В связи с резким ухудшением глобального экономического климата в 1970-е годы и последовавшим в 1980-е годы неолиберальным поворотом доктрина Хайека обрела вторую жизнь и была "заново открыта" во всех странах Запада. С приходом к власти Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана на переднем фланге неолиберализма оказались Великобритания и Соединенные Штаты. Континентальная Европа не породила сравнимых с ними по радикальности режимов, но идеологическая атмосфера менялась в том же направлении. Крах советского блока, по общему мнению, подтвердил правильность неолиберальных постулатов. В 1990-е годы Комиссия открыто провозгласила приватизацию принципиальным условием вступления в Союз и, наряду с пряниками, применяла кнут, безо всякого стеснения оказывая на страны-кандидаты жесткое давление. Самым мощным рычагом воздействия стал в этом плане Директорат по конкуренции (Competition Directorate), бдительно следивший за деятельностью монополий государственного сектора как в Западной, так и в Восточной Европе. Центральный банк во Франкфурте идеально соответствует довоенным предписаниям Хайека. То, что было поначалу наименее заметной нитью в ткани европейской интеграции, стало ее доминирующим "паттерном". В условиях, когда федерализм парализован, а межгосударственность вытравлена, то, что получилось, выглядит довольно странно: в этом новообразовании нет ни рудиментов европейской демократии, контролируемой гражданами, ни европейской директории, управляемой олигархами, а есть обширная зона становящегося все более свободным рыночного обмена - схема, близкая к европейской "каталлаксии" в понимании Хайека.
Разумеется, эта мутация далека от завершения. Европейский парламент все еще на месте, как memento былых федералистских надежд. Сельскохозяйственные и региональные субсидии, наследие камералистского прошлого, продолжают абсорбировать значительную часть бюджета Евросоюза. Социальные услуги, составляющие две трети НВП Союза, еще ждут либерализации. Но от "социальной Европы" - в том смысле, который вкладывали в это понятие Монне и Делор, - осталось так же мало, как и от "демократической Европы". На национальном уровне продолжают существовать режимы, основанные на концепции "государства всеобщего благосостояния", что, собственно, и отличает Старый Свет от Нового. За исключением Ирландии, уровень государственных затрат (в процентах от НВП) остается в Западной Европе выше, чем в Соединенных Штатах, и значительная часть европейской "академической индустрии" (производящей разного рода "литературу о капитализме") посвящена демонстрации того, насколько "наши" порядки - особенно в том виде, в каком они реализованы в скандинавской версии, - более человечны, чем "их" порядки. Эти претензии достаточно понятны, но в их отстаивании не ощущается особой убежденности. Ибо по мере того, как ряды безработных и пенсионеров росли, становилось все яснее, что ветер века перестал дуть в паруса "государства всеобщего благосостояния": качество жизни постепенно ухудшалось, вместо того чтобы улучшаться. Сам термин "реформы" означает теперь - практически всегда - нечто прямо противоположное тому, что он означал пятьдесят лет назад: не усиление, а ограничение мер социального обеспечения, которые ранее восхвалялись идеологами реформ. Последние (из оставшихся) установления такого рода, структурно возвышавшиеся над рядовыми послевоенными завоеваниями социальной демократии - проект Мейднера, предусматривавший создание пенсионных фондов в Швеции, и 35-часовая рабочая неделя во Франции, - были свернуты. Оно и понятно: нелегко плыть против ветра.
Сегодняшний Евросоюз, с его урезанными социальными расходами (составляющими чуть больше одного процента от НВП Союза), немногочисленной бюрократией (около 16 000 чиновников, не считая переводчиков), при отсутствии независимого налогообложения и каких-либо мер административного принуждения, мог бы во многих отношениях рассматриваться как non plus ultra минимального государства - такого минимального, какое и не снилось классическому либерализму. Его структура не только предусматривает - в духе замыслов Делора - трансфер социальных функций с национального на сверхнациональный уровень, чтобы сбалансировать давление, оказываемое на местную "социалку" высоким уровнем безработицы и растущим числом пенсионеров. Цель союзной социальной политики состоит в том, чтобы оказать контрдавление на национальные системы социального обеспечения, которые препятствуют свободному перемещению всего необходимого (материальных средств, капитала и рабочей силы) для развития производства. Как объясняет ведущий эксперт в этой области Эндрю Моравчик, "неолиберальный уклон в политике ЕС, если он существует, оправдан как противовес предпринимающимся на национальном уровне социально-обеспечительным мерам, которые, как скажет любой грамотный аналитик, не обеспечены необходимыми ресурсами и просто не могут быть реализованы. Европейская социальная политика существует только в горячечных мечтах социалистов. К счастью, Евросоюз - это учреждение, пекущееся прежде всего о свободном рынке. Он опирается на поддержку транснациональных фирм, не в последнюю очередь - американских". Короче говоря, в этом Союзе правит не демократия и не социальное обеспечение, а капитал. "ЕС - это учреждение, создающее благоприятные условия для бизнеса".
Возможно, так оно и есть, ответят энтузиасты новой Европы, но что в этом плохого? Такое положение дел не мешает Евросоюзу осуществлять высокие идеалы и быть образцом для всего мира - политическим сообществом, которое подает пример уважения к правам человека и международному законодательству, помогает бедным во всем мире и борется за сохранение окружающей среды. Разве Союз не отвечает идеалу мыслителей эпохи Просвещения, мечтавших о le doux commerce [доброй экономике], которая, по словам Монтескье, "нейтрализует наиболее деструктивные предрассудки и устанавливает доброжелательные взаимоотношения между государствами в духе общей выгоды и главенства закона"?
Из имеющегося на сегодняшний день ассортимента добродетелей Европы именно это притязание - на уникальную роль и престиж ЕС на мировой арене - ставится во главу угла. Оно подпитывается прежде всего повсеместно распространенным стремлением противопоставить себя Соединенным Штатам. Америка фигурирует в сознании европейцев в качестве зловещего, жестокого, чванливого и самодовольного Другого - по отношению к континенту человечности, мира и прогресса; США - это общество, ориентирующееся только на себя, в то время как Европа печется о юридическом порядке, обязательном для всех. Ценности Америки и Европы, объясняют нам Хабермас и его многочисленные единомышленники, резко разошлись: для США характерны культ силы, экономическое неравенство, религиозный фундаментализм и крайний меркантилизм, не говоря уже о мании величия, отчуждающей Америку от ЕС, которому не нравятся попытки США навязать миру регрессивную концепцию международных отношений. Перефразируя поговорку, европейцы могли бы сказать: хорошо там, где мы есть.
Кристаллизация этой мифологии произошла в связи с вторжением в Ирак. По мнению Хабермаса, массовые антивоенные демонстрации войдут в историю как "свидетельство о рождении европейской общественности". В пропаганде этой мифологии принимают участие даже такие фигуры, от которых этого меньше всего можно было бы ожидать; так, Доминик Строс-Кан (Dominique Strauss-Kahn), которому прочат должность председателя Международного валютного фонда, объявил, что эти демонстрации ознаменовали собой рождение европейской нации. Но если это была Декларация независимости, то следовало ли - по отношению к тому, что родилось, - употреблять термин "нация"? В то время как расхождение с Америкой по поводу Ближнего Востока могло послужить отрицательным стимулом для самоопределения возникающей Европы, существовала и позитивная сторона, указывавшая на возможность двигаться в другом концептуальном направлении. Расширение явилось великим достижением Союза, но его нужно было теоретически осмыслить. В конце 1991 года, через несколько месяцев после развала Советского Союза и через несколько дней после саммита в Маастрихте, Дж. Г. А. Покок (J.G.A. Pocock) опубликовал пророческую статью на страницах этого журнала. Убежденный противник ЕС, всегда видевший в этой организации угрозу суверенитету и идентичности - и тем самым демократии, в том числе и рынку как одному из ее атрибутов (хотя в этом направлении не все еще потеряно), - Покок заметил, что Европа неожиданно для себя столкнулась с проблемой определения собственных границ, поскольку она "снова превратилась в империю в смысле цивилизованной и стабильной зоны, которая должна решить, что ей делать дальше: расширяться или отказаться от непосредственного политического воздействия на жестокие и нестабильные культуры, простирающиеся за ее пределами".
В то время подобные вопросы не приветствовались в официальном дискурсе о Европе. Десятилетие спустя термин, употребленный Пококом скорее иронически, превратился в расхожую монету и используется не без самодовольства. Накануне вторжения в Ирак британский дипломат Роберт Купер, специальный советник Блэра по безопасности, а позднее - советник Проди как главы Комиссии, следующим образом разъяснил достоинства империи читателям журнала "Prospect". "Система, при которой сильный защищает слабого, а эффективный и хорошо организованный экспортирует стабильность и свободу; порядок, при котором мир открыт для инвестиций и экономического роста, - все это выглядит крайне привлекательно". Конечно, "новый империализм, осуществленный в мире человеческих прав и буржуазных ценностей, будет принципиально отличаться от старого". Это будет "добровольный империализм" - наподобие того, который был продемонстрирован Евросоюзом на Балканах. Следуя по пути расширения, заключает Купер, Союз будет приближаться к осуществлению "благородной мечты о кооперативной империи" ("co-operative empire"). Благодаря расширению, с восторгом восклицает польский теоретик Ян Зеленка (ныне преподающий в Оксфорде) в своей книге "Европа как империя" ("Europe as Empire"), "структура объединенной Европы становится подлинно империалистической: это силовая политика в ее лучшем проявлении, хотя термин "сила" никогда не употребляется в официальном дискурсе о расширении. Евросоюз - это благословенная империя в действии" (1).
Немецкий стратег Герфрид Мюнклер, завкафедрой политической теории в Берлинском университете Гумбольдта, выражается более наукообразно. В своей амбициозной компаративистской книге "Imperien" Мюнклер прослеживает "всемирно-историческую логику империализма"; идеи этой работы были впервые представлены в качестве памятной записки на совещании послов, созванном министерством иностранных дел Германии (2). Смысл этой концепции состоит в следующем: со времен далекой древности до настоящего времени существовала - и существует - необходимость в имперской силе, которая обеспечивала бы стабильность международной обстановки и заполняла бы вакуум власти в турбулентных пограничных зонах; только такая сила могла обуздать вандалов и нынешних варваров - террористов. Хотя Мюнклер, безусловно, сохраняет верность Западу, он отвергает некоторые из его нормативных ценностей. Мессианство в облачении прав человека является, по его мнению, непозволительной роскошью, которую не может себе позволить даже Американская империя. Что касается Европы, то она должна принять на себя долю ответственности и сыграть в установлении нового мирового порядка подобающую ей роль "субимперской системы" ("sub-imperial system"), призванной контролировать свои пограничные полосы и выполнять другие стратегические задачи, не превышая при этом своих полномочий и не допуская эксцессов.
Такой подход неизбежно подводит нас к вопросу, ключевому для характеристики той новой идентичности, которую пытается примерить на себя Европа: насколько она независима от Соединенных Штатов? Ответ жесток, но однозначен; чтобы в этом убедиться, достаточно окинуть беглым взглядом ход недавних событий. Похоже, никогда начиная с 1950-х годов Европа так не зависела от Америки, как сегодня. История расширения Союза - главного европейского достижения, то ли раздвинувшего границы свободы, то ли создавшего каркас империи, то ли решившего обе задачи (это как посмотреть), - лишний раз это подтверждает. Экспансия на Восток осуществлялась под руководством Вашингтона: во всех случаях бывшие советские сателлиты сначала были инкорпорированы в НАТО, с его американским командованием, а уже потом приняты в Союз. Польша и Чешская Республика присоединились к НАТО в 1999 году, за пять лет до вхождения в Союз; Болгария и Румыния - в 2004 году, за три года до вхождения; даже Словакия, Словения и Прибалтийские страны успели вступить в НАТО - не было ли это символическим жестом? - за несколько месяцев до присоединения к Союзу (планировалось принять в него страны Прибалтики в 1998 году). Хорватия Македония и Албания - следующие на очереди.
Экспансия НАТО в направлении бывших границ Советского Союза, производившаяся вопреки обещаниям, данным Горбачеву в конце холодной войны, была делом рук администрации Клинтона. Через двенадцать дней после первого набора рекрутов в виде Польши, Венгрии и Чешской Республики, разразилась война на Балканах, в ходе которой была осуществлена первая широкомасштабная военная кампания в истории НАТО. Успешный блиц был американской операцией, в которой Европе была отведена лишь вспомогательная роль; это решение не встретило сопротивления в европейском общественном мнении. То был период гармонии в американо-европейских отношениях. На Востоке между Евросоюзом и НАТО не было никакого соперничества. Брюссель признал приоритет Вашингтона, который, в свою очередь, содействовал укреплению Брюсселя. Этот асимметричный симбиоз выглядел настолько естественным, что Соединенные Штаты могли открыто указывать, какие страны следует присоединять к Союзу и в каком порядке. Когда Буш объявил европейским лидерам, собравшимся в Анкаре на съезд НАТО, что Турция должна быть принята в ЕС, Ширак проворчал, что Соединенным Штатам вряд ли понравилось бы, если бы европейцы дали им указание принять в свою федерацию Мексику; но когда Европейский совет собрался на заседание, чтобы решить вопрос о перспективах присоединения, Кондолиза Райс позвонила лидерам ассамблеи по телефону из Вашингтона, чтобы обеспечить "правильный" исход встречи, и не услышала в ответ жалоб на нарушение суверенитета. На этом уровне трения между Европой и Америкой остаются минимальными.
Почему в таком случае в общественном мнении господствует ощущение общего кризиса в трансатлантических взаимоотношениях? И почему это ощущение получило столь широкое отражение в литературе? В странах Евросоюза наблюдается поразительное единство между общественным мнением и прессой в осуждении политики республиканской администрации вне рамок НАТО. Америку резко критикуют за неподписание Киотского протокола, игнорирование Международного уголовного суда (International Criminal Court), пренебрежительное отношение к ООН, нарушение Женевских конвенций и вмешательство на Ближнем Востоке; режим Буша характеризуется как позорная страница в истории Соединенных Штатов; господствует убеждение, что от нынешней внешней политики США должны откреститься все люди доброй воли. Почти повсеместное осуждение Америки европейцами остается сдержанным только на дипломатическом уровне, где традиционно избегают нарушения этикета. Сыграло свою роль и неблагоприятное развитие событий в Ираке; видимо, именно этот исторический эпизод - самый болезненный со времен Второй мировой войны - послужил каплей, переполнившей чашу европейского терпения; после вторжения открыто заговорили о явлении, нашедшем выражение в названии последней книги Хабермаса "Разделенный Запад" ("The Divided West") (3).
Под таким углом зрения становится очевидным контраст между президентством Клинтона и Буша; господствует мнение, что именно нарушение преемственности в американской внешней политике - переход от принятия решений на основе консенсуса к самовольному "унилатерализму" - привело к отчуждению европейцев от Соединенных Штатов. Нет оснований сомневаться в подлинности и интенсивности выражаемых таким образом чувств. Но при восприятии американской Weltpolitik [мировой политики] стилистика зачастую затмевает содержание, что приводит к ошибочным выводам. Такие факторы, как грубые манеры администрации Буша, демонстрируемое ею презрение к эвфемизмам "международного сообщества", безоговорочный отказ подписать Киотский протокол и признать юрисдикцию Международного уголовного суда, с самого начала оскорбляли чувства европейцев. Клинтон, мастер смягчающих жестов, вел себя более тактично, хотя на практике результаты его действий (в бытность Клинтона президентом ни о подписании Киотского протокола, ни о присоединении к Международному уголовному суду не было и речи) мало чем отличались от результатов действий Буша. Если взглянуть на развитие событий более пристально, придется признать, что от войны на Балканах тянется прямая нить к войне в Месопотамии. Для развязывания обеих войн casus belli - надвигающийся геноцид в одном случае, угроза ядерного вооружения в другом - был сфабрикован, Совет безопасности проигнорирован, международное законодательство обойдено; и в обоих случаях мы имеем дело с неприкрытой агрессией.
Выступившая единым фронтом по отношению к Югославии, Европа разделилась по поводу Ирака, где стратегические риски были выше. Но высокая степень оппозиционной настроенности Европы относительно марша на Багдад всегда была иллюзией. На улицах городов Италии, Испании, Германии, Британии огромные толпы людей собирались на демонстрации против вторжения в Ирак. Опросы общественного мнения показывали, что большинство населения повсеместно против. Но когда европейцы были поставлены перед фактом, мало кто протестовал против оккупации, не говоря уже об оказании поддержки "сопротивлению американским агрессорам". Почти все европейские правительства - кабинеты Британии, Испании, Италии, Нидерландов, Дании и Португалии на Западе и руководство всех восточноевропейских стран - фактически поддержали вторжение и послали свои войска, чтобы помочь американской армии удержать страну под своим контролем. Из 12 стран-членов, состоявших в ЕС в 2003 году, только три - Франция, Германия и Бельгия - открыто выступили против войны до того, как она разразилась. Никто на государственном уровне не осудил вторжение, когда оно осуществлялось. Но декларируемая оппозиция Парижа и Берлина по отношению к планам Вашингтона и Лондона создала условия для доведения характерных для Европы настроений до степени конденсации, и ощущение дистанции между Европой и Америкой (как в лице администрации, так и на уровне общественного мнения) резко усилилось. Именно в этот исторический момент возникло представление о том, что Европа провозгласила Декларацию независимости Старого Света.
Подобные представления льстили самолюбию европейцев, но не соответствовали действительности. Ширак и Шредер, решившиеся осудить вторжение, преследовали внутриполитические интересы. Каждый из них учитывал настроения своего электората и приобрел за счет своей "антивоенной" позиции немало дивидендов (Шредер был благодаря этому переизбран на второй срок). С другой стороны, с американской волей приходилось считаться. Поэтому каждый компенсировал поступками то, что провозглашал на словах: выступая против войны на публике, лидеры в той или иной мере поддерживали ее sub rosa [под секретом]. За закрытыми дверями в Вашингтоне французский посол Жан-Давид Левитт - ныне дипломатический советник Саркози - дал Белому дому зеленый свет в развязывании войны при условии, что она будет вестись на основании резолюции ООН 1441 (как этого хотел Чейни), не прибегая к повторной попытке добиться одобрения в Совете безопасности ООН (этого добивался Блэр), что избавляло Францию от необходимости воспользоваться правом вето. В шифрованных сообщениях из Багдада агенты немецкой разведки снабжали Пентагон данными о расположении военных целей, что позволило скоординировать первые ракетные удары США по Багдаду в ходе операции "Шок и трепет". Когда начались наземные боевые действия, Франция предоставила свое воздушное пространство для выполнения операций ВВС США в Ираке (при том, что Ширак отказал в подобной просьбе Рейгану, когда тот вознамерился бомбить Ливию), а Германия - ключевые для проведения кампании транзитные транспортные узлы. Обе страны проголосовали за резолюцию ООН, ратифицировавшую оккупацию Ирака Соединенными Штатами, и без промедления признали сформированный Вашингтоном марионеточный режим.
Что касается Евросоюза, то выбор нового президента Комиссии в 2004 году не мог быть более символичным: им стал португальский премьер-министр, поддержавший Буша, Блэра и Аснара на саммите на Азорских островах 16 марта 2003 года, где был выдвинут ультиматум, послуживший непосредственным поводом для вторжения в Ирак. Баррозо оказался в хорошей компании. Министром иностранных дел Франции является сейчас Бернар Кушнер, безоговорочно поддержавший американские военные действия как достойный подражания пример droit d' ingerence [права на вмешательство], которое он всегда отстаивал. В Швеции (премьер-министр которой в свое время дистанцировался от войны во Вьетнаме в более резкой форме, чем сам де Голль) назначен новый министр иностранных дел, вполне под стать своему парижскому коллеге - Карл Бильдт, один из отцов-основателей Комитета по освобождению Ирака (Committee for the Liberation of Iraq), в котором он состоит вместе с Ричардом Перлом, Уильямом Кристолом, Ньютом Гингричем и другими американскими "ястребами". В Великобритании иностранными делами также заправляет человек, гордящийся тем, что поддержал войну в Ираке, хотя в этом случае была проявлена готовность переступить через трупы не из идейных соображений, а ради политической выгоды. Правда, испанцы и итальянцы вывели свои войска из Ирака, но ни одно из европейских правительств не ведет по отношению к Ираку - стране, которую Америка практически разрушила, - политики, которая шла бы вразрез с установками Вашингтона.
Что касается других принципиальных внешнеполитических вопросов, то Европа до сих пор остается участницей войны в Афганистане, где развертывается современная версия Восстания боксеров: экспедиционные силы, развернутые для борьбы с повстанцами, убили в этом году больше мирных жителей, чем талибы, которых они хотят искоренить. Пентагон никогда не требовал от НАТО реального участия в борьбе с Талибаном, хотя британские и французские подразделения были номинально дислоцированы в зоне военных действий. Зато в оккупации страны, превосходящей Ирак по площади и по количеству населения, силы НАТО (численность которых составляла примерно 5 000 человек) принимали активное участие: они держали оборону вокруг Кабула, пока американцы пытались покончить с муллой Омаром и бен Ладеном. Пять лет спустя Омар и Усама остаются на свободе; марионетка Запада Карзай не может передвигаться по стране без эскадрона наемников из DynCorp International, призванных его защитить; за это время производство опиума в стране увеличилось в десять раз; силы афганского сопротивления воюют все более эффективно; а численность вооруженных сил, выступающих под руководством НАТО, в которые входят в настоящее время контингенты из 37 стран, в частности из Британии, Германии, Франции, Италии, Турции, Польши и т.д., вплоть до таких мелких рыбешек, как Исландия, возросла до 35 тысяч, наряду с 25 тысячами американских солдат. Беспорядочные бомбардировки, ничем не мотивированные обстрелы и прочие "нарушения прав человека" (как это называется на "дипломатичном" языке) стали обыденным явлением в "контртеррористической борьбе" против повстанцев.
В масштабах всего Ближнего Востока ситуация примерно такая же. Европа действует совместно с США, когда дело касается имперского наследия или притязаний поселенцев. Британия и Франция с самого начала были поставщиками тяжелой воды и урана для израильского ядерного арсенала, делая вид, что его не существует; при этом они вместе с Америкой требуют, чтобы Иран прекратил работы по программам, дозволенным даже Договором о нераспространении, угрожая санкциями и войной. В Ливане ЕС и США поддерживают кабинет, который не продержался бы и одного дня, если бы в стране были проведены свободные выборы; а тем временем немецкие, французские и итальянские войска обеспечивают безопасность границ Израиля. Что касается Палестины, то ЕС без малейшего колебания присоединился к Америке, когда она решила ввергнуть население этой страны в нищету, отказав ему в помощи в связи с тем, что избиратели "неправильно" проголосовали на выборах; все это делается под тем предлогом, что "Хамас" не признает государство Израиль (как будто Израиль когда-нибудь признавал Палестинское государство) и не готов отказаться от терроризма (читай: любого вооруженного сопротивления военной оккупации, которая длится сорок лет без того, чтобы Европа пошевелила пальцем для ее прекращения). Теперь деньги снова потекли в Палестину - для поддержки уступчивого Абу Мазена, пока еще контролирующего Западный берег.
Сторонники Европы могли бы ответить, что некоторые из моих оценок небесспорны, но до сих пор речь шла о внешнеполитических проблемах, которые оказывают незначительное воздействие на жизнь внутри Евросоюза, где воцарился идиллический порядок, основанный на уважении к правам человека и власти закона. Возможно, ближневосточная политика ЕС или некоторых стран, входящих в его состав, небезупречна, но не это главное: суть дела в моральном лидерстве, обусловленном высокими стандартами, которых Союз придерживается у себя дома, подавая тем самым пример всему миру. Такое самооправдание дается слишком легко и недорого стоит. Война с террором не знает границ, и преступления, совершаемые во имя этой цели, беспрепятственно перешагивают через страны и континенты с ведома властей, при их сознательном попустительстве. Следует отметить, что соучастие в пытках - "экстрадиция преступника", или передача жертвы в руки тайной полиции государств-клиентов, - было, как и многое другое, изобретением администрации Клинтона, которое ввело эту практику в середине 1990-х годов. Высокопоставленный функционер ЦРУ Майкл Шеер, отвечавший за этот участок работы, недавно прокомментировал деятельность своего департамента с солдатской прямотой: "Я оставляю свои моральные сомнения за порогом офиса". Как и следовало ожидать, в первых экстрадициях принимала участие Британия в компании с Хорватией и Албанией.
При администрации Буша эта программа расширилась. Через три недели после 9/11 руководство НАТО объявило, что Статья V Хартии этой организации, предусматривающая коллективную защиту в случае нападения на одного из ее членов, была "активизирована". К этому времени план нападения Америки на Афганистан находился в стадии разработки, но США не привлекли европейцев к участию в операции "Несокрушимая свобода"; высшее командование Америки имело печальный опыт консультаций с союзниками при проведении громоздкой совместной кампании в ходе войны на Балканах и не желало его повторения. Вместо этого на совещании в Брюсселе (4 октября 2001 года) союзникам по НАТО поручили выполнение вспомогательных функций. Подробности этой деятельности остаются под секретом, но, как показывает второй доклад на Совете Европы, сделанный в июне текущего года смелым швейцарским исследователем Диком Марти, одну из первых позиций в повестке дня совещания занимала тщательно проработанная программа, предусматривавшая возможность экстрадиции "лиц, подозревавшихся в терроризме". Когда Афганистан был завоеван, авиабаза Баграм возле Кабула стала фильтрационным центром для ЦРУ и местом предварительного заключение для пленных, которых затем доставляли на Гуантанамо. Трафик вскоре стал двусторонним, и его "пересадочным пунктом" была Европа. В одном направлении двигались пленные из афганских или пакистанских застенков в Европу, чтобы либо попасть в секретные тюрьмы ЦРУ, либо отправиться дальше, на Кубу. В другом направлении двигались пленные, затребованные в Афганистан из секретных мест заключения в Европе.
Хотя эту систему инициировало руководство НАТО, операции по незаконному похищению людей проводились не только на территории стран - членов Североатлантического договора. Европа горела желанием помочь Америке независимо от того, насколько законными были методы такого "сотрудничества". В зону деятельности соответствующих бригад входили все континенты. Вряд ли кого-нибудь удивит поддержка подобных операций со стороны Новых лейбористов: коль скоро более 650 000 гражданских лиц были безжалостно уничтожены при вторжении англо-американских войск в Ирак, было бы странно ожидать, что такие люди, как Стро, Беккет или Милибанд, потеряют сон оттого, что в тюрьмах пытают "террористов". Б ольшее удивление вызывает роль, сыгранная в таких делах нейтральными государствами. В период правления Ахерна Ирландия организовала по просьбе ЦРУ через аэропорт Шэннон такой плотный воздушный трафик в западном направлении, что местные жители прозвали его Гуантанамо-экспресс. Социал-демократическая Швеция под руководством своего дородного босса Горана Перссона, ныне корпоративного лоббиста, передала ЦРУ двух египтян, просивших политического убежища; их доставили в Каир, прямехонько в камеру пыток. Италия, которой правил тогда Берлускони, помогла большой команде церэушников похитить еще одного египтянина в Милане; его отправили с американской авиабазы в Авиано через Рамштейн (Германия) в те же каирские пыточные камеры (4). Уже при Проди правительство католиков и экс-коммунистов пыталось воспрепятствовать юридическому расследованию этого похищения, чтобы оно не помешало расширению военной базы в Авиано. Швейцария осуществила сверхурочный авиарейс, чтобы доставить жертву в Рамштейн, и встала на защиту главы банды ЦРУ, которая выкрала египтянина из итальянской тюрьмы; теперь этот заслуженный церэушник греется на солнце во Флориде.
Двинемся теперь на восток. Польша не переправляла арестованных за границу, их сажали в тюрьмы прямо на месте и пытали в специальных камерах, сконструированных для "особо ценных арестантов" инженерами ЦРУ на разведывательной базе Stare Kiejkuty, своего рода европейском Баграме; такие меры воздействия не применялись Ярузельским даже после введения чрезвычайного положения. В Румынии, на военной базе близ Констанцы, американцам оказывались такие же услуги под надзором нынешнего прозападного президента Траяна Басеску. В Боснии шесть алжирцев были незаконно схвачены по требованию американцев и отправлены из Тузлы на обычном рейсовом самолете на базу США в Инкирлике (Турция), а оттуда - в Гуантанамо, где они до сих пор томятся за решеткой. В Македонии, где Блэр разыграл трогательную сцену встречи с беженцами из Косово, производились примерно в это время сразу две процедуры: немец ливанского происхождения был похищен на границе, затем схвачен, допрошен и избит церэушниками в Скопле, а потом, одурманенный инъекциями, доставлен в Кабул для дальнейших надругательств. После того как он объявил голодовку, выяснилось, что его с кем-то перепутали, и этого несчастного, завязав ему глаза, доставили на авиабазу НАТО в Албании и наконец вернули в Германию.
Красно-зеленое правительство Германии прекрасно знало, что с ним происходило, поскольку один из немецких агентов допрашивал его в потайной темнице в Кабуле (Отто Шили, министр внутренних дел, находился это время в афганской столице) и затем сопровождал в Албанию. Но оно проявило не больше заботы о судьбе своего подданного, чем о других гражданах, например, турке, родившемся в Германии, который был схвачен ЦРУ в Пакистане и отправлен в Гуантанамо, где он также был допрошен немецкими агентами. Обе операции проводились под контролем нынешнего министра иностранных дел социал-демократа Франка-Вальтера Штейнмейера, работавшего тогда в секретной службе; Штейнмейер не только прикрывал пытки этой жертвы на Кубе, но даже отклонил предложение американцев освободить его. В письме матери этого человека Йошка Фишер, "зеленый", занимавший тогда пост министра иностранных дел, объяснил, что правительство ничего не могло для него сделать. На "благословенной земле Германии", как выразился недавно один из ведущих пропагандистов европейского единства, Фишер и Штейнмейер остаются самыми популярными политиками. Новый министр внутренних дел Вольфганг Шаубле оказался менее чувствительным: он заявил, что смертельных врагов государства лучше не экстрадировать, а убивать - на манер того, как это делают израильтяне.
Я почерпнул эти сведения из двух докладов Марти на Совете Европы (не путать с Европейским союзом), каждый из которых является образцом блестящего детективного расследования и гражданского мужества. Если бы выступление этого швейцарца из кантона Тичино было полномочным выражением мнения континента, а не гласом вопиющего в пустыне, этим континентом можно было бы гордиться. В конце второго доклада Марти выразил надежду на то, что его работа поможет осознать, "в какую юридическую и моральную трясину мы коллективно погрузились в результате развязанной Соединенными Штатами "войны с террором". После почти шести лет этой войны мы, кажется, нисколько не приблизились к тому, чтобы выкарабкаться из этого болота". Так оно и есть. Ни одно европейское правительство не признало своей вины; мало того, все они продолжают - нагло и беспрепятственно - вести наступление на права человека. Мы живем в мире Ибсена - консула Берника, судьи Брака и им подобных, - чуть подновленном путем постмодернистского апгрейда. Столпы европейского общества, оказывая американцам сутенерско-палаческие услуги, содействуют применению пыток, и их это нисколько не смущает.
В этой безобразной практике обнажилась суть дела: это была экстрадиция не только закованных в кандалы тел, но и европейского духа - Европа капитулировала перед Соединенными Штатами. Подобные темы остаются самыми табуированными на Западе. В первом приближении эта тематика раскрыта разве что в работе, являющейся во многих отношениях лучшим введением в проблему взаимоотношений между Америкой и Европой, - в книге Роберта Кейгана "О рае и могуществе: Америка и Европа в новом мировом порядке" (Robert Kagan "Of Paradise and Power: America and Europe in the New World Order"). Кейган прибегает к символике Марса и Венеры ("американцы с Марса, а европейцы - с Венеры"): Старый Свет, освобожденный Новым от необходимости защищать себя вооруженным путем, культивирует искусства и наслаждения, получив мир взаймы. В построениях Кейгана проскальзывает презрение к Старому Свету, которое не могло не возмутить европейцев (5). Но даже Кейган оказывает жителям Старого Света слишком много чести: он пишет так, будто европейцы и в самом деле живут согласно принципам Канта, в то время как американцы вынуждены соизмерять свои действия с правдой о мире и человеке, высказанной Гоббсом. На мой взгляд, здесь лучше подошли бы другие философские аналогии; в частности, название труда Боэция "О добровольном рабстве" ("Discours de la servitude volontaire") могло бы послужить прекрасным девизом для Союза. Но самый лучший философский текст, посвященный трансатлантическим взаимоотношениям, по необходимости носит сатирический характер; речь идет о преисполненной юродства мольбе, с которой Режи Дебре обращается к Соединенным Штатам: "Скорее бы настало то благословенное время, когда Европа будет полностью поглощена Американской империей" (6).
Дойдет ли до этого дело? Парадокс состоит в том, что, когда Европа была менее объединенной, она являлась во многих отношениях более независимой. Лидеры, правившие странами континента на ранних стадиях интеграции, сформировались в мире, который еще не знал глобальной гегемонии Соединенных Штатов, - в мире, где крупнейшие европейские страны сами имели имперские притязания, что заставляло их заботиться о сохранении суверенитета и вести независимую внешнюю политику. Это были страны и народы, пережившие катаклизмы Второй мировой войны, но не сокрушенные ими. К числу фигур, олицетворяющих это время, относились не только люди масштаба де Голля, но и такие политики, как Аденауэр и Молле, Иден и Хит; все они были готовы не только проигнорировать Америку, но и бросить ей вызов, если того потребовали бы их амбиции. Монне, которому были чужды их национальные предрассудки и который никогда не конфликтовал с Америкой, тем не менее разделял их надежды на будущее, в котором европейцы могли бы сами устраивать свои дела. Какие-то отголоски этого духа дожили до 1970-х годов, они проскальзывали даже у Жискара и Шмидта (что с удивлением обнаружил Картер). Но после либерального поворота 1980-х и прихода к власти в 1990-е годы послевоенного поколения этот дух выветрился. Новые экономические доктрины ставят под сомнение государство как субъект политической деятельности, а новые партийные функционеры никогда не видели и не знали ничего, кроме Pax Americana. Традиционные навыки автономного существования были утрачены.
С другой стороны, за это время Сообщество удвоилось по размеру, ввело единую валюту и нарастило НВП до размера, превышающего показатели самих Соединенных Штатов. С точки зрения статистики для обретения Европой полной независимости никогда не было столь благоприятных условий, как сегодня. Но с точки зрения политики дело обстоит противоположным образом. С упадком федерализма и дефляцией межгосударственности Союз ослабил национальный суверенитет, не создав взамен сверхнационального, вследствие чего лидеры беспорядочно дрейфуют между двумя этими установками. С утратой четкого различия между правым и левым в политическом спектре были потеряны и другие мотивы отстаивания государственной независимости. В патоке la pensee unique [единого мышления] трудно отличить рыночные установки американцев от соответствующих взглядов европейцев, хотя, как и подобает копии, Европа менее контрастна, чем американский оригинал: в США политические различия выражены более ярко. В таких условиях энтузиасту не остается ничего другого, как сравнивать Союз с "одной из самых успешных коммерческих компаний в мировой истории". Какая же фирма удостоилась такой чести? Конечно, та, которая добралась до вашего бумажника. "ЕС уже ближе к Visa, чем к какому-либо государству!" - с восторгом восклицает новый лейборист Марк Леонард, приравнивая Европу к кредитной карточке.
Маркс верил, что задачу преодоления государственных границ сможет решить не капитал, а труд. Столетие спустя, в разгар холодной войны, Александр Кожев пришел к выводу, что победителем из конфликта выйдет тот лагерь, который первым достигнет этой цели. Создание Европейского сообщества явилось для него доказательством превосходства Запада. Запад победит, и его триумф будет означать конец истории, понимаемой не хронологически, а концептуально - как реализация человеческой свободы. Предсказание Кожева оказалось правильным. Однако его экстраполяции содержат в себе иронию. Все сбылось, но в карикатурном виде: воспетый Леонардом кусочек пластика вызвал бы у Кожева недобрую улыбку. Появление Союза можно рассматривать как последнее великое всемирно-историческое достижение буржуазии, доказывающее, что ее творческие силы не были окончательно подорваны двумя мировыми войнами и тем, что сложившийся после них мировой порядок принес ей горькое разочарование: слишком большим оказался разрыв между мечтами и реальностью. Тем не менее в долгосрочной перспективе исход интеграции остается неясным и непредсказуемым для всех заинтересованных сторон. Даже в отсутствие катаклизмов путь Европы был отмечен многими зигзагами. Учитывая это обстоятельство, никто не знает, через какие мутации ей еще предстоит пройти.
Примечания:
1. Europe as Empire: The Nature of the Enlarged European Union (Oxford, 304 pp., September, 978 0 19 923186 7).
2. Rowohlt, 331 pp., August 2005, 978 3 8713 4509 8.
3. Polity, 200 pp., September 2006, 987 0 7456 3519 4.
4. Джон Фут написал об этом случае в LRB of 2 August.
5. Paradise and Power: America and Europe in the New World Order (Atlantic, 112 pp., March 2004, 978 1 8435 4178 3).
6. "Letter from America" by Xavier de C* * * (NLR, January-February 2003).
Источник: "London Review of Books"
ПереводИосифа Фридмана