Джорджо Агамбен: "Я всегда работаю в режиме неотложности, но очень медленно"

Беседа с Патриком Бушроном

Джорджо Агамбен сегодня, без сомнения — один из самых читаемых мыслителей в мире. Его произведения объединяют вопросы лингвистики и проблемы политической философии. Его имя широко известно благодаря глубокому и беспощадному анализу явления, которое Мишель Фуко называл «биовласть»: способа проникновения власти в человеческое тело с целью овладеть самой жизнью управляемых. Агамбен намерен этому противостоять.

«Я всегда работаю в режиме неотложности, но очень медленно». Агамбен не строит из себя перегруженного работой профессора, кочующего с конференции на конференцию, считая такое отношение к жизни «клоунством». Мерцающую в перемещениях жизнь он делит между несколькими избранными местами, в данный момент между Парижем и Венецией.

Небольшая квартира в Латинском квартале, где философ принимает жаждущих встретиться с ним, почти избавлена от книг. Родившись в 1942, Агамбен стал человеком библиотек: в их череде прослеживается его интеллектуальная биография. В 1966 – 1968 годах вместе с Рене Шаром и Жаном Бофре Агамбен был читателем провансальской библиотеки в местечке Ле Тор, где проходил хайдеггеровский семинар; двадцать лет назад философ посещал залы Национальной библиотеки в Париже, где работал над изданием произведений Вальтера Беньямина. Сейчас Агамбен готовит к изданию новую книгу, и место его «раскопок» — полки с литературой по теологии.

Приветливый и сдержанный, Агамбен принимает своего гостя в Париже, которого больше

нет — когда-то богемного, а теперь ставшего серой копией города времен его римской юности. Надо сказать, что в шестидесятые годы вместе с Пазолини, Моравиа и Эльзой Моранте Агамбен принадлежал тому небольшому литературному сообществу, которое, по его словам, «оживляло Рим»: главным было — не работать, но и ни в коем случае не оставаться бездеятельным. Та прошлая жизнь запечатлелась в фантомах кинопленки: в возрасте 22 лет Агамбен сыграл апостола Филиппа в «Евангелии от Матфея» Пазолини.

Эта жизнь уже в прошлом, потому что Рим, как и Париж, стал воплощением идеалов любого правительства — городом, где ничто и никогда более не может произойти. Сам Агамбен чувствует себя в некотором роде философом вымирающих городов, которые, согласно Вальтеру Беньямину, были местом, где могло произойти что угодно. Что касается Венеции, она мертва уже так давно, что ее вряд ли можно счесть даже забальзамированным местом: это город являющихся отовсюду призраков, которые сообщают о себе «таинственными шорохами».

Итак, Венеция, Париж… Но только не Нью-Йорк. Джорджо Агамбен больше не отвечает на многочисленные приглашения американских университетов, поскольку отказывается проходить биометрический контроль. «Иногда даже стыдно быть человеком», — говорит Агамбен. Философ, который никогда не считал себя воинствующим интеллектуалом, способным стратегически планировать свои публичные выступления, тем не менее избрал трибуной страницы газет. Не так давно он выступил в ежедневном издании «Либерасьон» против расширительного злоупотребления понятием «терроризм» — в деле о саботаже на линиях скоростных поездов во Франции.

Во всех случаях, главное для него — противостоять самому понятию «исключительного положения», этой основе парадигмы суверенности, то есть самой сути власти как таковой; выслеживать его вплоть до укромных складок демократических практик… В данном смысле для Агамбена нет фундаментального различия между Освенцимом и Гуантанамо.

Такое кажущееся безразличие к человеческой истории способно шокировать: философа хайдеггеровской школы обвиняли в пустословии и в опасном отдалении мысли от действительности. В самом деле, когда Агамбен намеревается осуществить интеллектуальное суждение как «нужное слово в подходящий момент», он принимает несколько высокомерную позу философа, чуждого общественным наукам. Недостает только нежданного и предвзятого подобия урока истории, который преподносит Агамбен: «Именно неотложность настоящего вынуждает меня взять слово, — отмечает он, — и поскольку доступ к настоящему дает нам лишь археология, мои книги — это тень, которую мое вопрошание о нашей эпохе отбрасывает на прошлое».

Становится более понятным допустимое Агамбеном отклонение собственной мысли к новым философским объектам, которые следуют за внезапностью событий. Агамбен предлагает свой взгляд на понятие современности — как «исключительного отношения к своему времени, которому человек принадлежит, при этом всеми силами стараясь удержаться от него на расстоянии» (Rivages poche / Petite bibliothèque, 64 С.).

В том смысле человек, ослепленный светом своего века — существо не более современное, чем тот, кто не выходит из темной комнаты. Ибо нужно бесстрашно встречать сумерки сегодняшнего дня и узнавать «в темноте настоящего тот свет, что ищет нас и найти не может». Тут, без сомнения, сказывается работа истории; выразить иначе этот разительный парадокс — описать его как столкновение времен, «и лишь тот, кто в самых, казалось бы, современных и актуальных вещах видит признаки или сигнатуры архаичного, может считаться современным человеком».

Его недавнее произведение «Царство и слава» претендует на обнажение основания нашей эпохи — ослепляющей нас темноты, а именно победы древней власти аккламации[1] в современном обществе спектакля.

Слава, как ее определяет Агамбен — это диспозитив, благодаря которому власть узурпирует истинную форму человеческой практики «бездеятельности» (inoperosità, понятие, в итальянском языке отличное от «праздности»). И здесь мы возвращаемся к столь исключительному образу жизни философа, который грезит себя писателем, вслушивается в шепот призраков Венеции и фантомов Пазолини, не утешаясь исчезновением богемы. Ибо бездеятельность — категория безусловно политическая, а потому и неотделимо поэтическая. Ее суть заключается в поиске того, над чем в наше время еще нет власти, дабы временно там обосноваться. Не для того, чтобы выдумать иной мир — не существует иного мира, кроме нашего — но чтобы придумать ему новое применение, подобно тем поэтам, которые ищут не новый язык, но способ «обездеятельностить» обыденный язык, приведя в нерабочее состояние все его коммуникативные функции. Это не работа в собственном смысле слова, но деятельность — и одна из самых трудных. Всегда в режиме неотложности. Но очень медленно.

Перевод с французского Валентины Чепыги

Источник: Le monde des livres, 27.11.08.

* * *

[1] аккламация (acclamatio, лат. — крик, восклицание) — принятие или отклонение собранием какого-либо предложения упрощенным порядком (без подсчета голосов) на основе реакции участников собрания, выражаемой аплодисментами, восклицаниями, репликами и другими изъявлениями своего мнения. — Прим. ред.

       
Print version Распечатать