Иванов А.А. Владимир Пуришкевич: опыт биографии правого политика (1870-1920). - М.; Спб.: Альянс-архео, 2011. - 448 с. Тираж 800 экз.
М.О. Меньшиков
История России всегда будет политикой, опрокинутой в прошлое. Правда, на «черносотенном» направлении «бои за историю» в последнее время несколько затихли. Несмотря на выход ряда добротных монографий по данной теме, читатели давно и прочно разделились на два лагеря: для одних черносотенцы так и останутся русскими фашистами, для других — эталоном патриотизма и верности идеалу. Впрочем, есть в черносотенном пантеоне фигура, всегда и у всех вызывавшая интерес и некоторую долю симпатии. Это, конечно же, В.М. Пуришкевич — известный широким читательским массам как убийца Распутина и думский предтеча В.В. Жириновского.
В отличие от своих оппонентов слева, Владимир Митрофанович никогда не вмещался «в формы узкие юридических начал» идеологии и партийности. Вечная же тяга к популярности превращала его - монархиста, сделавшего «первый выстрел революции» - в политика макиавеллистского типа. Что-то, однако, помешало Пуришкевичу стать таковым окончательно — и вот как раз поиску этой загадочной «правой» субстанции посвящена монография петербургского историка А.А. Иванова.
Прежде всего, читателя этой книги подкупают авторские интонации. С одной стороны, А.А. Иванов явно не идеализирует «правого политика». С другой — ни один автор не может не любить своего героя. Поэтому тон повествования легко узнаваем: так хороший преподаватель рассказывает о неусидчивом, но подающим надежды подростке. Применительно к Пуришкевичу подобный тон уместен вдвойне: политическая карьера главы Союза Михаила Архангела тесно связана с трудным, если не сказать уголовным, детством русского парламентаризма.
В первой главе подробно разбирается вопрос о происхождении главного героя. Поскольку речь идет о русском националисте, невозможно было не упомянуть о вероятном наличии у него еврейских корней - тем более, что подобное предположение высказывал еще В.В. Шульгин. Автор, однако, не находит подтверждений данной версии, а кроме того развенчивает несколько более популярный миф — о молдавском происхождении бессарабского помещика Пуришкевича. По отцовской линии, заключает А.А. Иванов, Владимир Митрофанович был украинцем, а следовательно, «имел все основания публично заявлять и писать в анкетах, что он русский». (с. 14-17)
Большой интерес представляют страницы, повествующие о скандальной репутации Пуришкевича как думского оратора. Образ, известный массовому читателю по советским фильмам и книжкам несет черты явной душевной патологии. Даже В.В. Розанов усматривал в нём «первую стадию душевного заболевания», «смесь Бобчинского с Поприщиным» (с. 81). Внимательно разобрав содержание и контекст наиболее скандальных выступлений В.М. Пуришкевича, А.А. Иванов приходит к выводу, что последний «едва ли был абсолютно здоровым в психическом отношении... Но, будучи человеком далеко не глупым, он сумел воспользоваться особенностями своей психики и южного темперамента, развив из своих природных недостатков если не достоинства, то, безусловно, успех» (с. 85) При этом, «политиком вносилось и немало конструктивных предложений и законопроектов, которые в силу их несравненно меньшей притягательности для … не получали такого же освещения, как и связанные с ним скандалы» (с. 400).
Таким образом, Пуришкевич предстает в книге одним из первых настоящих публичных политиков в России, не чуждым тому, что в наши последние времена принято называть «политтехнологиями». Сквозь эту призму анализирует А.А. Иванов две ключевые для Пуришкевича темы — отношение к монархии и еврейскому вопросу. Автор старается учитывать здесь как рациональную, так и субъективно-эмоциональную мотивацию своего героя. Вслед за большинством современных исследователей он отмечает, что ни сам Пуришкевич, ни руководство крупных черносотенных организаций не имеют отношения к организации еврейских погромов (с. 45), однако не пытается замолчать их антисемитизма.
Новостью для читателя-неспециалиста будет умение Пуришкевича перешагивать через свои фобии, причем не только по велению обстоятельств — как, например, в 1914 г., когда политик пел столь поразившие М.М. Пришвина дифирамбы «патриотизму русского еврейства» и ездил в гости к Ю. Айхенвальду (с. 229-230). Куда более интересен рассказ о завязавшейся в большевистском застенке дружбе Пуришкевича с будущим сионистом П.М. Рутенбергом (с. 366) - которому Владимир Митрофанович посвятил весьма трогательные стихи, настоящий гимн черносотенно-сионистской дружбе:
В предреволюционном изменении отношения Пуришкевича к царской семье и Распутину автор указывает прежде всего на субъективный момент: обида политика на непризнание императрицей его деятельности по организации помощи фронту. Но находится место и глубокому пониманию неспособности режима дать ответ на вызов времени. Еще в 1911 г. Пуришкевич пишет:
Особая глава посвящена участию Владимира Митрофановича в убийстве Распутина. А.А. Иванов во многом соглашается здесь с «английской» версией трактовки события, считая Пуришкевича «ширмой» для устранивших старца британских спецслужбистов. Однако историка интересуют не столько неаппетитные подробности «мокрого дела», сколько его общественно-политическое значение. Пуришкевич образца 1916 г. уже не может считаться черносотенцем, это «реальный политик», осознавший победу либералов и делающий всё, чтобы остаться «на плаву» (с. 299). Зато куда менее известный Пуришкевич 1918-1919 гг. предстает в книге крайне обаятельной фигурой. Как, впрочем, большинство «реальных политиков», когда они наконец-то осознают, что бежать уже некуда.