Жизнь и мнения Ивлина Во, джентльмена

Ивлин Во. Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным: Из дневников 1911-1965 гг. / перевод, составление и комментарии А. Ливерганта. – М.: Текст, 2013.

Название этого текста недвусмысленно намекает на книгу Лоренса Стерна по нескольким причинам. Во-первых, сразу хотелось бы причислить Ивлина Во к хранителям и продолжателям английской литературной традиции. Известными литераторами были его отец и старший брат, искрометные диалоги персонажей Во невозможно представить без комедии Реставрации и пьес Уайльда и т.д. Об отношении писателя к творчеству современников речь впереди.

Во-вторых, как известно, описывая жизнь Тристрама Шенди, Стерн успел в девяти немаленьких частях рассказать лишь о младенчестве своего героя. В проницательном эссе В. Шкловский писал о несколько хаотическом впечатлении от книги: «Действие все время прерывается, автор все время возвращается назад и делает прыжок вперед, в основную новеллу, которую к тому же не сразу и найдешь, все время вторгаются десятки страниц, наполненных причудливыми рассуждениями».

Доказывая преимущества свободы, капрал Трим чертит своей тростью в воздухе замысловатую линию. Не менее замысловатой будет задача читателя дневников Ивлина Во, если он пожелает составить из них жизнеописание автора.

1. Дневниковые записи велись писателем на протяжении почти всей жизни, но довольно нерегулярно, с большими лакунами.

О годах обучения в школе Хит-Маунт (1911-1916) сохранилась буквально пара страничек. В колледже Лансинг Во учился с 1917 по 1921 год, но дневниковые записи велись им последние два года. В Оксфорде, в Хартфордском колледже, писатель провел с 1922 по 1924 год, с грехом пополам получил диплом бакалавра третьей степени, дневников же вовсе не оставил.

Частично восполнить эти утраты помогают мемуары «Недоучка», повествование в которых Во довел до 1925 года, и большой рассказ «Школьные дни Чарлза Райдера», задумывавшийся как роман.

В дневниках середины второй половины двадцатых годов, несмотря на их гораздо лучшую сохранность, тоже есть пробелы, самый существенный из которых история недолгого брака с Ивлин Гарднер (1903-1994, а не 1965-й, как указано в примечаниях). С другой стороны, осталось много записей о первых шагах в живописи и литературе («Утром рисовал с таким наслаждением, что после обеда решил в школу не возвращаться»; «Послал издателям письмо с предложением написать книгу «Ной, или Будущее алкогольного опьянения». Идея была воспринята с энтузиазмом»); о постылой работе учителем в частных школах («Учил обезумевших детей. Играл в регби. Выпивал в «Колоколе». Читал «Братьев Карамазовых»); о рассеянной жизни в Лондоне («После ужина выпили желтого шартреза, отчего Вселенная вновь повернулась ко мне своей радужной стороной»; «Сделал искрометную алкогольную карьеру»); о кратких набегах на Шотландию и Францию (впечатляющие описания охоты на выдру и марша горцев; «Путешествие получилось хуже не придумаешь; очень сомневаюсь, что я его забуду, а значит, и писать про него нечего», заключает Во подробный рассказ о раблезианских похождениях в Париже); продолжительном круизе в Грецию и Италию («Р. говорит, как, впрочем, и все в Афинах, исключительно о мужской проституции. В его квартире толкутся сомнительные типы со смуглой кожей и героическими именами вроде Мильтиада или Агамемнона. За 25 драхм за ночь они спят со всей здешней английской колонией»; «Пустился было на поиски римской ночной жизни, но оказалось, что она отсутствует – запретил дуче»).

В дневниках тридцатых годов решительно преобладают путевые заметки. Во пересек значительную часть Африки – от Порт-Саида до Кейптауна («Меня благословил безумный епископ-капуцин. Расспрашивал его про Рембо: «Очень серьезный. Жизнь вел замкнутую. После его смерти жена уехала из города, возможно, на Тигр»); путешествовал по Британской Гвиане и Бразильской Амазонии («Слышал, как чернокожая гувернантка стращает детей моим именем. Над таблицей умножения пролито много слез»); плавал на Шпицберген в рамках подготовки Оксфордской арктической экспедиции («Упирающиеся в облака вершины гор белой грядой снега на черном фоне напоминают зебру. У берега плещутся небольшие айсберги цвета купороса»); ездил корреспондентом на итало-эфиопскую войну («После ужина побывали в борделе, где семь девиц работают с 9:30 утра до 11:30 вечера с двухчасовым перерывом на обед. Каждому клиенту они предоставляют от 5 до 10 минут и берут 25 лир. Раз в три месяца им полагается отпуск. Когда мы пришли, в помещение набилось человек восемьдесят»).

За пределами дневника остались многие важнейшие события биографии: принятие католичества, знакомство и роман с будущей женой Лорой Херберт, брак с которой окажется прочным – они проживут вместе тридцать лет и воспитают шестерых детей.

Ивлин Во забрасывает дневник в начале 1938 года, после нескольких месяцев семейной жизни, и возвращается к нему только летом 1939 года, когда над Европой сгущаются грозовые тучи.

События Мировой войны оставили в дневниках писателя заметный след. Достаточно подробно рассказывает он о сложностях, с которыми столкнулся, пытаясь поступить в регулярную армию («Врачи не самого высокого мнения о вашем зрении, а впрочем, задания вы будете большей частью выполнять в темноте»); о службе в Королевской морской пехоте в 1939-1943 гг. и скитаниях по Британии («Всю ночь мерз, несмотря на меховой плед и масляный нагреватель: нелегко приходится морской пехоте»); о неудачных экспедициях в Дакар, Ливию и на Крит («Сильно потеем, но следуем рекомендациям доктора Уотсона и налегаем на спиртное»; «Только тут я понял, что на войне нет ничего более ценного, чем подушка»; участие в рейде на штаб Роммеля).

Летом 1944 года Ивлин Во вновь оказывается в Средиземноморье, но уже в составе военной миссии Рандолфа Черчилля, осуществлявшей связь между английским командованием и армией Иосипа Броз Тито. В Хорватии писатель находился с сентября 1944 г. до середины февраля 1945 г., когда был отозван в Италию, а вскоре и на родину.

Последние двадцать лет жизни отложились в дневнике Во довольно скудно. Как и в довоенные годы, преобладают путевые впечатления: о кратком пребывании на Нюрнбергском процессе («Перевод шел почти одновременно с речью, и возникало странное ощущение, будто два человека переругиваются и слышат в визгливой интонации юной американской переводчицы собственные голоса»); о путешествии в Голливуд («Изобретением вредоносного тумана калифорнийцы умудрились испортить даже климат»); о поездках в Скандинавию и Индию («Канцлер Упсалы, нисколько не смущаясь, рассказывал мне, что у большинства студенток внебрачные связи»; «Группа верующих, похожих на обезьян, окрещены прямо в джунглях»). Дневниковых записей с осени 1948 г. до осени 1952 г. и с конца 1956 г. до конца 1960 г. совсем нет, а в 1961-1965 гг. писатель вел, скорее, не дневниковые, а памятные заметки.

Впрочем, можно ли было ожидать иного от человека, еще 6 сентября 1920 г. записавшего следующее: «Какая, в сущности, пустая вещь, этот дневник! Все по-настоящему важное лучше, думаю, хранить в памяти». Поэтому дальнейший текст основан не только на том, что Во написал, но и на его умолчаниях. Конечно, в своих предположениях я старался не переходить границ разумного.

2. Ошибочно считать Ивлина Во только преуспевшим литератором-сатириком, отцом многочисленного семейства, храбрым защитником родины и заядлым путешественником. Он был большим мастером трагического дарования, в чем может убедить хотя бы чтение «Пригоршни праха», «Возвращения в Брайдсхед», «Тактических занятий», «Сострадания» и других произведений.

«Цельный человек», лишенный трагического восприятия окружающей жизни и себя в ней, вряд ли станет настоящим художником. Здравомыслящий и верующий Ивлин Во в течение всей жизни испытывал сильнейшее «желание смерти» или, иначе говоря, усталость от жизни.

19 июля 1921. Много думаю о самоубийстве. Прошлой ночью просидел до часа, сочиняя прощальные письма. Увы, вкус меня явно подводит.

10 июля 1925. На сердце у меня свинец, а по нервам бежит электрический ток. Надеяться мне не на что.

20 марта 1943. Миндаль, нарциссы, цветут все апрельские цветы, на живых изгородях распускаются листья. А на сердце зима – от безделья, одиночества и ледяного холода в голове.

25 января 1947. В крови кокаин, опиум и бренди, в теле слабость, в душе тоска.

Здесь попутно следует развеять несколько простодушный миф об автобиографичности повести «Испытание Гилберта Пинфолда», в которой Во якобы описал свои видения, вызванные неумеренным употреблением лекарств. На самом деле он лишь использовал форму «галлюциногенной» повести, продолжая, пусть и с иронией, традицию де Куинси, Хаксли и других, чтобы нарисовать «портрет художника в зрелые годы», когда на смену неизвестности, денежным и сердечным затруднениям приходят усталость, творческий кризис, болезни и языкастая «Молва - что дудка: дуют в нее догадка, зависть, подозренье».

28 октября 1847. Мой 44-й день рождения. Я гораздо, гораздо старше, чем в этот же день в прошлом году, я немощен и слаб. Умственно я достиг той степени непричастности, которая, сочетайся она с истинной религиозностью (не сочетается), могла бы служить назиданием для потомков. Год назад, в этот самый день, я принял несколько решений, но не выполнил ни одного.

30 августа 1955. Вчера вечером Лора сказала, что была бы рада, если бы кто-то из ее детей (или все) стал священником или монахиней. Несколько лет назад от подобной мысли она пришла бы в ужас. Перемена взглядов объясняется не столько жаждой попасть на небеса, сколько отсутствием жажды жизни.

Еще в 1926 году в дебютной повести Ивлин Во уподоблял равновесие между жизнью и смертью равновесию между желанием и разумом. Жизнь и желание – переменчивы, смерть и разум – постоянны. В судьбе же писателя желание так и норовило перескочить на другую чашу весов. Чтобы удерживать весы своего бытия в состоянии шаткого равновесия, ему необходимо было подкреплять сторону жизни чем-либо весомым. Магистральный сюжет дневников Во и составляют поиски этих весомых понятий и явлений.

Самое время их перечислить: дружба, любовь, дом, семья, религия, гражданский долг и, последнее по счету, но не по важности, искусство, определяемое Во как желание жить, т.е. сохранить личность, смерть которой, в конце концов, неизбежна.

3. Искусство как свое призвание Ивлин Во осознал очень рано: «По-моему, если хочешь, чтобы работа получилась на совесть, ей надо посвятить всю жизнь» (16.12.1919). Вообще, важно отметить постоянство суждений писателя: он быстро сформировался как личность и не менялся в главном на протяжении жизни.

Возможно, определяющее влияние на Ивлина Во оказал Фрэнсис Криз, занимавшийся с ним каллиграфией и живописью. «Он жил на ферме Личпоул в имении соседнего помещика по имени Тристрам, с которым его связывали неясные отношения. Когда я в первый раз пришел к нему, то застал сидящим с пяльцами у камина». В своих воспоминаниях Во приводит выдержки из писем Криза.

«Того, что ты, как говорил сегодня, хочешь иметь (речь шла о цели в жизни), не имеет по-настоящему никто. Трудно с этим смириться, и все же… Ты должен видеть свет текущего дня и малых дел, которые окружают тебя в школе и дома. Если будешь пренебрегать ими, его сменит тьма. Уже сейчас ты видишь больше света, чем многие. Хочется надеяться, что ты не уподобишься интеллектуалам, толкующим о Красоте и Искусстве, но потерявших способность чувствовать самое Красоту, когда она является, как, например, сегодня вечером (впечатления о прогулке)».

Наиболее Развернутое высказывание о себе как о художнике Ивлин Во изложил в разгар войны.

«29 августа 1943. Еще в самом начале войны я писал Пэкенхему, что её главная задача состоит в том, чтобы лишить художника иллюзии, будто он человек действия. Меня война от этой иллюзии избавила. А еще я сумел отмежеваться от остального мира. Его безрассудства больше не выводят меня из себя, я не хочу влиять на мнения или события, не хочу разоблачать прохвостов. Не хочу никому и ничему служить. Просто хочу делать свое дело художника».

Писательство свое Во считал важнейшим делом, не зря в его письме начальнику от 27 января 1944 г. с просьбой об отпуске, в частности, говорится: «Если у автора зародилась и сформировалась идея, она должна быть реализована». И где бы ни находился Ивлин Во, - в английской усадьбе, амазонских джунглях, на адриатическом побережье под бомбами или на калифорнийском кладбище, - он нигде не забывал о своем призвании.

Вопросы литературного мастерства в дневниках Во появляются очень редко.

«22 марта 1944. Мне все время хочется, когда я пишу, чтобы все происходило в один день, за один час, на одной странице, и в результате теряются драматизм и напряжение».

Несколько больше можно почерпнуть из отзывов о творчестве современников.

«7 октября 1928. Читал новый роман Олдоса Хаксли: нескончаемо длинный, герои те же, что и в «Шутовском хороводе», те же невнятные прогнозы и унылые любовные связи, нескончаемые прения и биология.

31 августа 1945. Прочел, проникнувшись огромным уважением к автору, «Путешествие в Индию». Помимо основных тем почему-то запомнились яйца на пикнике и крики «Эсмер, Эсмер!» на судебном процессе. Чудно.

31 декабря 1960 – 1 января 1961. (О романе «Ценой потери») Сложное положение, в котором оказался герой, описывается трижды, один раз – в виде волшебной сказки, которая, по идее, должна продолжаться всю ночь, но рассказывается всего десять минут. Эпизод с бегством и поимкой Део Грация не получился. Попадающий в лепрозорий журналист – грубая подделка. Удались Грэму (Грину) превосходная проповедь отца-настоятеля и затхлая атмосфера в лепрозории.

15 июля 1961. Узнав о самоубийстве Хемингуэя, перечитал «Фиесту». Когда книга только вышла, она стала для меня откровением, и в первую очередь из-за описания рыбной ловли и боя быков, а не пьяных разговоров. Язык и сейчас производит сильное впечатление, а вот сюжет оставляет желать. Вначале Роберт Кон описан очень подробно, чего нельзя сказать о других персонажах. Вся книга задумана как трагедия Кона, однако сам он к финалу отступает в тень».

Итак, с главной жизненной ценностью все более или менее очевидно, с другими же дело обстояло сложнее.

4. На алтарь Дружбы больших жертв Во не приносил. В молодости наиболее близок он был с Аластером Греем. «На протяжении года или двух мы были неразлучны, а если когда и разлучались, то почти ежедневно переписывались, пока он, как многие из моего поколения, не услышал зов Леванта и навсегда не покинул родину». Но критическое отношение писатель сохранял даже на близком расстоянии.

«25 августа 1926. С Аластером почти не виделся, и слава Богу. В Париже и французах он, как это ни удивительно, мало что смыслит. Последнее время вижусь с ним, пожалуй, слишком часто».

В зрелые годы Во умело выбирал дистанцию. Долгое время они тесно общались с Рандольфом Черчиллем, сыном знаменитого политика, и вот как резюмирует их отношения писатель в дневнике.

«27 октября 1944. Рандольф в очередной раз посетовал, что я мог бы быть с ним повежливей. Меня этим не проймешь: ему доставляет удовольствие хамить тем, кто слабее него; если же он имеет дело с таким же сильным, как он, то тут же принимается скулить. Если ему все это сказать – поймет, но выводов из сказанного не сделает. Он несносен, у него отсутствует фантазия, острота ума. Он по-детски памятлив, и память заменяет ему мысль. Задачи он ставит перед собой самые незначительные, но и их неспособен решить из-за неумения владеть собой. По характеру он человек зависимый – а потому привязчивый и эмоциональный. В длительном общении он плох, но никто, кроме него, не выбрал бы меня, и никто, кроме меня, не ужился бы с ним».

С товарищем по конфессии и профессии Грэмом Грином Ивлин Во также дружил долгие годы, но с бесчисленными оговорками.

«1 января 1961. Грэм всегда и всем недоволен. В своих ранних книгах он ропщет на бедность и безвестность, сегодня – на успех. Винюсь: я был одним из тех, кто причислил его к ненавистной категории «католических художников». Раньше он сетовал на неумеренность своих сексуальных потребностей, теперь – на их нехватку».

5. Любовь в жизни Ивлина Во, кажется, была одна и, как обычно бывает, неразделенная. «Той осенью я влюбился во все семейство и, пожалуй, как описывает подобный случай Форстер в «Хауардс-Энде», перенес свое чувство на единственного подходящего члена этой семьи, их 18-летнюю дочь. Ее звали Оливия Планкет-Грин. Она умерла незамужней и еще не старой женщиной, проведя последние двадцать лет жизни в уединенном коттедже со своей матерью, практически ни с кем больше не общаясь. Книга, пьеса, кинофильм, балет, новый и обычно недостойный друг, общественная несправедливость, всем известная и всеми принятая как неизбежность, но о которой Оливия узнавала последней, полностью захватывали ее на какое-то время. Эти порывы смягчались ее необычной утонченностью, которая не мешала ей говорить и поступать вызывающе, но позволяла сохранять в неприкосновенности свойственную ее натуре деликатность, а еще застенчивость, которая не давала ей самой искать друзей, а вынуждала довольствоваться теми, кто, очарованный ею, настойчиво искал ее расположения. Временами она бывала ворчливой и язвительной, страдала от своей болезненной застенчивости, была неспособна на обычные женские хитрости в стремлении нравиться, вообще показать себя, немножко ненормальная, правдоискательница и в конце жизни святая».

Как признавался впоследствии Ивлин Во, ни опыта, ни силы воли для настоящего ухаживания ему не хватало.

«5 января 1925. Написал Оливии, что накануне вечером (когда Во признавался ей в любви) был трезв (неправда) и искренен (полуправда).

11 января 1925. В одиночестве пили чай перед газовым камином и вяло переругивались. «По-моему, ты меня больше не любишь», - твердила она, а когда я попытался доказать, что люблю, проявила полное безразличие.

21 января 1925. В мой последний день в Лондоне мы с Оливией стали друзьями. Звонила мне и сказала, что хочет увидеться. Позвал ее позавтракать, явилась на пять минут раньше и была очень мила. Сидели под книжными полками, и она твердила, что я – великий художник и что мне нельзя быть школьным учителем.

15 апреля 1925. Все улеглись, мы же с Оливией просидели в темноте до четырех утра; я расчувствовался, конечно же занудствовал, но она была со мной добра.

18 апреля 1925. Никак не могу излечиться от любви к Оливии. Мое чувство мучительно для нас обоих. Стоит оказаться рядом с Оливией, я грущу, нервничаю, мне не по себе. А Оливия нисколько не скрывает своего чувства к Тони, отчего мои шансы тают на глазах.

15 марта 1926. После обеда я решил, о чем сейчас очень жалею, поехать в Лондон повидать Оливию. Застал ее в спальне, заваленной чулками и газетами. Укладывала в сумку бутылки. Раздалась, говорит исключительно о себе, причем как-то отстраненно и бессвязно. Некоторое время сидел на ее постели и пытался, чувствуя, как падает сердце, ее разговорить. На обратном пути подумал, что неплохо было бы написать роман, - но ничего подобного я, конечно же, не сделаю».

Здесь автор себя явно недооценивал – его писательская слава была уже не за горами. Важно еще добавить, что Оливия долгое время оставалась его наперсницей, чьим мнением он очень дорожил. Во всяком случае, судя по дневнику, она была единственным человеком, с которым Во безотлагательно обсуждал обе свои помолвки.

6. Зато к брачному союзу Ивлин Во подходил со здоровым практицизмом.

«7 апреля 1927. Познакомился с очень милой девушкой Ивлин Гарднер.

12 декабря 1927. Ужинал с Ивлин в «Ритце». Сделал ей предложение (по легенде, Во сказал: «Давай поженимся и посмотрим, как пойдет»). Определенного ответа не получил.

27 июня 1928. Обвенчались с Ивлин в церкви Святого Павла на Портмен-сквер в 12 часов. Какая-то женщина в алтаре печатала на машинке. Гарольд – шафер, Роберт Байрон выдавал невесту, Алек и Пэнси – свидетели. На Ивлин был новый, черный в золотистую полоску джемпер, на шее шарф».

Первый брак распался через год, а в 1933 году Во познакомился с Лорой Херберт, на которой женился лишь в 1937 году, так как долго добивался расторжения церковного брака Ватиканом. Отношение ко второй жене было несколько покровительственное и снисходительное.

«25 июля 1936. Вчера ночью бедная малышка Лора до смерти испугалась залетевшей в спальню летучей мыши.

Портофино, 6 мая 1937. С 4:50 до 7:50 футбольный матч в маскарадных костюмах. Лора в восторге. За ужином в подвальчике выпила лишнего, купила заводную кошку.

19 ноября 1939. Никогда Лоре не бывать такой счастливой, как сегодня (о рождении сына)».

Так или иначе, но Ивлину Во именно с Лорой суждено было создать вполне респектабельную семью. Крепость эта выдержала испытания военного времени, но особенных иллюзий о семейном счастье Во не питал.

«13 ноября 1943. Много разговоров о том, что немцы установили во Франции пусковые установки, способные обстреливать Лондон мощными ракетами. Высшие круги всерьез этим обеспокоены. Вот и я распорядился отослать в Пирс-корт книги, которые хранил в отеле «Гайд-парк». И при этом счел возможным привезти в Лондон сына. Из чего, казалось бы, следует, что свои книги я предпочитаю своему сыну. На это я мог бы возразить, что во время бомбежек пожарники детей спасают, а книги уничтожают. Суть же в том, что одного ребенка можно заменить другим, сгоревшая же книг гибнет безвозвратно. Кроме того, ребенок вечен».

Надо сказать, что Во писал вовсе не абстрактную сентенцию: в ноябре 1940 г. у них умерла новорожденная девочка («Я видел ее: личико синее, с сероватым оттенком. Бедняжка, в этом мире она была непрошеной гостьей»).

«1 января 1946. Мои дети утомляют меня. Воспринимаю их недоразвитыми взрослыми; нерадивы, агрессивны, легкомысленны, чувственны, лишены чувства юмора.

16 августа 1948. Дети дома. Тереза кричит не своим голосом, Брон ленится, Маргарет прелестна, но глупа, Харриет безумна. Всю прошлую неделю у нас прожила моя мать. Настроение у меня от ее пребывания не улучшилось – постоянно все хвалит. Уж лучше бы она, как это свойственно старикам, жаловалась - тогда бы, по крайней мере, избавила меня от необходимости быть вежливым».

7. Приняв в сентябре 1930 года католичество, Ивлин Во со временем стал активным деятелем католического движения в Англии. Он написал имеющие научную ценность биографии мученика иезуита Эдмунда Кэмпиона (1935) и «выдающегося, но довольно унылого друга», кардинала Рональда Нокса (1959), и религиозно-исторический роман «Елена» (1950) о римской императрице, нашедшей крест Распятия.

Вера самого Ивлина Во, впрочем, носила отчасти фаталистический характер.

«26 марта 1962. «Утешения» ниспосылаются крайне редко, на них не следует рассчитывать. Не можешь молиться? Есть что просить у Бога? Ты пытался? Жалеешь, что не получилось? Значит, действительно молился. Для скептика в этом и заключается обман».

Но уважение и благодарность к институту католической церкви писатель неизменно сохранял.

«Аддис-Абеба, 3 ноября 1930. Встал в семь утра, пошел в католическую церковь: островок здравомыслия в обезумевшем городе.

Пасха 1964 года. Когда я впервые попал в церковь, меня поразила не торжественность церемониала, а то, как справляется со своим делом священник. Перед ним стояла очень важная задача, которую кроме него выполнить было некому. Он и служка взгромоздились на алтарь и взялись за дело, совершенно не интересуясь тем, что происходит у них за спиной и – уж тем более – вовсе не собираясь произвести впечатление на прихожан».

8. Религиозный долг Ивлина Во перед Царем небесным, в конечном счете, взял верх над долгом гражданским перед британским монархом.

О боевом пути офицера Ивлина Во написано выше; а вот некоторые записи джентльмена Ивлина Во о Мировой войне.

«27 августа 1939. Есть символическая разница между тем, кто пошел на фронт воином, и тем, кто защищает отечество на гражданской службе, - даже если в этом качестве он представляет бОльшую ценность.

6 октября 1940. Сейчас самое важное не вести боевые действия, а отвлечь народ от раздумий. А потому препятствия, которые чинятся войскам интендантскими службами, штабами и проч., очень ценны; армия, где поначалу все идет гладко, а потом по мере ухудшения общей обстановки, отлаженный механизм начинает давать сбой, проиграет скорее, чем наша армия, где царит хаос.

Гибралтар, 15 октября 1940. Последние десять дней дохли со скуки. Интерес вызывали разве что суды над гомосексуалистами. Я защищал морского пехотинца Флоренса: получил 8 месяцев, его партнер – 11. Моя речь в защиту обвиняемого удалась.

Критский дневник, 26 мая – 1 июня 1941. Я вошел в сарай, за столом сидели два сержанта. - Мне сказали, что полковник Хаунд здесь. – Здесь. Я огляделся, но никого не увидел. Тогда сержанты показали мне под стол, где их командир сидел в позе тоскующего орангутанга. Я отдал честь и вручил ему приказ.

13 февраля 1944. Русские предлагают разделение Восточной Пруссии. Неоспорим тот факт, что теперь Германия представляет Европу в борьбе со всем остальным миром».

С середины 1944 года военная одиссея Ивлина Во все более приобретает черты Крестового похода.

«2 июля 1944. Рандольф Черчилль предложил мне полететь с ним в Хорватию. Он надеялся, что я поспособствую преодолению Великой Схизмы между католической и православной церквами. О существовании этого противостояния ему стало известно буквально на днях, и он счел, что оно мешает его военной политике.

Топуско, Хорватия, 24 октября 1944. Встретился с монсиньором Риттигом. Задал ему несколько вопросов о позиции Церкви. Священники признают авторитет своих епископов на освобожденной территории? – Да, епископы ведь не делали ничего предосудительного. – Сколько священников было на оккупированной территории? – Он не знает. – А капелланы там были? – Да, но немного. – Будет кому обучать церковным догматам? Монашеские ордена будут, как прежде, допущены к образованию? – Францисканцы вели себя плохо: подстрекали усташей. Ни один ответ не устроил меня в полной мере. И мне подумалось, что монсиньор ставит политику выше религии. Потом я спросил, ходили ли на службу партизаны. Он принялся расхваливать партизан за их рассудительность, чистосердечие, отвагу. Что лучше, спросил я, быть отважным язычником или трусливым христианином? Тут он высказал мысль, что долг священника в тяжелую годину быть со своим народом.

17 января 1945. Вспоминаю, что сделано за последние два дня, и вижу, сколь благотворны мои действия: давал работу нуждающимся, пропитание – голодным, канадца отправил в Канаду, доминиканскому священнику помог обменять вино на муку. В армии найдется немного людей, которые могут этим похвастаться, а также тем, что живут обособленно и в свое удовольствие.

Рим, 2 марта 1945. За столом фигура в белом; кругом неземная красота, но глядеть по сторонам я был не в состоянии; трижды преклонил колени и присел сбоку. Сразу же перешел к делу и заговорил о югославской церкви, сделал короткое резюме и упомянул Риттига. Папа все это выслушал, сказал: «Ca n'est pas liberté», а потом заверещал на своем непонятном английском. Спросил, сколько у меня детей, и сказал, что был в Портсмуте на параде военных кораблей. Передал моим детям четки и свое особое благословение. И все же ушел я от него с убежденностью, что он понял, для чего я приходил. Это, собственно, мне и было нужно».

Таким выдалось завершение долгого и трудного Крестового похода, чего писатель ждал с заметным нетерпением.

«29 августа 1943. Не люблю армию. Хочу опять сесть за работу. Я много чего припас за эти годы, припрятал до поры в погреба, что-то уже настоялось – самое время пить, а то вот-вот испортится».

Припасенных материалов Во хватило на двадцать лет, талант рассказчика ему не изменял, но жизненная энергия безвозвратно покидала душу и тело.

«3 января 1954. Молюсь теперь только об одном: это я опять. Укажи мне, что делать. Помоги это сделать».

       
Print version Распечатать