Платоновские демиурги в виртуальном пространстве

Рецензия на: Т. Ю. Бородай. Рождение философского понятия. Бог и материя в диалогах Платона. М.: Издатель Савин С. А ., 2008, 283 с.

* * *

В потрясающей книге Татьяны Юрьевны Бородай о Платоне, а точнее — о становлении философского понятия у Платона, есть несколько опечаток, возникших в результате сбоя кодировок. Надеюсь, автор простит мне, что предварительный и даже косвенный разговор о ее книге я начинаю с такого вздора — машинального сотворчества распоясавшейся техники. Но именно чтение книги Бородай о различных уровнях философского языка помогло мне лучше понять устройство блогосферного словотворчества. Вот почему все нижеследующее — лишь, если угодно, развернутое предисловие к предстоящей настоящей статье о книге Т. Ю. Бородай.

В примечании на с. 142 Бородай, объясняя, почему у Платона нет последовательного изложения «платонизма», пишет: «Существует множество текстов, не позволяющих построить последовательно дуалистическую спетому. Объяснить это можно формальным характером платоновского творчества (генетически — Платон постоянно, или постепенно, или вдруг менял точку зрения; методически — Платон следовал сократовскому методу и, как противник всякой догматики, принципиально не давал однозначных ответов, не говоря уже о том, чтобы строить систему или учение и т. д.)». Итак, совершенно очевидно, что выделенное нами слово спетома не что иное, как многочленная опечатка, и в списке опечаток было бы просто написано: «напечатано — спетома, следует читать — система». Казалось бы, инцидент исчерпан. Действительно, в книжном мире он и был бы исчерпан.

Но стоит представить себе, что книга Т. Бородай размещена в сети (а это непременно произойдет, поскольку более внятного и сжатого изложения платонизма в современной философской литературе на русском языке не найти), и слово спетома начнет самостоятельное существование. Даже самый поверхностный поиск в интернете объяснит нам, что это — форма пьемонтского глагола со значением «ждать и надеяться», и даже подлинные стихи пьемонтского поэта Driano 'd Caval приведут: «Të spetoma, con ij brass ëslargà»[1], мол, ждем Тебя с распростертыми объятьями. Другими словами, если не знать, что в данном случае имеет место опечатка, пусть замысловатая, то гипотетически можно было бы предположить, что автор книги играет с читателем ученостью (говорят же дольче фар ниенте или кватроченто) и требует некоторого напряженного сотворчества. Мол, у Платона вовсе не было этого дуализма сумрачного наблюдателя за небытием реального мира и полного надежд ожидателя цельного, прекрасного и неразрушимого мира идей — того самого, приход которого воспевает пьемонтский поэт, обращаясь к младенцу Иисусу (стихотворение написано на Рождество 2000 года).

Для людей, знающих сетевые мемы, можно сказать, что спетома — то же, что низменный вуглускр, или досетевой подпоручик Киже — слово, случайно самозародившееся из не совсем ловкого общения человека и машины (в диапазоне от сместившегося пробела до слегка взбесившейся программы). Составление списка таких не вполне существующих, как бы промежуточных слов, возникших в результате словодробительной или словосклеивающей деятельности так называемого программного обеспечения, является одной из самых трудных задач лексикографии.

По-видимому, пришло время изучать сбой кодировок и ошибки сканирования так, как это сделал другой замечательный филолог, Юрий Красиков, в ставшей классической работе «Теория речевых ошибок (на материале ошибок наборщика)», вышедшей в «Науке» в далеком уже 1980 году. Толчком к исследованию Красикова послужила такая ошибка: вместо «теплое» (или «мягкое») наборщик написал «женское». В те годы, когда Красиков писал свою работу, он не мог анализировать другие известные нам случаи ошибок наборщиков, например, опечатку Сралин вместо Сталин, обыгранную в фильме А. Тарковского «Зеркало», или — в верстке заголовка параграфа — «ПИФАГОРЕЙСКАЯ ГАРМОНИЯ РСФСР» вместо «ПИФАГОРЕЙСКАЯ ГАРМОНИЯ СФЕР» в одном из томов «Истории античной эстетики» А. Ф. Лосева. Очевидно, в наборщике сидел если не «внутренний цензор», как тогда говорили, то — внутренний сканер, который и испускал такие вот факсы, получая сколь угодно вычитанный и выверенный экземпляр.

Один из самых известных опытов одновременного филологического анализа и литературной критики опечаточного (описочного) слова, которое затем «начало самостоятельное существование» (Илья Ильф), — это вышедшая в 1927 году книга Юрия Тынянова «Подпоручик Киже». В романе ошибка молодого писаря Преображенского полка объясняется двумя обстоятельствами. Во-первых, страхом, ведь его предшественник был за описки сослан в Сибирь, а во-вторых, как теперь бы сказали, стрессом, ведь в обязанности писаря входила и сложнейшая содержательная задача: он должен был заменять слова, ранее бывшие в употреблении, словами новыми. «…Следовало не употреблять слова „обозреть“, но осмотреть, не употреблять слова „выполнить“, но исполнить, не писать „стража“, но караул, и ни в коем случае не писать „отряд“, но деташемент. Для гражданских установлений было еще прибавлено, чтобы не писать „степень“, но класс, и не „общество“, но собрание, а вместо „гражданин“ употреблять: купец или мещанин».

Из-под дамоклова меча и не успел разглядеть писарь своего призрака.

В этой точке и сходятся на первый взгляд не могущие иметь друг к другу отношение вещи — то, что пишет Татьяна Юрьевна Бородай о философских понятиях вокруг платоновского Демиурга, и то, что мы наблюдаем в массовой сетевой коммуникации. Только ленивый не скажет нам сегодня, что блогосфера — это виртуальная вселенная. В самом деле, здесь говорят абсолютно обо всем. Одновременно миллионы людей обсуждают не только текущие события, болезни и смерти, похороны и рождения, выкидыши и предчувствия беременности, выражения лица президента и выражение лица собаки бывшего президента, возможную встречу собак бывших президентов, но и философию, и богословие, и подготовку к террору, и выражение «подготовка к террору», здесь готовятся к преступлениям и обсуждают итоги уже совершенных преступлений. Здесь проектируют и разрушают. Нужно ли изучать это пространство как языковое? Если да, то как? Можно ли его изучать? Если да, то как?

Главная трудность состоит в промежуточном характере сетевого пространства. Оно требует от обитателей и посетителей присутствия. Это присутствие является внешневнутренним и его можно уподобить пребыванию на ленте Мебиуса. Внутренним пребывание блоггера является потому, что только он сам или она сама держит в своем сознании, в памяти долгосрочной и краткосрочной, а также в узелках вегетативной нервной системы, некое представление о «целом», или о «текущем целом», в фокусе которого блоггер находится в данный момент. Это внутреннее пребывание прерывается в тот момент, когда блоггер разлогинивается и уходит в реал. Но есть и внешнее пребывание, которое может наблюдаться всеми прочими блоггерами: это оставленные пользователем записи, фотографии, видеоролики, распечатки его постов или комментов. Внутреннее пребывание является актом публичного уничтожения времени, актом, доказывающим факт реального существования блоггера. Отсутствие такого видимого в общении поведения есть признак бота — созданной кем-то оболочки, в которую пока не заполз или вовсе никогда не заползет ручейник. Блоггер появляется как личное целое в публичном целом, отнимает ваше время, занимает вас и себя собой, разбухает и в какой-то момент исчезает. Остающееся от него (и от вас) внешнее присутствие архивируется. К нему можно, но очень трудно вернуться, поскольку в момент нового вступления участников этой прерывистой коммуникации в общение они вновь должны предстать в виде личных целых, участвующих в публичном целом.

Уже в середине 1990-х годов, когда блогосфера существовала в замкнутых лабораторных пространствах, появилось множество направлений исследований по коммуникации в виртуальной среде[2]. В этом множестве, правда, с годами становится все труднее ориентироваться, поскольку негромкие, но важные методологические тексты часто бывают заслонены позднейшим шлейфом ничего не прибавляющих к существу дела эпигонских рефератов. По поплавкам, которые тянутся в 90-е и 80-е годы, обнаруживаешь актуальность некоторых тогдашних американских исследований для сегодняшней ситуации в русской блогосфере. Так, в книге Марка Варшауэра[3] обсуждается, в частности, важная для нас сейчас тема: соединение на новом техническом уровне различных типов грамотности — от художественной, времен предписьменности, до книжной и послекнижной. Преподавая на Гаваях, Варшауэр обнаруживает в особенностях работы за компьютером те же навыки творчества и общения (социальной коммуникации в сообществах), которые были присущи традиционной культуре — в данном случае гавайской — в догутенберговскую эпоху. Разрисовывая для блогосферы свой скафандр, человек возвращается к архетипическим навыкам культурного поведения.

Столь же разнообразно и многоцветно, как у гавайцев, и все то, что происходит в русской блогосфере. Особенно это касается языка. Но здесь позвольте мне снова обратиться к страницам книги Татьяны Бородай, и к новой опечатке, точнее на этот раз — сбою кодировки при передаче греческого слова «хора» (χώρα) — место, пространство, а также вид деятельности, занятия, применение определенных навыков и умений. На с. 122 слово это передается как сurа (уточню: первая, вторая и четвертая буквы — кириллические, третья — латинское «р»); на этой же странице вместо «слово сurа» говорится также «олово сurа».

Как и в случае со спетомой, распавшаяся и вновь восстановленная из чужих знаков χώρα невольным механическим остран[н]ением приближает читателя к более правильному пониманию нового содержания, которое предлагает этому читателю его современница — исследовательница языка Платона. Татьяна Бородай на нескольких страницах виртуознейше сначала расплетает семантический клубок значений «лишенности», «вдовства», «отступления», «разграничения», «ограничения», «снижения», «приземления», «деревенскости», «нарезанности-на-участки», «присутствия на земле», чтобы потом сплести из получившихся ивовых прутьев, или выплавить из оловянного лома («олово сurа»!), то самое смысловое изделие, которое когда-то создал для нас Платон. Платоновская χώρα — это, говорит Бородай, одно из тех платоновских ключевых слов, в которых отвлеченные и переносные значения невозможно понять без одновременного высасывания простых конкретно-чувственных соков, питающих его простых бытовых, разговорных корней. В данном случае это и буквальные, из-под земли идущие токи — это род деятельности, работа людей, первоначально занятых на земле, но утративших работоспособность (тяжел труд крестьянина!) и пришедших к философии. Зачем к философии? Почему к философии?

Здесь Бородай демонстрирует, как работает сократическая ирония. В шестой книге «Государства», напоминает она, Платон противопоставляет человеческие типы — пригодный, совсем не пригодный и не совсем пригодный для занятий философией. Если попытаться, несколько покорежив ажурную конструкцию разговора Сократа с братьями Платона — Адимантом и Главконом, представить эти человеческие типы во встречной динамике их развития, то мы увидим, с одной стороны, первоначально обладающих врожденной способностью к философии благородных и возвышенных людей; их главные качества: бесстрашие, великодушие, сообразительность и памятливость. Под влиянием косной и безмозглой толпы эти люди, кажущиеся большинству странными или странненькими, со временем и в самом деле становятся непригодными для управления государством или даже для подачи советов по делам названного управления. Те же, кто изначально был лишен философского дара — стремления и умения отыскивать истину путем ответственного, строгого и воспроизводимого размышления, — и кто был занят изнурительным отупляющим трудом, те, чье тело — специально цитирует здесь Т. Бородай изумительный перевод А. Н . Егунова, — «покалечено производством», увидав, что эта область без настоящих философов «осиротела» и «опустела», и что потому якобы сулит всякому самозванцу роскошную жизнь и почет, позабыв про недуги и слабость ума, поднатужившись, объявляют себя философами. Так вот, эта χώρα — платоновское пространство философии — оказывается областью непрекращающегося спора разных бывших специалистов в той или иной области, утративших профессиональную пригодность в одном, чтобы приобрести или не приобрести ее в другом деле.

При этом, даже и обладая бесстрашием, великодушием, сообразительностью и памятливостью, философ не гарантирует себе и другим успеха в стремлении к истине. Стремление к истине само по себе является для философа беспредпосылочным и малообещающим. Философ и стремится к истине, потому что не обладает тем здравомыслием, которое удерживает от такого стремления большинство людей. Уместно вспомнить Паскаля, который говорил, что идти по стезе мудрости некоторых побуждает известная духовная ограниченность. Если бы мы могли переспросить, например, самого Сократа, откуда же берется это простодушие философа, тот непременно ответил бы, что уже сочетание обязательных для философа качеств — великодушия и сообразительности — с неотвратимостью порождает простодушие: «На всякого мудреца довольно простоты». Если философ должен быть, например, великодушен с несообразительным большинством, то ему не остается иного выбора, как стать простодушным. Именно не казаться, но стать им, стать таким, каким он не был, когда природа наделяла его четырьмя важнейшими, согласно аксиоме Сократа, качествами философа. Таким образом, Сократ в «Государстве» принужден рисовать становление прирожденного философа как постепенное социальное оникчемливание. Вместе с тем встречный рост «изнуренного грубым трудом» (А. Н. Егунов) философа-самозванца в мыслителя кажется Платону настолько маловероятным, что он вынуждает Сократа скомкать это направление мысли.

С одной стороны, Сократ рассуждает о хорошем философе либо как об изгнаннике, либо как об инвалиде, а с другой стороны — Платон набрал в главные герои «Государства» самоубийц: это и сам Сократ, и его главный оппонент Фрасимах, и П олемарх, выпивший яду[4] по приговору Тридцати тиранов. Таким образом, присутствие Сократа и остальных участников диалога в «пространстве философии» не только логически сконструировано, но жанрово-стилистически сакрализовано.

Итак, возвращаясь к теме, от которой мы оттолкнулись, скажем, вслед за Т атьяной Бородай, что пространство — χώρα — это вместе и очень простое, очевидное, устойчивое, очерченное место, и довольно сложное для определения соединение разнонаправленных действий, умственно-организационное и производственно-исследовательское занятие многих людей, как тех, кто к таким занятиям предназначен самой природой, так и тех, кого занесло сюда из низменных побуждений. Χώρα, таким образом, является тем самым, что сегодня называют виртуальным пространством.

С точки зрения человека книжной культуры здесь, скажут нам, совершенно не о чем говорить. Но, пользуясь синтетическим жаргонов 1990-х годов, «в пространстве современной культуры» разговор о хоре, сurе или куре (латинское cura), не говоря уже о спетоме, собственно, давно уже ведется. Ведь свое подлинное значение ошибки и сбои кодировки приобрели только в последнее время, в мире, где тексты после сканирования возвращаются на время в книжную форму, чтобы потом снова, вторично оцифрованными, попасть к пользователю в сеть. Предвижу автоматическое возражение: но ведь все эти технические процедуры, особенности бытования издательского дела, освобожденного не только от цензуры, но и от института корректоров, да и вообще ошибки, — это только ошибки, только искажения хранимого и хранящегося где-то подлинного содержания, существа дела. Нужно ли, вместо, например, действительно осмысленного обсуждения книги о философском языке Платона, уходить на помойку простора виртуального пространства, где общаются тысячи и тысячи малограмотных взвинченных субъектов. Мало того, зачем самому уподобляться таким субъектам, а точнее — самому становиться таким субъектом, привязавшимся к ошибке сканера — к никогда в природе не существовавшей и не имеющей ни малейших шансов зацепиться в чьем-нибудь сознании спетоме или сurе?

Встречаясь со словосочетанием «лосистый Киферон», студент, изучающий, например, античную литературу в русских переводах, начинает скорее фантазировать, что, мол, «тогда на Кифероне водились лоси», чем уныло предполагать ошибку сканера, получившего свой мнимый «лосистый» Киферон из настоящего Киферона «лесистого». Когда таких слов становится всё больше в «пространстве цифры», эти слова — случайно или нарочито ошибочно написанные — определяют самое атмосферу оцифрованного и предложенного читателю литературно-философского материала на русском языке. И этот контекст мелкой, иногда мельчайшей, но далеко уводящей в сторону от основной темы ошибки и оказывается в фокусе общения блогосферы.

А разве не так же определяет атмосферу философско-филологического платоновского диалога обсуждение происхождения слова как словоискажения, обсуждение, построенное на столь фантастических допущениях, что оно не может не привести к фантасмагорическим же выводам, как, например, знаменитое место в платоновском «Кратиле», где Сократ обсуждает с Гермогеном происхождение имени последнего, ненавязчиво внушая Гермогену двоякую мысль: познавая и разбирая на части слова, мы думаем, что познаем вещи, причем начинаем, по необходимости, с упражнения в способности к самопознанию. Но последовательное и бесстрашное, как присуще философу, рассуждение приводит Сократа в «Кратиле» к неутешительному выводу — полному логическому тупику: слова и, почти чудесным образом, соответствуют вещам, и должны быть взяты под защиту от произвола мнимых «законодателей» (номотетов) или «мастеров» (демиургов) словотворчества. Сократ говорит о «демиурге языка» и уподобляет того обыкновенным плотникам, которые сверлят и распиливают свой материал так же, как демиург языка преобразует свой — слова, подгоняя их под правильные значения. При этом он, по словам своего взволнованного собеседника Гермогена, ступает на скользкую дорожку, потому что объяснение истинного значения каждого слова неизбежно предстает в форме кардинального искажения присущего этому слову облика.

С этой точки нетрудно заметить, что и содержательно (тематически), и структурно обсуждение словотворчества в «пространстве философии» по Платону зеркально отражается в виртуальном пространстве, называемом блогосферой. Буквально по мечте Платона, зеркальность оказалась полной. В самом деле, для понимания первичного и горнего акта именования вселенной и всех ее частей Платон частью создал, а частью собрал небывалый понятийно-категориальный конструктор. То, что мы позволили себе войти в него через ошибку, через нелепый сбой кодировки или комичную опечатку (олово сurа) в лучшей за годы русской книге об отце европейской философии, это само по себе — сигнал из зазеркалья блогосферы. В пространстве блоггеров происходит сладострастное искажение слова и ожидание катастрофы, которая вот-вот должна последовать за натиском агнонимов[5], а пока стала местом появления и необычайно активного бытования сетевых мемов, сложенных из фрагментов естественного языка как раз по принципу мифологического комбинирования.

Пространство философии Платона обустроено как разговор мудрецов. Блогосфера же, по платоновской шкале, обустроена как область низменного. Эта низменность может быть описана в разных категориях. Например, в категориях морали и быта, как это делают юные сатиры и не очень юные силены-программисты из кругов, которые можно условно описать как хакерские: это буршикозные старожилы интернета, живущие в сети по формуле «плавали, знаем». Для них блогосфера — дом и рабочее место, зеркально отражающее, например, упомянутый уже дискурсивный сегмент философского пространства «Государства», а именно тот, в котором разговор поддерживают самоубийцы. Язык и повадки сетевых людей этого круга образуют настоящую сетевую преисподнюю, отпугивающую от блогосферы обыкновенного пользователя, который думал, что здесь с ним будут говорить на обыкновенном нормальном языке некоторой идеально-реальной повседневности. Но отпугивание это может быть и вполне фиктивным: никто не мешает блоггеру-хулигану вести двойную или тройную жизнь блоггера-эмо или блоггера-интеллигента, читающего под другой маской толстые журналы в той части блог-преисподней, которая в географическом атласе «Живого Журнала» помечена как «экс-СССР».

Не случайно, что именно в этой среде, взяв за образец американские словари хакера 1990-х годов[6], и в России начали каталогизировать сначала профессиональный русский сетевой жаргон, а в последние годы — интернет-мемы — более или менее устойчивые формулы, речения или жесты (интонационные, телесно-акустические), сграффити, видеоклипы и т. п. материал.

Этот сегмент деятельности — пространство выращивания нового знания на новых, отвоевываемых всемирной паутиной участках. И это виртуальное пространство является зеркальным отражением платоновского «пространства философии», а именно — платоновских демиургов и платоновского Демиурга. Это многомерное понятие, как опять-таки с изумительной четкостью показала Татьяна Бородай, строится на противопоставлении двух пересекающихся семантических множеств. Одно включает социальные сословия и внесословные группы населения (от ремесленников из числа полноправных, но низко стоящих в социальной иерархии граждан до понаехавших тут и занявших определенные профессиональные ниши метэков). А другое множество включает собственно процессы, которыми заняты эти гастарбайтеры, это — творческие процессы, или то событие, в результате которого появляется, порождается новое.

Опрокинем платоновских демиургов в блогосферу, и мы увидим, как расползутся гефесты-хромоножки по островам, как разбегутся мальчики-колокольчики по «Городку в табакерке». Платоновские персонажи — философствующие филологи — увидели бы свою настоящую преисподнюю за этим предметным стеклом монитора без запаха и вкуса. Монитор — предметное стекло особое, не распинающее и не расплющивающее объект исследования, но — позволяющее тому жить дальше.

В отличие от героев сократических рассуждений, живые блоггеры, точнее — их маски, создают в тесноте своих лытдыбров / дневников / lytdybrov виртуальный продукт, требующий для сбора, разбора и понимания всё больше времени. Действительность эта — словесно-изобразительной природы. Ее сложные отношения с так называемым реальным миром я пока оставляю за скобками. Прежде всего, здесь необходимо сказать о демиургическом принципе поведения в блогосфере. Технари — это прекрасное греческое слово здесь как нельзя более уместно — создают местные рамочные условия для всего последующего. Это те самые прежде занятые изнурительным отупляющим трудом работяги из «Государства», которым вдруг стала доступна «философия». Создатели «железа» и «софта», они, на самом деле, — первокрестьяне блогосферной хоры. Случайный словесный навоз эхоконференций профкомов-удафкомов (если кому-то обидно, считайте его огнедышащей вулканической лавой) оказался на общем поле. Старшие мемы, собираемые, например, на сайте «Луркоморья»[7], распределены, насколько это возможно, по рубрикам: Кащенитские (аццкая сотона, поциент, поцреот), Башорга (криветко, ящетаю), Удаффкома (абаснуй, абассака, аццкий сотона, выпей йаду, кагдила, пелотка) и, наконец, ЖЖ (впитавший все предыдущие мемы и добавивший сотни своих — от лытдыбра до преведа, от как страшно жить до бурления говн, от учи олбанский до этот опрос сосет).

Следующим поколением демиургов, пришедших в сеть с творческой задачей, стали поэты. К какой бы категории они ни принадлежали (причем некоторые могут, конечно, попадать в разные категории одновременно) — поэты языка, поэты литературы, поэты жеста, поэты поступка, поэты судьбы — все, попавшие в блогосферу, воспринимают ее как спуск в преисподнюю. Иногда поэты языка могут не узнавать друг друга (так, великий поэт Н. годами не узнает потрясающего поэта в Р.), и это неузнавание — часть этоса преисподней, описания которой ждут нас от Гомера и Вергилия до Данте и Твардовского.

И здесь действует все то же зеркальное отражение: Платон изгонял поэтов из идеального государства, в блогосфере поэт милостиво дозволяет исследователю составлять свое собрание стихотворений и «подбрасывает» материалы для словаря авторского языка. Пять лет сбора этих материалов — это то lustrum, или та «плывущая из мрака» люстра Заболоцкого, куда полагается складывать собранное за отчетный период. В моем сетевом словнике новых слов, а также слов искаженных и употребляемых в новых значениях, около 10 тысяч единиц. Основной источник — продукты литературных эхолалических игр, случайно возникающие потешные речевые эпизоды, палиндромы, обмены репликами, тексты межпартийных распрей, предложения высокооплачиваемого поприща, лингвистические эксперименты. Растет как снежный ком массив словоискажений — эрративов, все чаще применяются литуративы — нарочитые зачеркивания как бы не высказанного подтекста, используются катоптризмы — зеркальные написания, инвизибилитивы — тексты, написанные белым на белом и проявляемые лишь при выделении (маркировании) фрагмента… Эти способы обращения с текстом приписывают знакам письма не присущую им фактуру. Слова в тексте объявляются вещами. А само присутствие блоггера в сети может быть представлено как значительное, хотя и внутренне противоречивое событие: в действительности, как всем известно, «он постоянно занят важными проектами, а здесь успевает только весомо подмигнуть глазом своим соратникам».

Основной мотив демиургов языка в блогосфере зеркально отражает противоречивый нерв рассуждений Сократа и Кратила о возможности и невозможности через анализ и толкование языка понять устройство вещей. В блогосфере слова создаются или преобразуются в качестве вещей. У Платона младшие демиурги языка — это понятный человеку прообраз настоящего Демиурга, отвечающего за мир в целом. В никем лично не управляемом мире блоггинга каждый пользователь может позиционировать себя в роли Демиурга-неудачника, которому не повезло ни с подручным материалом, ни с аудиторией. Брань, обрушиваемая блоггерами на себя самих («сижу туплю») и свое близкое окружение, зеркально отражает нарочитую приподнятость и доброжелательность Сократа, в том числе, например, в «Федоне».

И здесь мы снова возвращаемся к опечатке спетома вместо система в книге Татьяны Бородай о становлении греческого философского понятия. Дело в том, что ранее я скрыл первую естественную ассоциацию со словом спетома, которая отсылает читателя к следующей книге «Государства», той знаменитой седьмой книге, в которой Платон рассказывает о пещере, ставшей одним из ключевых символов всей его философии. Принудительно перебирая в памяти возможные слова, с которыми должно бы быть связано гипотетическое греческое слово, сначала думаешь о пещере (σπέος) и о чрезвычайно многозначном глаголе σπάω, среди значений которого — выведывание, вытягивание (в том числе жил), выведение на свежий воздух, но и сотворение чего-то, а также — как раз у Платона — «ингалирование» и «вызывание конвульсий». Как мы теперь видим, текст Платона наделен такими качествами, что даже изъятие нескольких букв из слова — вполне в духе этимологий из «Кратила» — и замена их иными создает новую вещь, новый предмет, словесное содержание которого будет реконструировано другими средствами: уродец-спетома требует для себя понимания в платоновском контексте — пусть хоть в качестве кукольной модели пещеры «Государства». Зеркальным отражением этого действия (ошибки сканера и сбоя кодировок) в блогосфере оказывается, по-видимому, избыток сквернословия, угар эсхрофемизма — радостного узнавания бранного слова там, где его только что не было.

* * *

[1] http://www.mepiemont.net / poesie / poes_trad1.asp

[2] Из особенно важных для нашей темы назову: Martin Lea and Russell Spears (1992): Paralanguage and Social Perception in Computer-Mediated Communication. In Journal of Organizational Computing, 2 (3) pp. 321 – 341.

[3] Mark Warschauer. Electronic Literacies: Language, Culture, and Power in Online Education. Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum Associates, 1999.

[4] Омонимичность известному интернет-мему «выпей йаду» случайна.

[5] Активно употребляемых слов с неизвестным или смутно понятным значением.

[6] См. http://www.ccil.org/jargon/jargon_1.html#SEC1

[7] http://lurkmore.ru/Осёл

       
Print version Распечатать