Логика Дэйви Джонса: почему современные Капитаны Крюки реагируют на невидимую руку

Рецензия на: Peter T. Leeson. The Invisible Hook: The Hidden Economics of Pirates. Princeton, NJ : Princeton University Press, 2009

* * *

В пиратах есть нечто такое, что делает их образ притягательным и романтичным, нечто, что позволяет им сохранять видное место в массовой культуре со времен золотого века пиратства в начале XVIII века, когда около 2000 морских разбойников — более 15% численности личного состава Британского военно-морского флота — промышляло в открытом море. Долговязый Джон Сильвер мог быть подозрительным, а Капитан Крюк — откровенно злым, но оба они были центральными действующими лицами соответственно «Острова сокровищ» и «Питера Пена» и, пожалуй, самыми запоминающимися персонажами этих книг. Эррол Флинн сделал себе имя, сыграв лихого капитана Блада, а одной из самых выдающихся ролей Джонни Деппа стал самовлюбленный пират Джек Воробей из «Пиратов Карибского моря», срисованный Деппом с Кита Ридчардса — очаровательного гитариста Rolling Stones с сомнительной репутацией.

Что же делает пиратов столь неотразимыми? Они были по определению ворами. Они были убийцами. Они порой пытали своих жертв. Тем не менее у нас есть устойчивое, пусть и смутное, чувство — и оно, как показывает история, поддерживается культурой, — что у пиратов были свои правила, верность которым они хранили, что они были по-своему, по-особому цивилизованными и даже просвещенными. Хотя современные сомалийские пираты и далеки от тех, что были бичом испанских морей, рассмотрев тех и других сквозь призму экономики и теории рационального выбора, мы увидим, что на самом деле у них много общего. Предлагаемый этими дисциплинами взгляд на пиратский кодекс поведения способен помочь политикам ответить на вопрос, который словно доносится из могил: «Что могут сделать государства для борьбы с морскими преступниками?»

Питер Т. Лисон, профессор экономики Университета им. Джорджа Мейсона, в своей книге «Невидимый крюк» наделяет старую пиратскую легенду свежими пикантными подробностями, умудряясь показать себя одновременно скрупулезным и дерзким исследователем. Детально изучая вопрос и не отказывая себе в небрежной иронии: «Варварски? Само собой. Но эффективно», — он показывает, что самые легендарные аспекты пиратской жизни были во многом продуктами смитовской «невидимой руки». Специфическая ситуация начала 1700‑х годов делала пиратство выгодным, пусть и рискованным, предприятием. Один налет мог принести отдельному пирату до 1000 британских фунтов, что по покупательной способности эквивалентно нынешним 200.000 американских долларов; умелому матросу торгового судна понадобилось бы около 40 лет, чтобы скопить такую сумму. Матросы страдали под гнетом тяжелой низкооплачиваемой работы и жестоких капитанов-эксплуататоров, которые обладали фактически неограниченной властью на борту. Получавшие от судовладельцев долю в капитале и прибылях с него и уполномоченные адмиралтейским законом, разрешавшим подобие тирании, варвары-капитаны имели одновременно экономические стимулы урезать матросам жалование под предлогом порчи грузов, неподобающего поведения или некачественной работы, и легальную возможность налагать телесные наказания — которые на практике могли включать жестокие избиения, заключение под стражу, даже смерть.

Здраво оценивая заведомо бездоказательные свидетельства, Лисон устанавливает, что, вопреки расхожему мнению, большинство пиратов не рекрутировались принудительно, а были добровольными наемниками. Едва ли моряков привлек бы попросту еще один авторитарный режим, поэтому главари пиратов не следовали варварскому примеру капитанов. Они довольствовались каютой, рационом питания, даже долей выручки, сходными с теми, какие получали рядовые пираты; и они не отдавали приказов об избиении розгами, килевании или высадке провинившихся членов команды на необитаемый остров. Почему? Во-первых, будучи преступниками, пираты не подчинялись никаким внешним инструкциям или правительствам; во-вторых, поскольку их суда были крадеными, они не должны были отчитываться перед судовладельцами. Согласно Лисону, пиратам поэтому приходилось развивать демократию, чему служили письменные конституции, известные как «пиратские кодексы». Создание демократии происходило именно так, как его позже описывал Джеймс Мэдисон — а именно в попытке разрешить противоречие между потребностью руководящих органов выполнять функции контроля и их обязательством осуществлять саморегулирование посредством сдержек и противовесов.

Пиратская демократия функционировала по принципу «один пират — один голос», делегировала полномочия старшине-рулевому, а также капитану и включала право команды смещать капитана на основании решения большинства. Пиратская демократия также предоставляла каждому пирату примерно равную долю от общей добычи и создавала права собственности, правила для разрешения конфликтов и наказания нарушений, а также общественные блага, включая систему компенсаций за полученные травмы. Все соответствующие положения толковались и применялись собиравшимся на борту «пиратским советом». Такой распорядок минимизировал споры по поводу причитающихся выплат, внутренних краж, экстерналий и «нахлебничества». Таким образом, невинно замечает Лисон, «пиратская жизнь была спокойной и благочестивой».

Согласно позиции Лисона — а она тверда и убедительна, — даже те практики, которые, казалось бы отдавали чрезмерной жестокостью, были на самом деле продиктованы благоразумием и соображениями максимизации прибыли. И вправду, пираты время от времени прибегали к пыткам, но они не были бесцельными: они обычно пытались добыть информацию о местонахождении сокровищ или наказывали должностных лиц за попытки задержать их или за причинение вреда их товарищам. Но, кроме того, они стремились сразу несколькими способами предотвратить сопротивление, которое могло повлечь издержки в виде повреждений судна и потери, либо вывода из строя, членов команды. Во-первых, сам выбор в качестве жертв варваров-капитанов торговых судов укреплял робингудовский образ пиратов как защитников рядовых матросов, способствуя уступчивости последних во время налетов, а возможно даже побуждая их вступать в ряды пиратов, когда те вербовали рекрутов. Во-вторых, кровожадность этих выборочно применяемых пыток имела символическое значение, позволяя пиратам сохранять репутацию бессердечных и грубых разбойников. И в-третьих, поднимая печально известного «Веселого Роджера» с его зловещим черепом и перекрещенными костями, пираты заставляли ассоциировать свой корабль с одновременно геройским и наводящим ужас поведением и тем самым упреждали вооруженное сопротивление. Лишь между прочим символизируя хвастливую молодецкую удаль, «Веселый Роджер» был рациональным инструментом наступательного сдерживания, который «помогал спасти жизни матросов торговых судов, а не забрать их» (выделено автором). Пиратам даже можно поставить в заслугу, что ради большей прибыли они выступили против расистских нравов своего времени: документы позволяют заключить, что во времена золотого века средняя пиратская команда состояла на 25 – 30 % из темнокожих, многие из которых были свободны. Но если пираты были столь эффективны экономически и прогрессивны политически, почему этот золотой век длился немногим больше десятилетия, с 1716 по 1726 год? Потому что, выражаясь простым языком, они были преступниками, кравшими добычу у государств с гораздо большими силовыми ресурсами — в особенности у Великобритании, главной в мире морской державы, в окрестностях колониальных территорий которой и промышляло большинство пиратов — и тем самым все сильнее провоцировали эти государства на принятие решительных мер. В течение 200 лет неуклюже составленные адмиралтейские законы препятствовали легальным попыткам привлечь пиратов к правосудию (требуя, помимо прочего, чтобы пираты, взятые в плен в дальних морях, были направлены для суда в Англию), что создавало щадящие условия для пиратства. «Закон о более действенной борьбе с пиратством» 1700 года существенно сократило количество подобных помех, уполномочив колониальные власти судить пиратов на местах, трактуя отсутствие сопротивления как сообщничество, предписывая вознаграждение торговым судам, защищающимся при пиратской атаке, и обещая пиратам помилование — с целью сократить их количество и снизить их активность. Согласно поправке 1721 года, торговля с пиратами становилась незаконной, на купцов, которым не удавалось отразить пиратскую атаку, налагался штраф, а командующие правительственных антипиратских судов, плохо справлявшиеся с выполнением долга, привлекались к уголовной ответственности. Эти меры увеличили риски и снизили прибыли пиратства. С 1716 по 1726 год около 400 пиратов — по подсчетам, это одна пятая общего их числа — были повешены; 82 человека в одном только 1723 году. Хорошие времена закончились.

Сейчас, 300 лет спустя, пиратство снова в моде. Сомалийские пираты, промышляющие в Индийском океане и Аденском заливе, — самые дерзкие и деятельные, зато другие прочесывают геостратегически важные Малаккский пролив и Южно-китайское море. В сентябре прошлого года сомалийские пираты атаковали и захватили украинское торговое судно, груженное танками, тяжелым оружием и боеприпасами. Даже будучи окружены американскими и русскими военными кораблями, пираты удерживали контроль над судном вплоть до февраля, когда его владельцы выплатили выкуп в размере 3,2 миллионов долларов. В последующие дни сомалийцы угнали саудовский нефтяной супертанкер, перевозивший два миллиона баррелей нефти в почти 500 милях от Сомали, и захватили шедший под флагом Гонконга иранский корабль, перевозивший китайское зерно. В целом, сомалийские пираты в 2008 году совершили 124 нападения, что на 80% больше, чем в 2007 году, и получили, по имеющимся сведениям, свыше 50 миллионов долларов чистой прибыли. После Нового года пираты стали еще отчаяннее. В апреле 2009 года они впервые атаковали корабль под флагом США — «Маерск Алабама», перевозивший продовольствие и сельскохозяйственные продукты для организаций гуманитарной помощи в Кении. Команде вскоре удалось вернуть себе контроль над судном, а ВМС США освободили взятого в плен капитана, но эта операция имела крайне сомнительный «сдерживающий» эффект, так как пираты пообещали нанести ответные удары по американским целям.

Хотя Лисон и не уделяет много места анализу современного пиратства, он все-таки делает несколько интересных наблюдений. Например, он замечает, что хотя большинство современных пиратов существенно отличаются от старинных, не проводя много времени в море, сомалийские пираты напоминают классических своей готовностью оставаться в открытом море на протяжении длительных периодов времени, своим эгалитарным принципом разделения добычи, созданием системы «социального страхования» для компенсаций семьям погибших пиратов и введением элементарного писаного «пиратского кодекса», включающего правила обращения с пленниками.

Есть и другие общие параллели между современными сомалийцами и пиратами начала XVIII века. К примеру, Сомали не существует как государство практически со времен окончания холодной войны, когда властный диктатор Мухаммед Сиад Баре был свергнут, а его обширный арсенал попал в руки кланов, которые составляют основу сомалийского общества. Несмотря на то что с тех пор было сформировано и признано международным сообществом более дюжины «переходных правительств», ни одному из них не удалось подавить активность представляющих кланы боевых группировок. В результате, нынешние молодые сомалийцы, по сути, оставались людьми без гражданства на протяжении всей сознательной жизни. Подобным же образом, отмечает Лисон, 300 лет назад «большинство будущих пиратов порывали всякие связи со своим государством прежде, чем им исполнялось тридцать», и «их не волновал никакой другой флаг, кроме черного, под которым они шли». И сомалийцам, и морским скитальцам былых времен, чтобы сохранить надежный источник дохода и стабильный жизненный уклад, пришлось искать убежище вне государств.

Вплоть до последнего времени сомалийские пираты встречали минимальные препятствия своей деятельности. Но, также как исключительный успех старинных пиратов заставил когда-то Британию объединить свои силы, дабы стереть их с лица Земли, вторжение сомалийцев в сферу торговых и стратегических интересов Соединенных Штатов, а также держав Европы, Азии и Персидского залива дает ныне толчок к формированию антипиратской коалиции. Возглавляемая США Объединенная оперативная группа 150 — включающая, главным образом, корабли Авианосной ударной группы ВМС США имени Рузвельта и, посменно, несколько кораблей других, в основном европейских, стран — патрулирует побережье Сомали, начиная с 2002 года, а ее миссия состоит теперь не только в контрраспространении и контртеррористической деятельности, но и в противоборстве пиратству. С целью защиты собственных морских перевозок в регион направили военные суда Малайзия, Россия и Индия, а НАТО и Е вропейский Союз послали свои корабли патрулировать область, где промышляют сомалийцы.

Если пираты XVIII века, сумевшие пережить облаву военно-морских сил, могли, по крайней мере, вернуться на родину, то у сомалийцев нет такой возможности. Единственное, что они могут — это вернуться в погруженные в анархию земли Сомали и заняться разбоем на суше. На самом деле сомалийские пираты — богатые, вычурно разодетые и тяжело вооруженные — успели стать большими шишками у себя дома. Они могут позволить себе подождать, пока не спадет международное внимание к ним, и затем возобновить свой морской бандитизм, как это сделали многие помилованные пираты 1700‑х. Вытесненные более двух лет назад финансируемыми США эфиопскими войсками из Могадишо, исламистские боевики — которые вели активную борьбу с пиратами — теперь угрожают вернуть себе фактическую власть. Вотчиной нерелигиозных боевиков, имевших меньшую свободу действий на суше, стала — а возможно, будет и в дальнейшем — морская территория.

Успешные антипиратские действия Великобритании начала 1700‑х подсказывают возможные меры по противодействию сомалийским пиратам: введение системы законных санкций по принципу кнута и пряника и обеспечение возможности оперативно приводить их в исполнение. В 2008 году ООН приняла резолюцию, объявлявшую борьбу с пиратством международным долгом стран — членов организации и разрешавшую им преследовать пиратов в сомалийских территориальных водах. Но поскольку основная часть военно-морских сил сосредоточена на решении других неотложных задач, поддержание их присутствия, достаточного для упреждения или отражения значительного количества пиратских нападений, остается трудновыполнимым. И даже если бы все затронутые страны ввели на территорию свои патрули, их действия по наблюдению за различными секторами пиратского промысла нужно было бы координировать через центральный командный пункт. Это само по себе представляет крайне трудную дипломатическую задачу.

Книга Лисона ясно дает понять, что при всех стараниях, вложенных британским парламентом в разработку антипиратских законов, не было никаких шансов покончить с пиратством до тех пор, пока в 1717 году король не направил эскадры для того, чтобы взять под контроль два главных пиратских порта на Багамах и на Мадагаскаре. Лишившись доступа к ним, разбойники были вынуждены рассеяться по всему земному шару и стали более уязвимыми. В нынешней ситуации проведение сходного маневра предполагало бы военное вторжение в Сомали. Принимая во внимание необходимость обеспечения безопасности и создания государственных структур, в Сомали, подобно тому как это было в Афганистане, понадобилось бы разместить множество военных для принуждения к миру и гражданских для восстановления инфраструктуры. Но, учитывая сохраняющуюся потребность в войсках на территории Ирака и Афганистана, основные военные державы не располагают ресурсами, достаточными, чтобы обеспечить коалицию или миротворческую операцию ООН. Что касается африканских войск, то их не хватает даже для урегулирования уже существующих конфликтов в Судане, южном Сомали и других странах. Горький опыт американцев по проведению гуманитарной интервенции в Сомали в начале 1990-х, кульминацией которого стал инцидент, известный как «падение Черного ястреба», также заставляет задуматься, прежде чем начинать силовую интервенцию. Поэтому международному сообществу следовало бы максимально использовать дипломатию и стремиться наладить беспрецедентно активный и устойчивый диалог.

Такой проект, конечно, покажется пугающим, если мы вспомним печальную серию коррумпированных сомалийских переходных правительств. Но Лисон проницательно замечает, что хищнический образ действий многих правителей на юге Сахары препятствует экономическому сотрудничеству, лишая людей уверенности в том, что они смогут пожать плоды своего труда. С этой точки зрения предпринимательский командный дух пиратов (пусть и в преступной сфере) может говорить об их деятельном оптимизме, который можно направить в русло законного экономического и политического развития страны. И вправду, относительно гладкая пиратская эгалитарная система управления, которая сегодня, очевидно, в какой-то мере воспроизводится сомалийцами, вполне совместима с горизонтальной клановой структурой сомалийского общества. Несомненно, клановое деление может затруднять экономическое сотрудничество. Но, в подтверждение тезиса Лисона, мотив извлечения прибыли, видимо, побудил пиратов переступить традиционные клановые границы, чтобы заняться бизнесом.

Урок, наверное, состоит в том, что внешним агентам стоит призадуматься, прежде чем навязывать свою волю железной рукой. Скорее, следует, прибегая к ненасильственным переговорам, позволить другой, невидимой руке (и крюку) сомалийских интересов самой изменить ситуацию к лучшему. Возможно, самое оправданное решение состояло бы в том, чтобы позволить Сомали существовать в виде отдельных, взаимно признаваемых клановых квазигосударств, которые в конечном счете пришли бы к союзному соглашению. Хотя такой вариант решения вопроса противоречил бы намереньям ООН сделать Сомали унитарным государством, а нестабильная ситуация в стране не вызвала бы доверия у окружающих стран, он все-таки стоит серьезного рассмотрения — хотя бы потому, что все остальное вообще не дало результата.

Свою блестящую книгу Лисон преподносит как особенно наглядную и язвительную иллюстрацию «всеохватности экономики» и ее значения как «сита истории». По его словам, «только через призму экономики может быть осмысленно огромное множество иначе непостижимых человеческих поступков» (курсив оригинальный). Это верно, но, возможно, Лисон слишком скромен. Ведь в то время как его аргументы, несомненно, подкрепляют положение чикагской школы о том, что «мрачная наука» проникает в суть любого человеческого устремления, они также показывают, что действия плохих парней подчинены внутренней логике и тем сложнее заставить их оставить свое преступное призвание.

Правда, венчающая «Невидимый крюк», состоит в том, что пираты, исходя из логики своего мира, действуют рационально. То же самое касается и террористов, так что противоборствующая сторона никогда не решит проблему, попросту объявив их сборищем безумцев. Действительно, недавние исследования, например, «Умереть ради победы: стратегическая логика террориста-смертника» Роберта Пейпа, дают понять, что те, кто так делает, совершают явную глупость. Стоит процитировать доблестного Джека Воробья: «Что до меня, я нечестен, и я нечестный человек, в нечестности которого вы всегда можете быть уверены. Честно говоря, это с честных надо не спускать глаз, ведь никогда не знаешь, когда они выкинут что‑нибудь невероятно глупое».

Библиография

Media, Institutional Change, and Economic Development (with C. Coyne). Cheltenham: Edward Elgar, 2009 (Средства массовой информации, институциональные изменения и экономическое развитие [в соавторстве с Кристофером Койном])

Перевод с английского Даниила Аронсона

Источник: Jonathan Stevenson. Davy Jones’s Logic: Why Modern-Day Captain Hooks Respond to the Invisible Hand. Democracy: A Journal of Ideas. No. 12. Summer 2009. P. 109 – 115.

       
Print version Распечатать