От редакции. «Русский Журнал» обратился с вопросами о современном состоянии российского правозащитного движения к одному из его наиболее активных участников Александру Даниэлю – российскому историку и публицисту, научному руководителю исследовательской программы «История инакомыслия в СССР», члену правления Международного историко-просветительского, правозащитного и благотворительного общества «Мемориал».

* * *

РЖ:Уважаемый Александр Юльевич, как вы считаете, принципы демократии и те, принципы, которые отстаивают правозащитники – это одно и тоже?

Александр Даниэль: Это зависит от того, как понимать слово «демократия». Если трактовать его дословно, как «власть народа», то концепция прав человека шире чем демократия: она включает в себя принцип народовластия (хотя бы в виде «права на участие в управлении страной»), но наравне с этим принципом она ставит и целый ряд других. Народовластие обеспечивает законные интересы большинства, а права человека – свободу и достоинство меньшинств, на которые большинство не должно посягать; вплоть до наименьшего из мыслимых меньшинств – каждого отдельного человека. В сущности, эта концепция утверждает единство и солидарность человечества, потому что в ее основе – мысль о том, что все люди без исключения имеют некоторый минимальный набор прав, одинаковый для всех. Старый лозунг Французской революции, – «Свобода, равенство, братство», отнюдь не утратил своей актуальности ни в одной из трех своих составляющих. Их просто невозможно разделить.

Современное понимание демократии в большинстве развитых стран основано именно на этой расширительной концепции: народовластие должно осуществляться так, чтобы оно не приводило к стеснению прав меньшинств и, в первую очередь, прав личности. Иное, узко «этимологическое» понимание порождает политические режимы, которые сегодня уже никто не называет демократическими: от «плебисцитарных демократий» обоих Бонапартов до тоталитарных государств ХХ века.

РЖ: На ваш взгляд, в чем причина неуспеха правозащитного движения в России и некоторых странах СНГ и его сравнительная слабость в США?

А.Д.: Я не думаю, что правозащитное движение в России неуспешно. Неуспешным оказалось демократическое развитие страны – это так; но, несмотря на это, правозащитное сообщество существует, развивается, выполняет свои функции. Правозащитные организации оказывают реальную помощь конкретным людям, и масштабы этой помощи год от года возрастают. (Конечно, эффективность этой помощи была бы куда выше, если бы в России существовало независимое правосудие – но тогда и нужда в ней была бы не такой острой). Еще одна важнейшая функция правозащитного движения – быть оппонентами и критиками власти (при благоприятном положении дел – также и партнерами, и сотрудниками, но критиками – обязательно) и, несмотря на фактическую цензуру в СМИ, их голос слышен.

Не думаю также, что правозащитное движение в США слабо. Посмотрите, какие колоссальные сдвиги произошли в этой стране за последние 50 лет в отношении положения черного населения и других национальных меньшинств. У истоков борьбы за гражданские права афроамериканцев стояли именно правозащитные организации, такие, например, как Национальная Ассоциация содействия прогрессу цветного населения. Именно правозащитники добились в начале 1960-х законодательной отмены сегрегации на Юге и включения борьбы с расизмом в повестку дня политики федерального правительства. А разве не эффективной оказалась борьба американских правозащитников и всего международного правозащитного сообщества вокруг тюрьмы в Гуантанамо? Вот уже год как этой тюрьмы не существует – и этого добились именно правозащитные организации: Международная Амнистия, американская Хьюмен Райтс Вотч и другие.

РЖ: Может ли возникнуть, на ваш взгляд, определенная солидарность между правозащитниками, которые критикуют, например, Россию за Чечню, а США – за Гуантанамо? По какой причине, материальной или идеологической, эта связь не возникла до сих пор?

А.Д.: Что значит «может ли возникнуть связь между критиками России за Чечню и критиками США за Гуантанамо»? Это просто одни и те же люди, одни и те же организации: та же Международная Амнистия, та же HRW – да практически все крупнейшие правозащитные организации мира! И в России то же самое: возьмите хоть многочисленные выступления в печати по поводу Гуантанамо председателя Правозащитного центра «Мемориал» Олега Орлова или руководителя «Гражданского содействия» Светланы Ганнушкиной.

РЖ: Способны ли правозащитники определять и регулировать единые стандарты демократии (хотя бы в пределах ОБСЕ)?

А.Д.: Да, думаю, что способны. А кем, собственно, были отцы Преамбулы Устава ООН и Всеобщей Декларации прав человека, такие, как Жак Маритэн или Рене Кассен?

РЖ: Способны ли правозащитники принимать во внимание национальные и культурные особенности тех или иных народов, своеобразное отношение этих народов к вопросам права?

А.Д.: Вопрос о мультикультурализме часто поднимается критиками концепции прав человека; еще одно подтверждение правильности моего тезиса (собственно, не моего, а, как минимум, Владимира Соловьева), что эта концепция – квинтэссенция мысли о принципиальном единстве рода человеческого. Конечно, это единство может реализовываться только в многообразии культур и никак иначе – но концепция прав человека это обстоятельство учитывает. Именно поэтому она встает на защиту прав меньшинств. Все-таки любое «частичное» человеческое сообщество – культурное, этническое, конфессиональное, – представляет собой меньшинство в человечестве.

А права человека – это ведь всего лишь попытка определить «граничные условия», минимальный набор общих требований к достойному и свободному человеческому существованию. Грубо говоря: бирманцы, наверное, очень сильно отличаются от русских или англичан – и это замечательно! Но я никогда не поверю, что какому-нибудь бирманцу нравится, когда ему выбивают зубы в ихней ментовке, или что он находит при этом утешение в мысли о своебычии древней бирманской культуры.

РЖ: Правозащитник, который принимает во внимание требования государственной безопасности – перестает ли он быть правозащитником?

А.Д.: Никакой «государственной безопасности» в природе не существует – есть национальная безопасность, то есть, безопасность страны и людей, в ней живущих, каждого в отдельности и всех вместе. А государство – это инструмент обеспечения национальной безопасности. Термин «государственная безопасность» возникает там, где произошла подмена задач, где государство выдает себя не за инструмент, а за некую сакральную ценность.

Разумеется, правозащитник, который принимает во внимание требования национальной безопасности, не перестает быть правозащитником. Более того: на мой взгляд, правозащитник, который не принимает во внимание требования национальной безопасности, перестает быть правозащитником.

РЖ: Почему большинство населения в России, США, Китае не рассматривают правозащитников как выразителей их интересов?

А.Д.: И в названных Вами странах, и в любых других. Потому что они и не являются выразителями ничьих интересов – ни «большинств», ни меньшинств (не существует никакого единственного «большинства»: любой человек по каким-то параметрам относится к большинству, а по каким-то – к меньшинству). Выражением интересов тех или иных групп населения занимаются многие, от профессиональных политиков до социальных общественных организаций; миссия же правозащитников – защищать не интересы граждан, а их свободу и достоинство. А свобода и достоинство – это такие ценности, нехватку которых люди склонны замечать только тогда, когда это коснется их лично (да и то не всегда). И очень многие из тех, кто бурчит, что правозащитники защищают «черных», «гомиков», преступников, сектантов и вообще кого угодно, но только не их – законопослушных русских православных гетеросексуалов, попав случайно под горячую милицейскую дубинку или еще каким-то образом пострадав от бездушия и жестокости государственной власти, бегут за поддержкой в ближайший офис правозащитной организации. Лучше бы они в суд бежали, конечно.

РЖ: Можно ли назвать таких людей, как Ноам Хомски, правозащитником?

А.Д.: Я слишком мало знаю о деятельности Ноама Хомски как лидера антиглобализма, чтобы с уверенностью ответить на этот вопрос. Но я с детства привык относиться к Хомски как к великому ученому, и считаю, что мнение таких людей по фундаментальным общественным проблемам нельзя игнорировать.

Беседовала Любовь Ульянова