Коллективный труд петербургских социологов (доступен для свободного ознакомления здесь), созданный под руководством М.М. Соколова, казалось бы, должен подтверждать грустные наблюдения над состоянием постсоветской гуманитарной науки: в которой значимо «где» ты работаешь, а не «с кем». Иначе говоря, постсоветский ученый встроен не в реальное производство знания, оформляемое в виде школы или интеллектуального взаимодействия, а в административное образования, в котором производство знания прилагается к существующей системе номенклатурных отношений. Но проведенное исследование показывает, что картина развития социологии, науки, принципиально маргинализованной в советское время, и нагруженной рядом несвойственных функций в постсоветское время (начиная от нормирования значительной части гуманитарного знания и создания нормативов гуманитарного эксперимента и кончая проведением чисто коммерческих исследований, изменяемых в зависимости от выбираемой стратегии позиционирования), гораздо пестрее и отраднее. Подход Чикагской школы, изучать как примеры сообществ малые города, где, как говорится, «все друг друга знают», оказывается продуктивен, не позволяя историку науки ввести себя в заблуждение ссылками и цитированием. Оказывается, что наличие ссылок на труды вовсе не говорит о границах школ или «банд» (то есть групп, продвигающих тот же продукт социально значимых исследований под другим брендом и перебивающих заказ), более того, оно и не раскрывает реальные структуры взаимодействия. Социологи должны были скорее легитимировать собственное существование, и если и отбивать «заказы», то через организацию эффективной сетевой структуры взаимодействий, а не через вербовку новых членов на свободном рынке, которые и будут выполнять заказ. Петербургская социология, по мнению К.С. Губы, очень четко структурирована: в ней есть «западная сторона», «зона перехода» и «восточная сторона», и каждое из этих образований контролирует некоторое количество исследовательских и учебных заведений. Наиболее последовательно утверждает себя в локальном контексте, как ни странно, «зона перехода»: если «восточная сторона» (бывшие преподаватели идеологических дисциплин) легко схватывает по верхам новейшие моды, то центристы стремятся создать собственную моду; и технология создания моды в науке очень напоминает создание моды в одежде – превратить все локальные особенности в инструменты вовлечения, в соблазнительную речь местного колорита. Если использовать медийные метафоры, которых в исследовании нет, можно сказать, что западники действуют как газета, постоянно внушающая читателю все новые стратегии идентичности, центристы – как журнал, создающий кодексы потребительских запросов, а восточники – как радио, возвещающее истины в последней инстанции. При этом статус классики в отечественной социологии, как показывает Д.В. Димке, весьма странен: отечественных классиков скорее почитают, чем читают, а зарубежных цитируют по ранним их монографиям, с довольно когерентным изложением материала, а не по поздним, в которых появляются новые аспекты тех же проблем, критика прежних языков описания. Это, вероятно, связано с языковой миссией советской социологии, о которой говорят красноречивые отрывки из мемуаров социологов: будучи отброшена на периферию участия в производственных процессах, из-за технократического характера брежневских модернизаций, советская социология стремилась говорить «слово правды», оплаченное личным научным призванием, личной судьбой ученого. Вот и парадокс: история советской социологии не только фактически существует в основном в виде мемуаров – такую форму она только и могла получить. – А. Марков.

Соколов М.М., Сафонова М.А., Губа К.С., Димке Д.В. Интеллектуальный ландшафт и социальная структура локального академического сообщества: случай петербургской социологии. Ч.1-2. – М.: НИУ-ВШЭ, 2012. – 48+48 с. – 150 экз. – (Серия препринтов: «Гуманитарные исследования»).