Этакий увесистый черно-оранжевый кирпич - ежели упадет на самую умную голову с приличной высоты, наверняка убьет. Но очень трогательная шелковая ленточка-закладочка свидетельствует: это не то, что вы подумали, это не дефицитный когда-то стройматериал и не орудие убийства, это книжка, а поскольку в ней семьсот с лишним страниц, то как же без закладки? Прочитаешь две-три страницы, глубоко задумаешься, закладку аккуратненько, чтобы не сильно быстро засалить ее нежный кончик, на нужное место переместишь, чаю-кофею-пива себе нальешь, откушаешь и опять книжку откроешь. Лепота!

Словом, выпустило издательство Emergency Exit ("Запасной выход") добрых полтора килограмма "Курицын-Weekly" - творческий отчет автора о многолетней работе на бескрайних нивах отечественного Интернета.

Прошу у читателей прощения за некоторую "стебоватость" вводных фраз - с кем поведешься, от того и наберешься. А наш персонаж (рифма, однако!) возможности стеба использовал в своем творчестве на полную катушку. Читая Славу, вспоминал я иногда детский анекдот: "Что такое валяется под кроватью на букву "Ж"? - "Жижигалка". - А на букву "Ы"? - "Ыще жижигалка".

Ну да бог с ним, со стебом и с буквой "Ы", о роли которой в творчестве Курицына пусть пишут курсовые работы студенты, специализирующиеся по психолингвистике. А мы про книжку, которая без всяких кавычек роскошна.

Есть, правда, в самом ее появлении нечто парадоксальное: помнится, Слава, когда в конце 90-х беззаветно увлекся Интернетом, о "бумажной" культуре говорил через губу. Дескать, кончается ее время, отомрут скоро все эти интеллигентские игрушки - журналы, книги, газеты, останется одна только Сеть ("и я пророк ея" - как бы подразумевалось в подтексте). А тут берешь "Курицын-Weekly" в руки - "имаешь вещь", явно принадлежащую к так и не похороненной Славой "бумажной" культуре. Еще один кирпич в стене, как пели когда-то незабвенные Pink Floyd. Или так скажем - еще одно звено во взаимном теплообмене культур: Интернет накачивает себя сакральными (и не очень) текстами "цивилизации Гуттенберга", а сакральные сетевые тексты предаются тиснению на терпеливой бумаге. Некий как бы момент истины: мало ли что ты там настучал левой ногой на раздолбанной клаве и повесил на своем совершенно свободном сайте, сделанном, впрочем, интернетовским кутюрье Артемием Лебедевым. А вот как это все прокатит на других носителях?

Ничего, нормально прокатило.

В общем, 158 "уиклей" - с декабря 1998 по сентябрь 2002 плюс три "Приложения", где "100 писателей", "276 поэтов" и прочие занятные вещи. Эх, ежели бы сюда и содержимое форумов, которые кипели по поводу того или иного курицынского текста в Интернете, да все ссылки, да все злобные отклики - случилось бы что-то вроде академического издания типа "Литературного наследства" или "Литературных памятников". Да еще бы десяток многоумных приложений: "Поэты курицынского круга", "Свердловская культурная диаспора в свете ее отношений с В.Н. Курицыным", "Курицын в Воронеже", "Курицын в питерской эмиграции", "Курицын и Амстердам", "Переписка Курицына с Бавильским" и т.д.

Впрочем, опять сбиваюсь на стеб, но ты же, Славик, в этом и виноват - стилистика эта, которую ты с увлечением разрабатывал долгие годы, прилипчива. Давно уже Лев Гудков и Борис Дубин (25 октября сего года по странному стечению обстоятельств Слава и Дубин встретились на презентации своих книг в "Букбери") написали: "Стеб - род интеллектуального ерничества, состоящий в снижении символов через демонстративное использование их в пародийном контексте... Вариант негативной идентификации, парадоксальное соединение демонстративного неучастия с бессознательной зависимостью от объекта дистанцирования. Риторика и поза тотального доминирования скрывают самоунижение".

Да, в общем, что такое стеб, все более или менее знают и без строгих дефиниций. Начиналось-то очень рано, еще когда Славик пешком под стол ходил. Грубо, приблизительно говоря, это специфический язык, на котором общалась интеллигентская и молодежная тусовка в 70-е - 80-е годы. Андрей Вознесенский, ныне не очень-то почитаемый, а тогда чуть ли не единственный из "разрешенных" нам официально "новаторов" писал:

Когда спекулянты рыночные
прицениваются к Чюрленису,
поэты уходят в рыцари
черного ерничества.

Дело было, конечно, не в Чюрленисе и не в "спекулянтах рыночных" (а кому же еще было можно "прицениваться"?), а в том, что ерничество и стеб были тогда противопоставлены официальному политико-патетическому жаргону, а заодно и всему "великому русскому языку", позволившему редуцировать себя до партийного "новояза". Это была своеобразная культурная самооборона, весьма, впрочем, глухая и не всегда ясно осознаваемая "носителями языка". В сущности, стеб типологически очень близок блатной "фене": и тот и другая - языки довольно замкнутых социальных групп, одновременно "избранных" и "отверженных".

Отношение к стебу и ерничеству уже тогда было неоднозначно. Как и во всякой контркультуре, в контрязыке были заложены довольно сильные деструктивные потенции. Отталкивая от себя наличную действительность, ерник неминуемо терял ощущение границы добра и зла, и тогда получалось то, о чем тоже писал Вознесенский:

Тоска твою душу ест,
вот ты и хохмишь у фрески,
где тащит страдалец крест:
"Христос на воскреснике".

Этого рода фигур - "Христос на воскреснике" - Слава сочинил множество, за что стал дежурным козлом отпущения для разного рода литературных консерваторов. Такой, типа, литературный Чубайс, которого все пенсионеры иррационально ненавидят. Впрочем, однажды Александр Привалов написал замечательную статью в "Эксперте" под названием, если память не изменяет, "Анатолий Чубайс: тайная любовь России".

Ну, вот и Славу люди понимающие, даже ополчаясь на него во всеоружии полемического гнева, когда юношу заносило бог весть куда, тайно его любили. За стебом, а потом и за откровенной "феней", до которой Славик закономерно дошел, все равно чувствовалась мандельштамовская "тоска по мировой культуре". Какая разница, откуда в нее входить, - парадные ворота здесь решительно равны черной лестнице.

Читаешь книжку (то есть перечитываешь давно уже читанное порциями в Интернете) и понимаешь: да ведь Курицын в своих "Weekly" классический культуртрегер - упрямый проводник ("сталкер", типа), доверчивый кладоискатель (чуть где поблещет чем-то вроде культурного события, так Слава уже там и возглашает городу и миру новые имена). Что с того, что имена эти (эти клады) часто оказывались на поверку миражными, никем, кроме Курицына, не оцененными. Сам порыв важен, сама вера, что где-то пропадают в безвестности несметные культурные сокровища, и вот вам карта таинственного острова. Не важно, найдете или не найдете вы на указанном месте сундук с золотыми дублонами и пиастрами, важно, что хоть почешетесь, оторвете задницу от насиженного кресла и хотя бы возразите нечестивому авантюристу: стало быть, диалог уже состоялся, процесс пошел, а куда кривая вывезет, не так уж интересно.

Впрочем, столь беззаветное культуртрегерство не может не обернуться чем-то вроде драмы. Читаешь вот прощальный выпуск "уиклей" и видишь весь сюжет "сзаду наперед":

"Причина закрытия уиклей лежит в области тонких энергий, разумеется. Где-то, неизвестно где, исчерпался невнятный ресурс, иссяклась сила, дарованная мне на отчетный творческий подвиг. Литературные новости довольно давно перестали меня интересовать, так что в последние месяцы мне приходилось испытывать некоторую неловкость перед людьми, привыкшими черпать из моих выпусков информацию о текущей российской словесности. Конечно, эту проблему я всю жызнь решал за счет лютой "авторскости", но дело еще и в том, что меня достал образ автора моих текстов. Обрыдл наличный лирический герой. Он был слишком... тра-ля-ля... и недостаточно тра-та-та: впрочем, тут уже начинается зона интимности".

А вот не создавай "образа автора" - сначала он на тебя работает, а потом ты на него. Зависит, впрочем, от количества энергии, которую транслируешь в "образ автора". Можно ведь холодновато и отстраненно (типа как джентльмен уходящей культуры или как шоу-бизнесмен культуры пришедшей) отрабатывать свой номер, а можно по-детски и по-романтически выкладываться по полной программе, пожиная закономерные стрессы и депрессии. Делая себе перманентный пиар, груз которого долго потом будешь таскать в рюкзачке. Ежели бы жил по принципу "Овсянка, сэр!", так не объелся бы до несварения желудка экзотическими блюдами, пряными травками и прочей сырой рыбой.

Нельзя есть соленые огурцы со сметаной, нельзя художнику быть репортером. То есть можно, конечно, проблема только в том, сколь долго внутренний мир будет терпеть такое злокачественное соединение соленого с кислым.

Здесь перед нами рекорд продолжительности такого странного сожительства. Ладно, простите меня за "жи - жи", это все-таки не "жи - ши", не школьная программа. Не было бы Курицына, мы бы его выдумали, синтезировали из разных составляющих как необходимый для культуры витамин. Но Курицын, слава богу, сам собой родился, без особенных усилий культурного сообщества.

Ну и совершил свой "отчетный творческий подвиг".