"М.К.Тихонова сказала о Тынянове: он сделал Грибоедова евреем"..
Записи Л.Я.Гинзбург
"Так он и Пушкина сделал евреем!" - воскликнул О.Ронен. Лишь потом (МН, 1996, июнь) со слов Харджиева было напечатано, что любимым раздумьем Тынянова было, кто из русских писателей насколько был евреем".
М.Л.Гаспаров, "Записи и выписки"
"Говорят, Хемингуэй в детстве тоже был еврей!"
Из песни
По ходу своих записей и Гаспаров оказывается евреем. А я (удовлетворю любопытство Тынянова) - еврей на три четверти (в том числе на две для евреев определяющие - по бабушкам), воспитанный в стопроцентно еврейской семье, более того, в семье, за еврейство пострадавшей: мамины родители погибли в Бабьем Яре, а отчим был уволен с работы в 1949-м в порядке борьбы с космополитизмом.
Но еврейские разговоры в интеллигентной, по-советски атеистической и интернационалистской семье не велись - или велись тайно от ребенка. Так что никакого еврейского самосознания у меня с детства не образовалось.
Жидом я был впервые назван в скверике перед нашим домом на Метростроевской (Остоженке), когда мне было лет десять.
- Жид, жид, и любовница твоя, Ирочка Шангайт, жидовка, - пропели шпанистые ребята около снежной горки. Насильственными акциями это антисемитское заявление поддержано не было, и впечатление произвело на меня исключительно филологическое.
Во-первых, было интересно опробовать, как относящееся ко мне лично слово "жид", дотоле отвлеченно поэтически знакомое по присловью "Жид, жид, по веревочке бежит" (со зловещим, но все равно загадочным, вариантом "на веревочке дрожит").
Во-вторых, озадачило пахнувшее чем-то совершенно мне не по возрасту слово "любовница".
В-третьих, я узнал, наконец, имя и фамилию хорошенькой девочки вдвое моложе меня, приходившей в скверик со своими санками, на которых я ее охотно катал, чуткий к симпатии, читавшейся в ее глазах. Лицо ее, благодаря связавшему нас взгляду со стороны, запомнилось, и, вглядываясь в него задним числом, я опознаю в нем, несмотря на светлые волосы и лишь слегка проклюнувшийся нос, семитские черты. Девочка была толстовата уже тогда, и боюсь, в дальнейшем совершенно расползлась. (В любом случае, Ира, если живы, отзовитесь!)
В-четвертых, меня заинтриговала экзотично прозвучавшая фамилия Шангайт (от Шанхая?), лишь много позже осмысленная как еврейская - одна из российских транскрипций немецкой и, соответственно, идишской "красоты" (Sch?nheit).
Даже став (уже на филфаке) поклонником Шкловского, Эйхенбаума, а потом и Эйзенштейна, я никак не объединял их по этническому признаку (возможно, влиял термин "русские формалисты"), а когда научился объединять, то Тынянова это долго не касалось (мешала фамилия). Про Проппа же было особо известно, что, несмотря на сомнительные имя и отчество, он из немцев.
По мере оттепели и моего повзросления оттаивал в разговорах со мной и папа. Рассказывая о травле "космополитов", главарями которых были объявлены критики А.С.Гурвич и И.И.Юзовский, он вспомнил mot Б.В.Томашевского, тоже попавшего под эту кампанию: "Вы только теперь евреи, - сказал им Томашевский, - а я всю жизнь еврей" (евреем он не был, но от проработок это не спасало).
В курчавых волосах Тынянова принято было видеть сходство с Пушкиным (кажется, он и сам его культивировал). Но чтобы увидеть в Пушкине Тынянова, да еще еврея, потребовалось время и радикальная смена оптики. Тем более, чтобы ощутить еврея в себе. Даже отъезд по израильской визе не оказался решающим. Процесс это медленный, да и непонятно, что значит быть евреем без еврейской культуры и религии.
Когда я закончил свою книгу о Зощенко ("Михаил Зощенко: поэтика недоверия", М., 1999), рисунок для обложки я попросил сделать Катиного сына, Марка Компанейца, начинающего художника. Чтобы проникнуться образом писателя, Марк, выросший в Калифорнии, не поленился и почитал Зощенко в оригинале.
По моей просьбе он посадил Зощенко (с известного шаржа Б.В.Малаховского, 1935) на велосипед. Вышло неплохо, но веки оказались как-то странно полуприкрыты, а нос длинноват. Однако художник горячо отстаивал свое в идение. Я взмолился:
- Марк, он не еврей!
- Да? А мне кажется, что еврей, - судя по тому, что он пишет.
Сломить творческую волю юного гения мне так и не удалось (см. обложку), а его слова запали в душу и теперь, при перечитывании гаспаровской записи, ожили. Не сделал ли я Зощенко евреем, - я, писавший его недоверие с папы?!