Ягуар бежевого цвета

Рецензия на: Дидье Эрибон. Мишель Фуко. М.: Молодая гвардия, 2008, 384 с.

* * *

Как написал рецензент в газете Le Monde: «У этой биографии только один непоправимый недостаток: то, что она является биографией…». Даже во Франции столь авторитетных интеллектуальных биографий, ссылка на которые стала обязательной во всех работах по данной теме, насчитывается только две. Одна – «Мишель Фуко» Дидье Эрибона, вторая – «Жак Лакан» Элизабет Рудинеско[1]. А вот вошла ли, например, в этот своеобразный канон вышедшая в 2008 году книга Франсуа Досса о Делезе и Гваттари[2], уже неясно, поскольку, помимо закономерных вопросов, касающихся верификации тех или иных фактов, Досс «не справился» с теоретической частью. Многие тогда посетовали, что Делезу (и Гваттари) пока еще не повезло с биографом так, как повезло Мишелю Фуко.

Но в истории с биографиями Мишеля Фуко есть не только свой герой, но и свой антигерой – американец Джеймс Миллер и его книга «Страсти Мишеля Фуко»[3]. Определенно должна была выйти книга Миллера, чтобы оценить уровень работы Эрибона. Потому что использовав те же факты, которые излагаются у Эрибона (Миллер не был лично знаком с Фуко, пользовался свидетельствами третьих лиц и, надо отдать ему должное, обильно ссылался на Эрибона), американский биограф радикально переписал биографию Фуко, превратив ее в гремучую смесь из пристрастий к пограничным формам опыта, гомосексуализма, садизма, мазохизма, фашизма, наркотиков, детских травм и гипотезы о добровольном заражении СПИДом. Естественно, весь огромный корпус работ Фуко в таком случае оказывается не более, чем «автобиографической аллегорией», бессмысленным многотомным приложением к скандальной биографии. Остается только удивиться тому, что этот контркультурный ералаш, не был в свое время замечен ни одним артхаусным кинопродюсером. Однажды Камилла Палья заявила, что Америке не нужен Деррида, потому что у нее уже есть Джимми Хендрикс[4]. Фуко, изображенный Миллером, в отличие от Деррида, наверняка, мог бы потягаться с Хендриксом. Но факт остается фактом: неоконсерваторы от академии успешно пользуются книгой Миллера для дискредитации континентальной философии, хотя, возможно, первоначально автор и не ставил перед собой такой задачи.

При этом, несмотря на внешнюю сенсационность, в основе «Страстей Мишеля Фуко» Джеймса Миллера лежит в высшей степени традиционная концепция биографии, основанная на a priori единства глубинного «я», фундирующего все проявления «персоны», социальной маски. в 1994 г. году Дидье Эрибон выпустил еще одну книгу о Фуко – «Мишель Фуко и его современники», где, среди прочего, дал исчерпывающее описание своего биографического метода, назвав его «историческим исследованием», в котором «единство личности не может быть надлежащей исходной точкой. Наоборот, оно появляется только в конце проделанной работы, поскольку складывается под биографическим взглядом как серия трансформаций»[5]. при таком подходе неизбежно происходит разрыв с «мифологией учреждающего “я”», изначального проекта, "телеологических поисков"[6]. такая биография не может быть выстроена вокруг акта абсолютного начала, в котором в свернутом виде уже присутствует весь последующий путь, или единственного судьбоносного момента, когда личность однажды и навсегда осуществляет свой свободный выбор. Здесь Эрибон опирается на анализ Пьером Бурдье знаменитых биографических опусов Сартра о Флобере и Жене[7]. Абсолютное начало становится, как замечает Эрибон, чем-то вроде генетического кода, неуклонно ведущего к реализации конечной цели и накладывающего неизгладимый отпечаток на каждый этап жизни и каждое произведение.

У Миллера работа биографа оказывается сродни работе идеологии, в которой флуктуация множества разнообразных означающих фиксируется, пристегивается одним означающим-гегемоном. Им, естественно, становится уникальный опыт, относящийся к раннему детству, в основополагающей роли которого Фуко якобы перед смертью «признался» Эрве Гиберу. Именно из его рассказа «Секреты одного человека»[8] Миллер и почерпнул главную интригу своей книги. Во-первых, конечно, вызывает большие сомнения сам статус понятия «признание» применительно к Фуко. «Впрочем, можно добавить, что весь демарш Фуко сложился в полемике против того, что конец может быть истиной того, что происходило прежде. Если в двух словах охарактеризовать сам принцип его работы, можно сказать, что он заключается в радикальном отказе от любых форм телеологии»[9] - пишет Эрибон. Во-вторых, всегда можно поставить под сомнение исключительность именно этого конкретного признания: случай, в котором Фуко перед смертью признается Гиберу, как выясняется, был, например, известен американскому другу и биографу Фуко Полу Рабиноу (Paul Rabinow). Но тут, конечно, Эрибон отчасти и сам вызвал своих демонов, отозвавшись в «Мишеле Фуко» о новелле Гибера как о «великолепном очерке». Но в чем же суть интриги? Когда Мишель Фуко был маленький, папа-хирург позволил ему присутствовать на операции по ампутации. Отсюда садомазохизм и влечение к смерти, ну и как побочный продукт - «История безумия», «Надзирать и наказывать», «Рождение клиники» и т. д. У Гибера, по крайней мере, есть хотя бы алиби литературного текста, fiction. Книга Джеймса Миллера, как ни странно, существует в рамках американской академии и нередко рекомендуется преподавателями в качестве введения в теорию Фуко.

Антагонизм подходов Эрибона и Миллера можно проиллюстрировать на примере толкования следующего эпизода[10]. После 1976 г. у Фуко возникли трудности с продолжением работы над «Историей сексуальности» в той методологии, как она была определена в «Воле к знанию». У Эрибона вырисовывается картина, состоящая из ряда факторов, сыгравших свою роль в этом перевороте. с одной стороны, это внутренняя логика самого исследования, заставившая сместить дату рождения концепции современного человека из XVI века в античность. С другой, угасание активности левых движений, подтолкнувшее Фуко пересмотреть методологию, сложившуюся в период его политического активизма. Миллер предлагает считать, что планы написания, как он выражается, «сотен страниц о мастурбации, инцесте, извращении, евгенике», были оставлены после того, как в 1975 г. в Долине Смерти Фуко принял ЛСД, а также посетил Сан-Франциско, где «историк сексуальности обнаружил, к своему ужасу и восторгу, одно из самых свободных сексуальных сообществ в истории». Цитата говорит сама за себя – чего стоит одно только прекрасное выражение «к своему ужасу и восторгу». Чтобы подвести некоторый итог, приведем свидетельство человека, на которого часто ссылается Дидье Эрибон. Это Поль Вейн, историк, специалист по античности, консультировавший Фуко, когда тот занимался подготовкой своих курсов лекций в Коллеж де Франс, и просто друг, с которым Фуко много общался в последние годы жизни. Однако цитата взята не из книги Эрибона, а из собственной книги Вейна о Фуко, изданной в прошлом году: «Фуко сохранил вкус к наркотикам, опиуму, ЛСД, но это были только контролируемые эпизоды, между которыми проходило по несколько месяцев, поскольку вкуса к письму, к работе и удовольствия от преподавания было достаточно, чтобы предотвратить излишества»[11].

Общепризнанным достоинством книги Дидье Эрибона является кропотливое воссоздание обширного контекста французской интеллектуальной и академической жизни. В книге огромное количество персонажей: Ипполит, Дюмезиль, Кангийем, Леви-Стросс, Барт, Деррида, Делез, Альтюссер, Серр и многие, многие другие. Американский журнал New Republic даже упрекнул Эрибона в том, что он только накапливает факты, обрушивая на читателя череду бесполезных анекдотов, но не дает интерпретаций. К таким «анекдотам» рецензент опрометчиво отнес и историю дружбы Фуко с Дюмезилем, на самом деле, сыгравшем важнейшую роль не только в академической карьере Фуко, но прежде всего в формировании его исследовательского метода. Эрибон представляет читателю выверенную иерархию французской интеллектуальной элиты. У него все расставлены по подобающим местам, и «Брежнев» здесь никогда не окажется «мелким политическим деятелем времен Пугачевой», в отличие от книги Миллера, где, например, Леви-Стросс мельком упомянут в качестве «французского антрополога, современника Сартра».

в любой интеллектуальной биографии возникает вопрос о генеалогиях и влияниях. Эрибон подробно останавливается на роли, которую в формировании Фуко сыграли Ипполит, Кангийем, Дюмезиль, имена (и еще в большей степени работы) которых, к сожалению, в целом мало известны в России. На этом фоне, конечно, миллеровское определение Фуко как «садо-ницшеанца» кажется ближе и понятнее. Эрибон постоянно упоминает, что Фуко много читал Ницше, цитирует его признание, что Ницше «спас» его от Хайдеггера. Но был ли Фуко «садианцем»? В «Фуко и его современниках» Эрибон напоминает, что в 50-60-ее гг. практически для всей французской культуры, «от Сартра до Делеза», отсылка к Саду была общим местом. Но было бы странно увязывать исследовательский интерес к Саду с садомазохистскими практиками. Эрибон показывает, что увлечение Садом у Фуко никогда не совпадало с политической активностью, как хотелось бы верить Миллеру. В шестидесятые, когда он зачитывается Садом, Фуко далек от политики, в период милитантизма называет Сада «сержантом от секса», а в «Воле к знанию» рассматривает его почти как наследника христианской практики исповеди.

Для Фуко был характерен постоянный пересмотр своих предшествующих работ в свете тех исследований, которыми он занимался в данный момент. В «Словах и вещах» он заново прочитывает «Историю безумия», в «Археологии знания» – «Слова и вещи». в 1979 г. в интервью Дучо Тромбадори Фуко выстраивает всю историю своего творчества вокруг понятия власти. В 1984 г. в предисловии к «Использованию удовольствий» появляется следующая интерпретация. Эрибон предлагает реконструировать историю того или иного произведения, на время абстрагировавшись от того, «что Фуко потом сказал о том, что делал раньше», тем самым редуцировав «телеологическое видение». Таким образом, книга Эрибона сама становится проектом археологии в том смысле, в котором этот термин употребляется у Фуко. Эрибон словно работает против «имманентной» телеологизации, неизбежно появлявшейся в речи Фуко о самом себе.

Еще одна parti-pris касается истории политической деятельности Фуко. Эрибон подчеркивает, что в биографии Фуко существовал разрыв. Его роман с Французской компартией был недолог и закончился большим разочарованием. До 1968-69 гг. Фуко самым успешным образом занимался академической карьерой. Чуть не угодил на дипломатическое поприще. В дальнейшем сидел в приемной комиссии Национальной Административной школы (Ecole nationale d'administration) и участвовал в знаменитой комиссии министра образования Фуше, занимавшейся разработкой реформы высшего образования, которая часто упоминается среди факторов, давших толчок событиям 68-го. Далее в жизни Фуко произошел переворот, и Эрибон с не меньшей дотошностью, чем та, с которой он описывал карьерные перипетии, фиксирует все политические «ангажементы», попутно набрасывая очерк истории французского левого движения в указанный период.

Замечательно, как Миллер, в свою очередь акцентируя пресловутый садомазохизм и «садо-ницшеанство» (которое в таком контексте начинает тоже казаться своеобразной патологией психической жизни – как, возможно, и любое философское увлечение), с легкостью выходит на растиражированную поп-психологией связку нацизма с латентным гомосексуализмом. «Надзирать и наказывать» оказывается произведением, пронизанным ностальгией по временам публичных пыток и казней. Фуко сравнивается с «нацистскими философами, опьяненными фантазмами дионисийского бунта». Цитируется высказывание Эдмунда Уайта, автора биографии Жана Жене, утверждающего, что Фуко всегда влекла власть в ее наиболее тоталитарных формах. При обсуждении стилистических недостатков ранних работ Фуко вдруг возникает некий критик, которому «Археология знания» якобы напомнила Mein Kampf.

в этом отношении поучительно сравнить интерпретации у Эрибона и у Миллера диалога Фуко с маоистом Пьером Виктором по так называемому вопросу о «народном правосудии»[12]. В этом парадоксальном тексте Фуко выражает определенную симпатию к актам самосуда или «народного правосудия», не опосредованным нейтральной третьей стороной, встающей между угнетателями и угнетенными, пострадавшими и виновными, поскольку понятно, что эта третья сторона, то есть судебные институции, никогда на самом деле не бывает нейтральной. У Миллера выходит, что Фуко в «кровожадности» перещеголял знаменитого маоистского комиссара, якобы «с явным одобрением» комментируя сентябрьскую резню 1792 г. и шествие народа с насажанной на кол головой начальника Бастилии в Париже в 1789 г. Эрибон приводит обширные нецензурированные выдержки из диалога, а в конце резюмирует: «На протяжении всей беседы <…> Фуко излагает свое видение истории юридической системы и одного из ее проявлений – суда. В этом диалоге больше всего поражает полярность взглядов. Пьер Виктор – сторонник порядка, организованности, аппарата власти… Фуко упорствует в неприятии институтов власти и говорит о неизбежном соскальзывании в них всякого движения и всякой революции <…> Для Фуко суд – это воспроизведение буржуазной идеологии» (с. 268-269). В книге Эрибона очевидно стремление акцентировать неприемлемость для Фуко политического терроризма. В частности, именно в этом, как полагает Эрибон, кроется основная причина внезапного охлаждения отношений между Фуко и Делезом. Оно предположительно восходит к истории с адвокатом группы Баадер-Майнхоф Клаусом Круассаном, которого французское правительство собиралось экстрадировать в Германию. Во Франции развернулась шумная компания в его защиту. Но Делез и Фуко оказались подписантами совсем разных петиций. Фуко выступил в поддержку права на защиту и самого Круассана, но только не его клиентов. Тогда как Делез вместе с Гваттари подписали гораздо более радикальный в политическом отношении текст, в котором заявлялось, что Германия движется в сторону полицейской диктатуры. Таким образом, Делез на страницах книги Эрибона оказывается экстремистом в большей степени, чем Фуко. Возможно, эта версия может вызвать определенные сомнения, поскольку основывается на записи из дневника Клода Мориака, в котором Делез не называется напрямую. Однако этот пример хорошо иллюстрирует установку Эрибона на дерадикализацию образа Фуко. В «Фуко и его современниках» Эрибон еще больше усилил свой тезис, заявив, что многие действующие лица той эпохи согласятся с тем, что именно Сартр и Фуко, несмотря на порой несвоевременные заявления, предотвратили то скатывание французского гошизма в терроризм, что как раз и случилось с левыми организациями в Германии и в Италии.

Что касается трактовки в книге Эрибона вопроса сексуальной ориентации Фуко, здесь мы снова сталкиваемся с различием в откликах на книгу во Франции и в Америке. Во Франции Эрибона упрекали в том, что он вообще затронул эту тему. Интереснее реакция, последовавшая в Америке, особенно книга Дэвида Гальперина, профессора MIT и издателя журнала Gay and Lesbian Quarterly, «Святой Фуко»[13]. В ней Гальперин категорически отказывает в праве на существование любой биографии Фуко (и не только Фуко), поскольку она «функционирует в качестве нормализации». Введенная самим Фуко критика дискурсивной экономики была направлена именно против таких практик подчинения и подавления. Биография – технология подчинения. Проект такой нормализации, по его мнению, тем более опасен, когда это осуществляется по отношению к гомосексуалисту.

Достоинство биографии, написанной Эрибоном, заключается в том, что тема не замалчивается, она возникает в первой же главе книги, но и не педалируется так, чтобы весь личный опыт героя оказался сведен к сексуальной жизни. Как позднее заявлял Эрибон, он старался рассматривать гомосексуализм не как «вневременную субстанцию», а как явление, имеющее свою собственную историю, и хотя бы бегло показать, что это не гомосексуализм вообще, а разные эпохи и соответственно разные «гомосексуализмы». «Эрибон относится к гомосексуализму Фуко как к полиомиелиту Рузвельта, то есть как к гандикапу, который герою удалось героически преодолеть на пути к величию», - посетовал один американский рецензент. В книге Эрибона речь, конечно же, идет не об избавление от гомосексуальности, а том, что Фуко научился жить в гармонии с собственными влечениями и избавился от необходимости их подавлять.

Конечно, в определенной степени книга Дидье Эрибона является «нормализацией». Вместо экстатического садо-ницшеанца перед нами предстает человек, который больше всего времени в своей жизни провел в Национальной библиотеке. Которого в Америке восхищали не только гей-сауны Сан-Франциско, но прежде всего университетские библиотеки. Который, будучи на вершине популярности и собирая толпы слушателей на лекциях в Беркли, тем не менее хотел создавать исследовательские группы, а не около-гуманитарное шоу, и с некоторых пор стал тяготиться тем, что во Франции его книги выходят в ведущих издательствах Seuil и Gallimard, подумывая начать издаваться только в университетском научном издательстве Vrin или основать свое собственное академическое издательство. В общем, хотя Фуко и гонял в Швеции на «ягуаре», но, как выясняется, ягуар был вполне конвенционального бежевого цвета… Показательно, что сейчас эту «работу нормализации» подхватил в уже упоминавшейся нами книге «Фуко, его мысль, его личность» историк Поль Вейн. В ней Фуко предстает как мыслитель-скептик в традиции Монтеня и эмпирицист, которого бесконечное множество сингулярных исторических фактов интересовало гораздо больше, чем их генерализация в универсальных структурах.

[1] Élisabeth Roudinesco, Jacques Lacan, Paris, Fayard, 1993.

[2] François Dosse, Gilles Deleuze et Félix Guattari: Biographie croisée, Paris, Editions La Découverte, 2007.

[3] James Miller, The Passion of Michel Foucault, Anchor, 1994.

[4] Camille Paglia, Sex, Art and American Culture, New York, Vintage Books, 1992, p. 216.

[5] Didier Eribon. Michel Foucault et ses contemporains, Paris, Fayard, 1994, p. 23

[6] Ibid., p. 24.

[7] Pierre Bourdieu, Les Règles de l’art. Genèse et structure du champs littéraire, Paris, Seuil, 1992.

[8] Hervé Guibert, « Les secrets d’un homme », in Mauve le vierge, Paris, Gallimard, 1988.

[9]Op. cit., c. 29.

[10] Читатель и сам может сравнить оба текста, так как соответствующий отрывок из книги Дж. Миллера был опубликован в досье, посвященном Фуко, размещенном на сайте «Частный корреспондент»: http://www.chaskor.ru/p.php?id=2229 Ранее отрывки из книги Миллера публиковались также в журнале «Логос», №5-6, 2002: http://magazines.russ.ru/logos/2002/5/mill.html

[11] Paul Veyne, Foucault, sa pensée, sa personne, Paris, Albin Michel, 2008, p. 209.

[12] Интересующий нас отрывок из книги Миллера был представлен в упомянутой выше публикации в журнале «Логос». Диалог «О народном правосудии. Спор с маоистами» издан в сборнике Мишель Фуко «Интеллектуалы и власть», ч.1 М., Праксис, 2002, с. 19-65.

[13] David Halperin, Saint Foucault: Towards a Gay Hagiography, Oxford University Press, USA, 1995.

       
Print version Распечатать