«Новый курс» невозможен

Рецензия на: Джон Мейнард Кейнс. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. М.: Эксмо, 2007.

* * *

Джон Мейнард Кейнс был джентльменом — то есть самым настоящим буржуа, а не каким-то там мелким или дешевым идеологом, вроде Прудона, — и жил во времена, когда политэкономию все еще волновал вопрос о политическом упорядочении рынка и общества. Кейнс считал, что знание функционировало фактически и что для анализа ряда явлений и их комбинаций необходим был телеологический диспозитив; что упорядочение фактов позволяло со временем построить разумный порядок. В его случае этим диспозитивом было обеспечение воспроизводства капиталистической системы.

Во времена Кейнса экономическая наука еще не была жутковатым математическим инструментом, используемым в наши дни для проворачивания всевозможных финансовых авантюр и извлечения ренты. Теперь-то мы знаем, что бывает, когда такие инструменты попадают в лапы ушлых проходимцев… Это не значит, что математика не имеет ничего общего с экономикой или другими дисциплинами; совсем наоборот: она может быть полезной и продуктивной для политической экономии, но на совершенно ином уровне. Так, в результате соединения опыта социалистического планирования в Советском Союзе (или либерального планирования «Нового курса») и математических подходов к рыночной рационализации, разработанных Леоном Вальрасом, родилось неокейнсианство. Но для Кейнса и его современников связь между разумом и реальностью все еще оставалась исключительно политической: капитал все еще искал для себя ясности.

Кейнс вышел на сцену экономической науки и в политическое поле критики политэкономии в конце Первой мировой войны в качестве члена британской делегации на Версальской мирной конференции. Пораженный глупостью политиков, которые хотели добить Германию дальнейшим обнищанием, в своих «Экономических последствиях Версальского мирного договора» он писал: «Осмелюсь предположить, что месть не заставит себя долго ждать». Еще в 1919 году, наблюдая безумие элит, которые, занимаясь перекраиванием послевоенного порядка, в страхе перед притягательной Октябрьской революцией пытались применять методы классического империализма в самой Европе, Кейнс предупреждал об «окончательной гражданской войне между силами Реакции и отчаянными конвульсиями Революции, на фоне которой померкнут даже ужасы последней германской войны и которая, кто бы ни вышел из нее победителем, растопчет цивилизацию и прогресс нашего поколения». Он осознавал, что русская революция полностью изменила политэкономию капитализма, что рынок был окончательно сломлен и что «единица разделилась надвое» (как выразился позднее по другому поводу один известный коммунистический вождь).

Тогда требовалось признание, что капиталистическое развитие было глубоко пронизано классовой борьбой и всецело определялось ею, и Кейнс выказал первые признаки осознания этого, написав: «Ульянов-Ленин утверждал, что наилучший способ уничтожить капиталистическую систему — это ослабить и разложить ее валюту посредством инфляции. Он был абсолютно прав. Нет более точного и верного способа переворота существующих основ общества». Поэтому он всерьез и научно занялся этой политической проблемой: как использовать деньги и финансы, чтобы победить коммунизм. С подачи Кейнса это стало главным вопросом политэкономии всего XX века.

Кейнсовский коммунизм капитала

Кейнс верил в пользу финансов; он даже играл на бирже, пока однажды не получил по зубам, как это нередко случается даже с самыми искушенными людьми. Он был реалистом, справедливо полагая, что финансы составляли самую суть капитализма, были его сердцем. Кейнс отвергал старые моралистические концепции, которые — начиная со Средних веков и вплоть до Гильфердинга — принижали и отрицали значение денег в производстве богатства и воспроизводстве общественного порядка. Напротив, Кейнс утверждал, что финансовые рынки были средством преумножения богатства. Может ли это теоретическое допущение оставаться верным во время экономического кризиса? «Конечно, может», — говорил он посреди кризиса 1920-х, принявшего гигантские масштабы к концу десятилетия. Государство должно вмешиваться в экономику и продуктивно ее перестраивать: «Нам выгоднее всего снижать норму процента до такого ее отношения к величине предельной эффективности, при которой будет обеспечена полная занятость».

Так выглядит история появления терапевтической поваренной книги кейнсианства по выходу из кризиса, который продолжал препятствовать экономическому развитию. Выстраивая новую модель равновесия, но оставаясь при этом прагматиком и ни на минуту не забывая о постоянной нехватке равновесия, Кейнс предложил преодолеть сохранявшийся дисбаланс при помощи государственной инициативы и дефицитного расходования. Этот дефицит открывал новые возможности для роста эффективного спроса и способствовал развитию капитализма, при этом жестко ограничивая заработную плату рабочих. Таким образом капиталистической системе удалось поглотить классовую борьбу.

Предложение Кейнса было глубоко прогрессистским. Он полностью осознал это, когда на переговорах, которые привели к созданию Бреттон-Вудской системы, столкнулся с противодействием со стороны консервативных представителей Вашингтона, не желавших отказываться от реального стандарта, поскольку этим стандартом был доллар, который служил средством организации труда и его международного разделения, основанном на накоплении золота в американской Федеральной резервной системе. С их точки зрения, дефицитное расходование, которое могло проводить любое капиталистическое и национальное правительство для дальнейшего сдерживания движения своего национального рабочего класса, стремившегося изменить общество и сбросить с себя ярмо капитализма, должно было находиться под контролем капиталистического центра, Коминтерна Уолл-стрит. Так пришлось распрощаться с иллюзией «банкора», главного изобретения Кейнса, идеальной валюты, основанной на свободном обмене, которая открывала возможность создания различных равновесий, учитывавших желания населения и накал борьбы организованного рабочего класса…

Кейнс был серьезным капиталистом: он знал, что между реакцией и революцией, с одной стороны, и прочной социалистической властью — с другой, защитить капиталистические интересы можно было только при помощи более передового капиталистического синтеза. Высмеивая «гегемонию реального производства», Кейнс полагал, что, имея дело с производством (под которым здесь понималось «гражданское общество»), финансы могли выступать в качестве посредника при столкновении противоположных классовых интересов, способствуя созданию новой модели капитализма. Кейнс также сознавал, что социализм и коммунизм не ограничивались идеями построения нового порядка труда, примитивными лозунгами и банальными политическими целями. Согласно Кейнсу, коммунизм мог представлять собой тотальность абстрактного труда, извлекаемого из тотальности рабочих в обществе, всех граждан и, следовательно, всех социализированных человеческих существ. При всей внешней парадоксальности сказанного, можно утверждать, что коммунизм представляет собой разновидность «биополитического», а это означает, что не только общество, но и жизнь ставились на службу товарного производства, и что производительными становились не только общественные отношения, но и отношения между умами и телами. Кейнс был достаточно проницателен, чтобы предвидеть появление того, что мы называем «коммунизмом капитала».

Кейнс хотел ограничить классовую борьбу правилами общества, в котором эксплуатация труда была направлена не просто на производство прибыли, но и на содействие удовлетворению потребностей. По понятным причинам, он люто ненавидел рантье. Кейнс считал, что всякий, кто хотел спасти капиталистическую систему, должен был желать «эвтаназии рантье», и он считал это морально оправданной и насущной политической задачей, потому что рантье анархичен и себялюбив и занимается тем, что наживается на том, что просто владеет землей и наследством, живет в метрополии и эксплуатирует труд. Рантье тратит, ничего не создавая; он получает доход, не работая, и побеждает без боя. Этот мерзкий эксплуататор должен быть устранен. И в этом состоит наивысшее достижение капиталистической мысли, которая на протяжении всего XX столетия пыталась понять своего врага в классовой борьбе.

Борьба за базовый доход

Теперь Кейнс кажется чуть ли не революционером, принимая во внимание важность ренты в постиндустриальной системе организации современного капитала. Сегодня ни один политический лидер или экономический мыслитель не решится поднять руку на ренту… Никто не боится спускать собак на очевидных воров и тех, из-за кого пошла прахом система банковского кредита. Но кто нападает на неприметных и тайных воров, которые хуже ростовщиков? Кто решится заговорить о священной — реальной и символической — основе всякой формы собственности? Кейнс пытался. Без особых успехов, но он по крайней мере пытался…

Нападки на ренту были, конечно, главным элементом политического дискурса Кейнса, а также тем пунктом, в котором иллюзорность его рассуждений становится наиболее очевидной. По сути, развивая свой прогрессистский дискурс, нацеленный на спасение капитализма, Кейнс слишком часто забывал об условиях, благодаря которым оно становилось возможным. Речь идет о двух необходимых и, по его мнению, несомненных предпосылках: одной была окончательная консолидация колониального могущества как эмпирический факт и тенденция; другая заключалась в том, что форма, принятая организацией классовых отношений в профсоюзах и инфраструктуре социального обеспечения в Европе, имела определяющее значение. Проблема нынешнего кейнсианства как доминирующей теории развития второй половины XX — начала XXI века заключается в глубокой трансформации труда, классового состава и геополитических аспектов классовой борьбы. С этой точки зрения Кейнс теперь кажется всего лишь случайной интеллектуальной вспышкой XX столетия в конце затяжного кризиса западного капитализма. Его ответ на советскую революцию был вполне адекватным и отражал распространенное стремление ограничить классовую борьбу и обеспечить развитие капитала, но не более. Он не способен был объяснить глобальное распространение классовой борьбы, конец колониализма и прежде всего исчерпание способности капитала трансформировать формы эксплуатации и накопления в первом мире. Посмотрим, что произошло после Кейнса: по слаборазвитому миру прокатилась революция, помешавшая капиталу править при помощи инструментов классического колониализма; зависимость сменилась взаимозависимостью; капитал победил, став глобальным и единым, но в то же время проиграл, потому что старый порядок был разрушен, а создание нового — задача не из простых. Так что кейнсианское возрождение сегодня невозможно.

Несложно объяснить почему: кейнсианский «Новый курс» был результатом институционального устройства, основанного на трех важных посылках — национальном государстве, способном проводить независимую экономическую политику; способности определять размер прибыли и заработной платы в рамках демократически признанных отношений перераспределения; и трудовых отношениях, которые учитывали диалектическую взаимосвязь между интересами предприятия и требованиями рабочего класса и регулировались юридически. В нынешней политэкономии все эти посылки отсутствуют.

Национальное государство переживает кризис вследствие процессов интернационализации производства и глобализации финансов, которые позволяют говорить о формировании наднациональной имперской власти. Кроме того, рост производительности все больше зависит от нематериального производства и приложения человеческих и когнитивных способностей, которые трудно измерить при помощи традиционных критериев, вследствие чего становится невозможно обосновать размер заработной платы связью с производительностью. Кризис профсоюзов с этой точки зрения становится показательной, хотя и не определяющей, чертой современного капитализма. И когда мы подходим к кризису договорных отношений, исчезают все основные элементы кейнсианских соглашений. Кроме того, единственное, что объединяет капиталистические интересы, — это стремление к краткосрочной прибыли и радикальное использование возможностей извлечения ренты из земли, наследства и услуг. Все это делает почти невозможной выработку прогрессивной программы.

В результате современный капитализм исключает возможность какой-либо институциональной реформистской политики. Определяющую роль играет структурная нестабильность капитализма, и ни о каком «Новом курсе» не может быть и речи. Если мы хотим возродить Кейнса, нам следует направить его дефицитное расходование — его идею обобществления инвестиций — на институты базового дохода и на политику, которая свяжет новые формы развития и организации налоговой структуры государства с глобальной производительностью системы, то есть производительностью всех граждан. Так мы сможем преодолеть антропологические основания капиталистического общества, особенно идеологию индивидуализма (собственности и наследства), и политические последствия его развития. Базовый доход — это не просто оклад; это признание эксплуатации, которой подвергаются не только рабочие, но и все, кто связан с капиталистической организацией в обществе. Борьба за базовый доход и признание факта эксплуатации уже намечает возможность отказа от образа капиталистической собственности. Единица разделилась надвое: хотя Кейнс непрестанно работал над преодолением раскола и обеспечением общественного единения, сегодня раскол и борьба снова оказываются на повестке дня. Вероятно, нас ждет расцвет классовой борьбы. Кейнс любил танец (и был женат на русской балерине) и не любил цветы (на них у него была аллергия).

       
Print version Распечатать