Исправьте общество — и болезней не будет

Рецензия на: Томас Сас. Фабрика безумия. Екатеринбург: УльтраКультура, 2007. 512 с.

* * *

Тема социальной роли и восприятия фигуры безумца не нова. Вписанный в повседневность образ бесполезного деревенского дурачка; сакральная фигура пророчествующего юродивого; социально опасные повредившиеся умом получеловеческие существа, запертые в изоляторах и выставляемые напоказ в цепях; утратившие разум и способность к эффективному труду элементы экономической машины, подлежащие нормализации и возвращению в общую систему производства и распределения — антураж душевной болезни и восприятие ее носителя менялись сообразно изменению социальных, политических и идеологических реалий исторической эпохи. Сумасшедших оставляли без внимания, возводили в ранг богоугодных, запирали под одной крышей с преступниками и венерическими больными, изучали, описывали и лечили, делали объектом приложения практик человеколюбия и гуманизма и истребляли физически. И лишь относительно недавно в фокус внимания социального анализа попали сами неизменные спутники душевнобольных на протяжении последних двух веков — психиатры.

Конец 60 — начало 70-х годов XX века знаменуется выходом в свет целого ряда работ, посвященных анализу и критике институциональной психиатрии, принадлежащих перу как социальных мыслителей, так и самих специалистов по душевным болезням. Всплеск интереса к теме и появление таких работ, как «История безумия в классическую эпоху» М. Фуко, «Asylums» И. Гофмана, «Гражданин и безумие» К. Дернера, «Миф о душевной болезни» и «Фабрика безумия» Т. Саса, приходятся на период реформ и деинституционализации психиатрии в США и Европе. Авторы текстов, в разной степени обремененных критической аналитикой или морализаторской риторикой, сосредоточены на положении социально исключенного, стигматизированного безумца и той роли, которую в процессе его отторжения от общества играет психиатрическая система и врач — обладатель и воплощение медицинской власти.

Подзаголовок «Фабрики безумия » (впрочем, опущенный в русском издании), «сравнительное исследование инквизиции и движения за душевное здоровье», прекрасно раскрывает замысел автора и содержание книги. Сас последовательно сравнивает машинерию институциональной[1] психиатрии с репрессивными практиками инквизиции и охоты на ведьм и утверждает их принципиальное сходство. Он демонстрирует содержательную и структурную близость процедур дознания и вынесения решения (постановки диагноза), отношений между притеснителем и жертвой, социальных функций охотников на ведьм и психиатров.

Основным и обязательным условием охоты на ведьм является вера в колдовство. Аналогичным образом, основой движения за душевное здоровье является миф о душевной болезни. Сас поясняет свою мысль, утверждая, что психиатр создает душевнобольного подобно тому, как антисемит создает еврея: конечно, евреи могут существовать и без антисемитов, но последние создают первых как социальную роль, призывая реагировать на ее носителей сообразно со своими интересами. Так и явления, распознаваемые в качестве симптомов душевной болезни: подавленность или суицидальные мысли, — существуют независимо от психиатра. Но именно психиатр делает их чем-то большим, нежели факты реальности, определяя их как нечто, требующее вмешательства — и тем самым создает душевную болезнь, требующую исцеления. В целом, сущностное сходство ведьмы и душевнобольного как социальных ролей состоит в том, что эти идентичности навязаны им извне.

Во второй части книги («Фабрика сумасшествия») Сас приступает к более тонкому анализу машинерии психиатрической системы. Он демонстрирует зависимость врачебной риторики от официального дискурса, изменчивость диагнозов и самого понимания психических болезней, а также описывает те социальные функции, ради выполнения которых, по его мнению, и конструируется фигура душевнобольного.

Сас признает, что психически больные индивиды (как носители поведения, определяемого современной психиатрией в качестве патологии) действительно могут быть опасны для себя и окружающих. Но общество причиняет вполне реальный вред так называемым «лечением» в ответ на лишь предполагаемый вред со стороны пациента психиатрической лечебницы. Кроме того, Сас отмечает, что борьба против душевнобольных, равно как против еретиков и ведьм, служит защите господствующей этики общества или группы, и приходит к выводу, что именно нонконформизм является душевной болезнью (с. 407). Мотив терапевтического вмешательства со стороны государства прост: граждане это государственная собственность, а болезнь это порча госимущества. И именно сохранение имущества для успешного участия в процессе производства является целью принудительного лечения. В итоге Сас останавливается на понимании роли душевнобольного как «козла отпущения», на которого общество перекладывает вину и ответственность за большинство своих проблем и неудач, делает его носителем зла и благодаря ему избавляется от коллективного разочарования. Помимо прочего, отвержение и унижение другого служит собственному возвышению, превращаясь, по сути, в борьбу за самоуважение и убеждение в собственной нормальности. «Эти злые люди настолько же необходимы добрым, насколько шлюхи — честным женщинам» (с. 443). «Козел отпущения» выбирается едва ли не произвольно, и главным критерием при выборе кандидатов на эту роль, по словам Саса, является их беспомощность, отсутствие возможности объединиться в группу и дать отпор. При всей простоте и ясности этого окончательного вывода, анализ Саса, признаться, выглядит несколько зыбким.

Остается естественное желание его скорректировать на основании данных, которые использует сам автор.

Очевидно, что фигура психически больного и сама душевная болезнь являются социальными конструктами. Для подтверждения этого тезиса достаточно взглянуть на эволюцию психиатрических диагнозов[2] и принять во внимание признание самих психиатров о том, что психическое заболевание и определяется, и описывается в разных терминах, в зависимости от современного состояния культуры (с. 409). Конечно, ситуации, когда душевнобольных обвиняли во всех бедах общества также имели место в истории[3], но сводить социальное значение фигуры безумца исключительно к роли «коз-

ла отпущения» было бы по меньшей мере преувеличением.

Фигура безумца не создается группой специалистов злонамеренно. Поиск и стигматизация людей с психическими расстройствами отвечает «требованию времени» и потребности группы в гармонизации и сплочении, в борьбе против общего врага. Однако Сас оставляет без внимания тот момент, что патология не изобретается и не определяется в качестве таковой для укрепления нормы, но рождается вместе с ней. Появление дисциплинарных систем капиталистического общества в эпоху торжества рационального начала одновременно порождает неассимилируемых, неклассифицируемых, не вписывающихся в дисциплинарную систему[4]. Таким образом, появление душевнобольного как социального элемента, требующего дополнительного контроля, служит скорее следствием универсального прогресса европейских обществ.

Собственно контроль осуществляется в больнице, которую Сас описывает в качестве репрессивного аппарата, места пыток и бессрочного заключения индивидов. Опираясь на данные социологического исследования, Сас утверждает, что психическое заболевание не может быть обнаружено «невооруженным взглядом» обычного человека; констатировать его наличие может только обладающий специальным знанием и облеченный властью специалист. Сумасшедшего определяют в качестве сумасшедшего не на основании его поведения, а на основании медицинского диагноза. Процессы стигматизации и социального исключения по психиатрическому статусу, таким образом, приходят в действие именно с момента столкновения индивида с психиатрической институцией, и ключевую роль в активизации этих процессов играет психиатр. В результате, врач оказывается агентом не пациента, но государства, служа интересам не больного, но общества. Решение проблемы преследования «душевнобольных» в книге предлагается радикальное: упразднение институциональной психиатрии и торжество «нравственной власти ненасильственной психотерапии». «Мы можем стремиться к созданию общества, в котором государство, осуществляя общественный контроль, особенно связанный с применением уголовного законодательства, не будет признавать ни стигмы, ни статусных символов или категорий. Производство профессионалами с одобрения государства стигматизированных личностей и классов людей прекратится, и все будут равны перед государством» (с. 380).

Трудно вслед за автором не пожелать обществу и государству такого решения. Но предложение упразднить отношения доминирования в наши дни слишком явно окрашивает важный критический анализ в тона утопического манифеста.

* * *

[1] «Под институциональной психиатрией я понимаю психиатрическое вмешательство, навязанное человеку другими. Такое вмешательство характеризуется полной утратой контроля со стороны клиента над тем, в какой мере он участвует в своих отношениях с экспертом. Примером работы институциональной психиатрии является принудительная психиатрическая госпитализация» (с. 18).

[2] Примеры, которые приводит Сас, это, прежде всего, мастурбационное безумие и гомосексуальность, которая была исключена из списка психиатрических диагнозов Американской психиатрической ассоциацией лишь в 1974 году, под давлением движения за права гомосексуалов.

[3] Например, обуявший в 1907 – 1920 одах общественное мнение США «страх перед угрозой слабоумных». Г. Годдард, проводивший самое известное в то время исследование по этой проблематике, пришел к выводу, что «слабоумие — источник большинства преступлений». Наследственность слабоумия казалась доказанной, что привело к появлению идеи, будто стерилизация или изоляция таких людей избавили бы Штаты от множества проблем. К тому моменту, когда энтузиазм медиков-реформаторов пошел на убыль, в принудительном порядке были стерилизованы более 50 000 тысяч американцев.

[4] Подробнее: Фуко М. Психиатрическая власть. СПб.: Наука, 2007.

       
Print version Распечатать