Рецензия на: И. О. Тюменцев. Смутное время в России начала XVII столетия. Движение Лжедмитрия I I . М., Наука, 2008, 686 с.

* * *

1. Fides historiae

Разумеется, перед нами серьезная и строгая научная монография, украшенная на шмуцтитуле грифом Южного научного центра Академии наук. Разумеется, все в ней как положено — и тщательный обзор предшествующих работ по теме (от начала 17 века до трудов Р. Скрынникова, которого автор почитает своим учителем), а также исследований последних лет и столь же подробный источниковедческий обзор.

Разумеется, присутствует здесь и необходимая для значительной исторической монографии полемическая идея — по сути, то, ради чего и затевалась столь масштабная перепроверка всего, относящегося к теме исследования. Есть, разумеется, новизна и в привлекаемых исследователем источниках. Состоит она главным образом в опоре на реконструированный И. Тюменцевым так называемый архив Яна Сапеги — польско-литовского военачальника, чьи действия сыграли важную роль в событиях 1608 – 1611 годов. Сапега не только командовал войсками, осаждавшими Троице-Сергиев монастырь и сражавшимися с формированиями, выступавшими на стороне царя Василия Шуйского, но и в течение заметного времени осуществлял то, что можно было бы назвать административным управлением значительной территории, подконтрольной Лжедмитрию II: всей Верхней Волгой и прилежащими областями. Кроме того, Сапега вел довольно независимую политику, вступая в дипломатические контакты с основными фигурантами тогдашнего противостояния — от польского короля Сигизмунда III до казачьего вождя Ивана Заруцкого. Помимо переписки архив Сапеги содержал его так называемый дневник — поденные записки текущих событий, осуществляемые секретарями военачальника и нередко правленые им самим. А еще архив Сапеги инкорпорировал какую-то часть архивов, найденных на захваченных территориях.

Но не убоимся высоконаучного формата и попробуем прочесть эту книгу как… книгу. Научно-популярную, если угодно, или хоть бы даже и своего рода роман — ведь в центре повествования находится вполне состоятельная во всех отношениях драма. Драма многоплановая, героями (жертвами) которой становятся и отдельные личности и целые сообщества людей. И даже целая нация — народ России, по сути, впервые в своей истории погрузившийся в то, что принято называть гражданской войной[1]. Причем, активное, субъектное поведе- ние самоорганизованного населения, проявившееся в ходе Смуты уже в 1608 — то есть почти за три года до создания знаменитого Первого ополчения П. Ляпунова — являлось, согласно изысканиям Тюменцева, одним из первостепенных факторов, влиявших на ход событий…

Так что же тогда произошло?

2. Начало интриги. Как сделать царя

Итак, начальная точка нашей драмы — несомненно, события 17 (27) мая 1606 года, когда в ходе организованного Василием Шуйским переворота был свергнут и затем убит Лжедмитрий I — легитимный русский царь Дмитрий I Иоаннович[2].

Сразу же после убийства Лжедмитрия I боярезаговорщики сделали все, чтобы оправдать себя в глазах москвичей, поднявшихся на поляков, но не против «царя Дмитрия». Жителям столицы объявили, что «царь Дмитрий» является в действительности самозванцем — «расстригой» Григорием Отрепьевым, который якобы замышлял вместе с «Литвою» заменить Православную веру Католической, а бояр и дворян — магнатами и шляхтой. Тело самозванца притащили на двор к вдовствующей царице-иноке Марфе Нагой, и она публично отреклась от своего мнимого сына. Людям показывали брата Отрепьева очень на него похожего. Тела самозванца и убитого вместе с ним боярина Петра Басманова выставили на всеобщее обозрение 17 (27) мая 1606 г. на три дня. Возле тела «чернокнижника » положили театральную маску, объявив народу, что она будто бы висела в покоях самозванца вместо икон. В губы «слуги дьявола» вставили дудку. Прошел слух, что на запятке сапога самозванца нашли крестик, который он там якобы носил. Москвичей волновало другое — то, что с телом самозванца стало происходить неладное. Появившиеся было после гибели самозванца толки о двух голубках, в славянской мифологии символизирующих ангела, явившегося за душой невинно убиенного, сменились слухами о видениях иного порядка. Начались пересуды, что у трупа якобы из земли слышалось пение, появлялись огни, которые то удалялись, то загорались снова. Мертвый самозванец — «еретик и чернокнижник», убитый до отведенного Богом срока жизни, стал «вести себя» как слуга нечистой силы — заложной покойник. Тело самозванца, как труп заложного покойника, отвезли после 3-дневного поругания в Божий Дом. После похорон 20 (30) мая 1606 г. <…> неожиданно ударили заморозки, погубившие ранние посевы. По столице поползли слухи, что на месте погребения «расстриги» вновь появлялись огни, загорались свечи, слышалось пение. Земля по верованиям того времени явно не принимала тело слуги дьявола. Происшедшее убедило и москвичей, и власти, что они имеют дело с заложным покойником и что принятые меры по погребению тела недостаточны. Согласно народным поверьям заложной покойник до истечения установленного Богом срока жизни находился в полном распоряжении у нечистой силы в качестве подручного и, если не принять против него соответствующих мер, мог бродить среди живых, причиняя им вред. Для «чернокнижника-колдуна» срок работы на нечистую силу определялся договором с дьяволом и мог быть весьма продолжительным. К. Буссов отметил, что «весь город перепугался, и высшие и низшие сословия». Власти поспешили объявить, что все это козни дьявола.

Тем не менее убедить всех в Москве, а тем более — вне столицы в том, что Лжедмитрий — самозванец и что он погиб, властям не удалось. Слухи о том, что он спасся, возникли тотчас же по перевороту. Также характерно, что «легенда» Лжедмитрия II включала как раз историю чудесного спасения из мятежной Москвы — то есть «Тушинский вор» выбирал преемство с ним, а не напрямую с Дмитрием Угличским, что, казалось бы, было проще в техническом плане: не надо было опасаться свидетельств лично знавших Отрепьева. Все это говорит о том, что, вопреки распространенному мнению, запас легитимности у первого Лжедмитрия был достаточно велик и превосходил таковой не только у своей второй и третьей реинкарнации, но и у Василия Шуйского, чья власть ни одного дня не распространялась на всю территорию страны. Но мы забежали вперед…

В ночь переворота, согласно Тюменцеву, Кремль смог покинуть один из любимцев Лжедмитрия — Михаил Молчанов. Были пытаны и затем казнены служители царских конюшен, выдавшие ему, якобы для царя Дмитрия, любимого царского жеребца Дьявола. Однако изловить беглеца не удалось. С несколькими знатными сообщниками из окружения свергнутого царя Молчанов бежал в Польшу, в Самбор. Видимо, этой группе уже тогда пришла в голову идея «воскресить» Дмитрия. Тем более что слухи о чудесном спасении последнего возникли в Москве едва ли не сами собой. Особенно популярной эта идея стала в областях, бывших опорой движения Лжедмитрия — на так называемой Северщине: в западной части нынешней Брянской области. Так, уже в августе 1606 года против Шуйского сам собой восстал Путивль — для этого оказалось достаточно лишь распространенных Молчановым слухов, безпредъявления «спасшегося» воочию.

Сперва Молчанов, имевший некоторое внешнее сходство с Отрепьевым, видимо, думал самостоятельно сыграть роль царя Дмитрия, однако не решился. В Польше он даже не сумел добиться поддержки от короля Сигизмунда III, озабоченного в тот момент совсем иными проблемами — в Речи Посполитой назревала собственная гражданская война. В конце концов заговорщиками был отыскан подходящий человек на эту роль — им оказался некий отставной учитель из Шклова, крещеный еврей (по мнению Р. Скрынникова) с крайне шаткой репутацией. Личностью он, по всему, был исключительно мелкой — никакого сравнения с ярким и волевым интеллектуалом Отрепьевым. Весьма символично, что само его имя история для нас не сохранила…

Он, разумеется, не только сам не был «генератором идей» интриги, но, возможно, и вообще стал в ней участвовать помимо собственной воли. Во всяком случае, зафиксированы попытки будущего «Тушинского Вора» бежать от своих «придворных», закончившиеся, впрочем, водворением его под домашний арест. Надо сказать, что такие, полностью контролируемые собственным окружением «вожди» — довольно частое явление в нашей истории. Таким во многом был Пугачев (но не Разин!), таким был некий «царевич Петр», «назначенный» донскими казаками сыном убитого Грозным сына Ивана. Итак, этот человек, официально объявивший себя сторонником «царя Дмитрия» во главе казачьих формирований двинулся на Северо-Запад и в конце концов водворился в Путивле.

То есть Тюменцев показывает, что Лжедмитрия II «сделали» русские заговорщики, а вовсе не польская шляхта, как утверждали Карамзин, Ключевский и др. Его нашли, его готовили, ему организовали спектакль с «объявлением себя русскому народу». Сперва «объект» под именем А. Нагого (кровного родственника царя Дмитрия) был перемещен через границу:

Лженагой пересек границу 23 мая (2 июня), водворился в Стародубе 12 (22) июня и объявился 12 (22) июля 1607 г. Промедления с провозглашением, по всей видимости, были вызваны тем, что организаторы самозванческой интриги должны были решить трудную задачу, добиться того, чтобы жители Северщины, прежде всего служилые люди г. Путивля, прекрасно знавшие Лжедмитрия I, признали в новом самозванце Государя. Несколько недель мнимый Нагой и его спутники переезжали из одного города в другой, распуская повсюду слухи о скором появлении «царя Дмитрия». <…>. Наконец 12 (22) июня 1607 г. Лженагой осел в Стародубе. К тому времени повстанцы, вероятно, смогли сговориться <…> об организации публичного появления «царя Дмитрия» в их городке, где Лжедмитрий I никогда не бывал. Тем временем А. Рукин продолжил свои поездки по Северщине, но теперь он всюду говорил, что Государь находится в Стародубе.

Н. Мархоцкий <…> смог установить <…> как организаторам интриги удалось разыграть спектакль с объявлением самозванца. Ротмистр показывает, что в Путивле местные служилые люди, разуверившиеся в слухах о спасении Лжедмитрия I, схватили А. Рукина и пригрозили ему казнью, если тот не скажет, где Государь. Когда приятель самозванца заявил, что «царь Дмитрий» в Стародубе, путивляне отправили нескольких дворян и детей боярских вместе с ним «проведать» истину. Вероятно, это была хитрая уловка, имевшая цель принудить путивлян признать самозванца. Дворяне прибыли в Стародуб и сообщили Г. Веревкину и служилым людям о россказнях А. Рукина. Подьячего повели на пытку. Лицедей <…> в притворном страхе за свою жизнь указал на Лженагого и завопил, что это и есть «царь Дмитрий». В этот момент Лженагой, по свидетельству Н. Мархоцкого, обрушился на путивлян и Стародубцев площадной бранью, обвиняя их в близорукости и нежелании распознать истинного Государя. Толпа взревела и пала на колени. Послы путивлян поняли, что оказались в ловушке. Им ничего не оставалось, как только признать в проходимце «прежнего царя Дмитрия». <…> К. Буссов отметил, что на народ сильное впечатление произвело поведение Ивана Заруцкого. Атаман, хорошо знавший Лжедмитрия I, демонстративно признал в Лженагом «прежнего царя Дмитрия» и принял деятельное участие в праздничных пиршествах и рыцарском турнире, который должен был подтвердить расхожие легенды о воинских доблестях самозванца. Атаман «удостоился великой чести» сразиться с самим «царем». Затея едва не закончилась катастрофой. Опытный воин Иван Заруцкий ненароком вышиб из седла бродягу — бывшего учителя, который едва не отдал Богу душу, рухнув на землю. Конфуз удалось замять. Самозванец заявил, что он намеренно проиграл И. М. Заруцкому, чтобы проверить, верны ли ему подданные.

С этого момента началось продвижение сил нового Самозванца к Москве — пестрое войско его состояло частью из служилого люда присягнувших ему местностей, частью из казаков, т. е. разного рода деклассированных элементов, частью же было наемным, ибо под знамена Лжедмитрия мощным потоком стекались разного рода наемники из Польши. Постепенно их роль в руководстве движением и в первую очередь — в военном руководстве стала решающей, однако назвать это польской интервенцией, по мнению Тюменцева, все равно нельзя: все они пересекли русскую границу вопреки прямому и отнюдь не формальному запрету короля Сигизмунда, интересовали их исключительно деньги и уже потом, в конце 1609 года, когда движение Лжедмитрия приближалось к краху, а польское коронное войско самостоятельно вторглось в московские пределы, осадив Смоленск, наемники вступили в изнурительные и унизительно-повинные переговоры со своим монархом, пытаясь отвести от себя обвинения в серьезном проступке (и заодно получить хотя бы часть гонорара, обещанного Лжедмитрием).

Эти материальные обязательства Лжедмитрия II перед наемниками — которые он принципиально не в состоянии был исполнить по меньшей мере до захвата Москвы — сыграли важнейшую роль в истории движения Самозванца. Уже в Т ушинском лагере Лжедмитрий II фактически стал заложником своих польских солдат: те полностью контролировали его «двор» в самом лагере, самостоятельно принимали принципиальные решения по ведению боевых действий (предпочитая попытки захвата богатых монастырей борьбе «в поле» с войсками Шуйского). В конце концов наемники начали непосредственное администрирование подконтрольных самозванцу территорий — собирали с них по нескольку раз одни и те же урочные и сверхурочные налоги, просто грабили население, забирали жителей в свою армию и т. д. Тюменцев приводит множество документов, в деталях описывающих этот мало с чем сравнимый произвол, вызвавший в конце концов (с декабря 1608 года) восстание на присягнувших тушинцам территориях.

Походная канцелярия Яна Сапеги была завалена адресованными самозванцу челобитными посадских и крестьян с просьбами оградить их и семьи от насилий. <…> В ноябре-декабре 1608 г. крестьяне дворцовой Аргуновской волости в своей второй челобитной Вору указали, что загонщики «засекли до смерти шестнадцать человек да сожгли тридцать семь человек, а под ними был… тягла 24 выти… достальных крестьянишков и женишков наших и детишков вымучат… загонные люди… жнут… житий хлеб молоченый, и стоячий и лошади и плате и животину рогатую и мелкую — все разграбили». В другой дворцовой волости Окружной загонщики «сожгли и иссекли до смерти 80 человек да сожженных и иссеченых 42 человека лежат присмерти». Остальные же крестьяне, по словам челобитчиков, «перемучаны и розграблены, животишка… и статки пойманы без остатков… вымучили… паны и казаки дунцы денег 661 рубли и 10 алтын з деньги, а лошадей 385, 600 коров и быков, 2315 свиней, 616 овец». Крестьяне с. Карийского Слободской волости нарисовали в своей Челобитной Вору аналогичную картину: «Разорены от твоих государевых ратных воинских людей: лошади, коровы и всякая животина поймана, а мы сироты твои зжены и мучены и дворишка, государь,

наши все вызжены не осталось ни единого дворишка, а что, государь, было хлебца ржинова, а и тот хлеб сгорел же, а достальной, государь, хлеб, что было осталось после пожару, и тот нынеча хлеб твои государевы загонные люди вымолотили и развозили снопами….

Подобное жители Переяславского, Юрьевецкого, Ростовского, Суздальского и других уездов русского Северо-Востока со времен нашествия Едигея в 1408 году переживали лишь единожды — во время опричнины Ивана Грозного.

3. Некоторые результаты

Итак, к каким выводам приходит Игорь Тюменцев, исследуя трагедию 1606 – 1611 годов? Или, говоря иначе, на чем фокусирует ученый свои изыскания?

Во-первых, автор старается «с чистого листа» определить типологический характер конфликта и социальный портрет вовлеченных в него сил. Основная сложность здесь, однако, состоит в том, что и то и другое по ходу дела многократно менялось — при неизменных номинально знаменах враждебных друг дружке партий. Так, Тюменцев отводит довольно распространенную некогда и не изжитую полностью ныне версию о наличии в подоплеке конфликта «классовой борьбы»: ни на одном из многочисленных «театров» документально не зафиксировано систематических расправ «угнетенных» с «угнетателями», т. е. податных сословий с дворянами и т. п. Опровергает Тюменцев и казачий характер опоры самозванца времен Калужского лагеря — ученый убедительно показывает, что базу Лжедмитрия II составляла тогда часть обычного служилого люда — дворянское ополчение да служилые «по прибору», т. е. стрельцы, пушкари и т. п. Важным выводом Тюменцева является утверждение о едва ли не вспомогательном характере многих действий правительственных войск Василия Шуйского по отношению к действиям ополчений восставших против самозванца городов. В связи с этим Тюменцев оценивает привлечение Шуйским шведских войск для борьбы с Лжедмитрием II как решение стратегически и тактически однозначно ошибочное.

Отдельно стоит обратить внимание на исследование Тюменцевым обстоятельств появления и пребывания в Т ушинском лагере Филарета Романова — объявленного Лжедмитрием II патриархом отца будущего царя Михаила. Разного рода апологеты династии Романовых этот шаг, не красящий будущего предстоятеля Русской церкви в 1619 – 1634 годах, либо старались замалчивать, либо оправдывали, ссылаясь на якобы всеобщий переход государственной элиты от Шуйского к самозванцу в 1608 – 1609 годах. Тюменцев же, исследуя персональный состав дворов обоих правителей, их Боярских дум и Освященных соборов, приходит к радикально иной трактовке. Согласно его результатам, большинство этих элитных групп оставалось верным царю Василию вплоть до низложения такового в июле 1610 года. А Государев двор и Дума самозванца заполнялись преимущественно людьми незнатными, второго и третьего разбора, а то и вовсе случайными. Таким образом, Филарет Романов и ряд близких к нему лиц продемонстрировали в тяжелый для родины час отнюдь даже не среднестатистическую — а вполне беспрецедентную степень коллаборационизма. Что не помешало им чуть позднее подарить поруганной родине новую династию.

Ну, не загадочна ли русская душа?

* * *

[1] Смута 1425 – 1453 годов (борьба за московский трон наследников Дмитрия Донского) вряд ли может быть названа таковой: в первую очередь, ввиду меньшего воздействияна повседневную жизнь мирного населения, которое почти не выступало тогда в качестве самостоятельной силы. Хотя и тогда было не сладко. Это была чистой воды диастическая, «межфеодальная» смута.

[2] В свою очередь, новейшая версия истории первого Лжедмитрия изложена в выпущенной изд-вом "Европа" в 2006 году книге Василия Ульяновского "Смутное время".