Рецензия на: Никс Н. Н. Московская профессура во второй половине XIX — начале XX века. Социокультурный аспект. М.: Новый хронограф. 304 с. (Серия «Российское общество. Современные исследования»).

* * *

Речь идет об очень маленькой группе людей. К 1917 году численность профессоров в крупнейших высших учебных заведениях Москвы составляла чуть более двухсот человек (см. с. 29). А дел у них было очень много: университетские занятия, публицистические выступления, публичные лекции, организация деятельности научных обществ. При таком многообразии тем легко потеряться. Пытаясь справиться с обилием возможных сюжетов, автор выбирает самый простой путь — говорить о людях, то есть о московских профессорах. Три главы книги содержат массу полезных сведений, соответственно, об их социоструктурных характеристиках, научно-педагогической деятельности и повседневной жизни. Текст сопровождается также тремя приложениями, среди которых внимания заслуживает краткий опыт словаря московских профессоров, к сожалению, не вполне свободный от неточностей и упущений (с. 249 – 287). Словом, материала собрано довольно много. Беда только в том, что обилие данных, не объединённых теоретической рамкой, постоянно грозит превратиться в хаотическую мешанину из случайно составленных вместе фактов и фактиков.

Вольно или невольно Наталья Николаевна Никс делает всё возможное, чтобы разрушить целостное представление о научном сообществе дореволюционной России. Из её изложения можно узнать об удивительных подвижниках науки (как Ф. И . Буслаев), о сухих бюрократах (как Н. П . Боголепов), о кабинетных учёных (как Н. Н . Кауфман), об увлекающихся ораторах (как С. А . У сов). Иначе говоря, профессора были, но вот профессуры не видно. В книге не раз цитируются слова профессора уголовного права Московского университета С. И . Баршева: «Русская криминалистика представляет собой пустынное поле, на котором выросли два роскошных цветка: я и мой брат Яков» (с. 82 – 83). Цитируются как пример исключительного самомнения. Однако после прочтения всего текста кажется, что «пустынным полем» была чуть ли не каждая отрасль дореволюционной российской науки. Редкие таланты, хотя бы и самые выдающиеся, были не в силах в одиночку создать полнокровный интеллектуальный процесс. Легкость, с которой Н. Н. Никс отделяет московскую профессуру от «немосковской», создаёт ложное впечатление отсутствия постоянных связей между представителями университетской элиты, жившими в разных городах. Проведение такой «географической» классификации свидетельствует о слабости авторской методологии, целиком опирающейся на причудливую комбинацию психологии и социальной антропологии в их местном изводе.

Н. Н. Никс привлекает к рассмотрению достаточно значительный круг источников: неопубликованные материалы Центрального исторического архива Москвы, изданные дневники и переписку профессоров, официальные статистические и делопроизводственные документы высших учебных заведений и министерств, мемуарную литературу, монографические исследования. Можно посетовать на принципы отбора источников, на полное отсутствие в библиографическом списке иноязычной литературы. Как бы то ни было, используемые Н. Н. Никс источники не столько согласно говорят о чем-либо, сколько согласно молчат. Подавляющее большинство персонажей книги — московских профессоров — представлено изолированно, вне контекста дружеских и профессиональных отношений, образующих существенный элемент научной деятельности. Обещая читателю очерк «социальной истории» (с. 7) московской профессуры, автор фактически не справляется с поставленной задачей. Другой вопрос, что избранная предметом исследования группа не всегда сознавала себя как целое. Академическое сообщество в лице отдельных своих представителей часто не было готово рефлексивно отнестись к самому себе, не было готово самостоятельно выступить на арене публичной политической борьбы. Однако судить об этом на материале рецензируемой книги нельзя, поскольку вопрос о статусе учёного в обществе вообще не попадает в круг мировоззренческих проблем московской профессуры, которые разбирает автор (с. 211 – 230)!

Книга перегружена пространным изложением более или менее интересных бытовых деталей. Так, например, сообщается, что Н. В . Склифосовский имел обыкновение зимой окунаться трижды в прорубь и сразу затем ехать на занятия, а С. М. Соловьёв не начинал дня, не испив сельтерской минеральной воды (с. 184). В итоге исследование конкретной социальной общности начинает опасно напоминать собрание анекдотов из жизни московских чудаков. Иногда впечатление усиливается анекдотическими формулировками автора книги, который то с завидной серьёзностью указывает, что «жизнь профессоров была сгармонизирована с ритмами природы» (с. 183), то с апломбом утверждает, что «для наиболее оптимальной интегрированности во временном континууме необходимо понимание времени», присущее, конечно же, многим профессорам (с. 227). Правда, читателю остаётся неизвестно, в чём именно заключалось такое «понимание времени».

Не остается ничего другого, как предположить, что согласно Н. Н. Никс профессора, так сказать, по должности имеют свое, особое мнение обо всём на свете. Место работы (Москва, Университет) оказывается удобной заменой мировоззрения. Административная принадлежность, наличие определённого звания становится исчерпывающей психологической характеристикой. Получается, что наличие определённого мировоззрения лучше всего устанавливается строчкой в штатном расписании и платёжной ведомости, о которой, кстати, мы получаем изрядные сведения на примере профессора М. С. Корелина (с. 176 – 177). Достигнутый статус профессора как бы задним числом «освящает», придаёт смысл всей жизни учёного, относит его к «интеллектуальному ядру» (с. 5) российской интеллигенции. Обычные московские профессора начала прошлого столетия со всеми их слабостями и недостатками вдруг возводятся в ранг едва ли не абсолютного морального идеала, «духовно-нравственной элиты» (с. 241). Архаизирующая идеализация московской профессуры против воли автора только обостряет черты инертности и самодовольства в портрете академической корпорации. Трудно удержаться от того, чтобы не увидеть в представленном портрете изображение положения дел скорее в советской и постсоветской науке, нежели в дореволюционной.

В связи с этим важность работы, от которой по существу уклонилась Н. Н. Никс, возрастает ещё больше. Изучение трансформаций отечественного академического сообщества на всех этапах его развития представляет огромный интерес. Можно предположить, что свойственные ему слабость авторефлексии и пассивность, которые в конечном счёте отражаются на продуктивности собственно научного творчества, имеют глубокие исторические корни. В течение ХХ столетия численность профессорской корпорации возросла многократно, однако её самосознание стало гораздо более расплывчатым, чем до революции. Сформировался своего рода миф, восполняющий эту рефлексивную лакуну. Так и рецензируемый труд показывает нам не столько саму московскую профессуру, сколько устойчивую традицию её восприятия и изображения, легитимировавшую деятельность уже советских учёных. В основе этой традиции лежит образ «истинного» интеллигента, защищённый от коррозии многослойным поясом апокрифических свидетельств восторженных почитателей. Решающий шаг в осмыслении реальных проблем российского академического сообщества в его прошлом, настоящем и будущем будет сделан тогда, когда исследователи перейдут от психологизирующих описаний светлых личностей профессоров к анализу типичных форм (само) организации научного сообщества, к социологии академической среды.