сказать не только о странах.

Россиеведение - сфера концепций, осмысленных применительно не только к России; даже - выращенных и развитых вне россиеведения. Россиеведение не может быть лишь и только россиеведением.

Всякое осмысленное и продуктивное россиеведение - сейчас и актуально - приложение к материалу России, развитие и трансформация концепций, приложимых и к иному материалу и нередко порожденных и развитых на ином материале до и безотносительно россиеведения. Дело не столько в том, что Россия сложна как предмет, сколько в том, что отношения с ней и слишком напряженны, и слишком мало прояснены, чтобы быть в состоянии выстроить на ее материале концепцию, тем более что актуализированной возможности выстроить концепцию России сопутствует осознание недостаточности (и даже недопустимости) единственной концепции России. Нерефлектируемое же создание концепций как единственных приводит к тому псевдотеоретизированию, о котором уже шла речь.

Использование в россиеведении "внешних концепций" означает, что россиеведение принципиально открыто и компаративно; это тривиально: новое здесь то, что сравнение осуществляется не (только) между Россией и иными странами (иными объектами), а между концепцией России и иными концепциями, так сказать, между Россией-как-концепцией (спекуляцией) и иными концепциями (спекуляциями). Следовательно, концепция России должна иметь смысл и непременно представлять интерес и вне россиеведения; может быть приложена в далекой от россиеведения сфере. Однако абсолютизация использования "внешних концепций" санкционировала бы поток произвольных концептуализаций по поводу России - что мы и имеем в избытке.

Нам и не встретилось сколько-нибудь больших по содержанию - верных и/или нетривиальных - суждений о России, которые не основывались бы на продуктивной укорененности в сферах, не связанных с россиеведением и независимых от него.

Россиеведение возможно (осмысленно, продуктивно, оправданно) как приложение к материалу России нескольких взаимосвязанных концептуальных схем. Но одновременное выращивание куста концепций касательно России представляется по меньшей мере весьма редким, тогда как дисциплина предполагает известную массивность. Возможно, немассовое россиеведение и может быть исключительно выращиванием кустов концепций России. Однако в доступном публичном россиеведении такие кусты концепций, выращенные изначально по поводу России и на ее материале, нам неизвестны; вообще же кусты концепций относительно иных предметов есть и известны, как и актуализированная способность некоторых их авторов высказывать суждения о России либо суждения не о России, но значимые для россиеведения.

Россиеведение возможно исключительно как выращивание концепций на нескольких частично перекрывающихся, но в существенной мере не совпадающих сферах материала, как шествование по разным многократно пересекающимся, но несовпадающим путям, как серия взаимосвязанных путешествий по материалу России (не всегда буквально, в пространстве ландшафта - но иногда и буквально). Тогда россиеведение в целом и в каждой его версии (должно быть) полипозиционно и полимаршрутно. Россия может быть взята лишь посредством развертывания семейств нескольких сопряженных точек зрения, для которых самое важное - чтобы они опирались на разный материал, заведомо разное содержание; эти блоки материала заведомо должны быть сравнительно целостными и достаточно большими: возможны исключительно полиинтенциональные россиеведения. Чуть конкретизируя, следует сказать, что россиеведение, не актуализирующее внутренние (расчленения и части) и/или ландшафтные сферы материала, в лучшем случае является частичным и тенденциозным.

Россиеведение возможно исключительно как постижениеуникального образованиясоответствующим и подобающим ему образом. В россиеведении широко представлена, если не доминирует, контроверза почвенничества и западничества; контроверза если не ложная и мнимая, то (по крайней мере ныне) весьма непродуктивная. Россия трактуется либо как уникальное образование - страна самодостаточная (парадигма почвенников), либо просто как "такая как все", "одна из многих" (модернизационно-вестернизированная парадигма). В том и другом случае специфика (пространства прежде всего) страны не находит себе места и не обсуждается всерьез: в первом случае - в силу именно уникальности страны, трактуемой как несопоставимость страны с иными странами ("особый путь", "особое место"), во втором случае - в силу отказа от признания самого существования качественной специфики стран, раз все их различия сводятся лишь к разнице значений общего набора переменных; в обоих случаях уникальность не разворачивается как феномен и понятие, а сворачивается в точку, тогда непременно чреватую непродуктивными парадоксами. В итоге - парадоксы уникальности.

Однако, в противоречии с общим местом методологии непостижимости, невозможности исследования уникальных образований (что равносильно запрету на большинство научных практик и дисциплин), уникальные объекты не только нельзя постигать и исследовать - они как раз постигаются и исследуются особенно интенсивно и продуктивно. Ведь в точном смысле слова уникален объект, сходный (шире и точнее - сравнимый) со многими разными меж собою несходными (несравнимыми) объектами; уникальны объекты с особо богатой и нетривиальной структурой сходств и/или сравнимостей. Но именно такая (потенциальная и актуальная) структура сравнимостей и сходств и характерна для России (не только для России, разумеется) - для ее видения, удержания в центре внимания, осмысления, изучения, исследования, постижения, проектирования и прожектирования. Почти всякий, а если точнее, то всякий нами виденный осмысленный текст о России имеет в основании своего содержания или сюжета семейство подобных соотнесений; содержательное россиеведение базируется на концептуальной компаративистике и/или непосредственно является таковой. По-видимому, для постижения уникальных в указанном смысле образований особенно адекватен концептуальный (спекулятивный) подход.

Жителю России отнюдь не легче заниматься постижением и исследованием России, а напротив, много труднее и сложнее: он "внутри" онтологически, экзистенциально, по установке или по (методологической) позиции. Именно изначальная для российского россиеведа приобщенность к материалу России и погруженность, включенность в этот "постижительный" (не только интеллектуальный) и жизненный материал делает для него невозможным чисто интеллектуально-эмпирическое оперирование Россией как любым иным предметом, как любой иной страной. А эта включенность - бремя и обязанность рефлексии. Одна только неизбежность рефлексии включенности большого объема порождает концептуализирование как рамочную форму дискурса. Между непредвзятым исследованием и исследованием в ситуации включенности - действительно (может быть) противоречие. Снятие противоречия между включенностью в Россию и установкой на постижение означает неизбежность компаративного концептуализирования о России как уникальном объекте. Уже потому только, что концептуализация уникального требует достаточно крупного размера личности, осмысленное, продуктивное, вменяемое россиеведение не может быть массовым.

В противоречии с расхожим мнением, постижение и/или исследование России в целом служит богатейшим источником для постижения и/или исследования достаточно далеких и разных образований и сфер; материал России не только чрезвычайно экзотичен, но и чрезвычайно эвристичен - что, впрочем, принципиально для каждого уникального образования, выполняющего в исследовании и/или постижении функции полифункционального эталона, полиэталона. Если мы говорим, что Россия уникальна, что на территории России сформировалось своеобразное общество-государство, что культурный ландшафт страны сращен с государством и взращен государством, что этот ландшафт даже не традиционен, а архаичен, что это в точном смысле антиландшафт, предельное отрицание культурного ландшафта, что основная обитаемая среда и подавляющее большинство населения маргинализированы, что в пространстве страны доминируют автомодельные симметрии... - то разве тем самым мы не делаем нетривиальных утверждений касательно уникальности, общества, культурного ландшафта, государства, маргинальности etc, разве мы тем самым не расширяем объем названных понятий и не обогащаем их содержание? Сам феномен России - фокальный объект для ряда пересекающихся потоков дискурсов.

1 Подобные различения см.: Каганский В.Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М.: НЛО, 2001; Невменяемое пространство // "Отечественные записки", 2002, # 6 (7).