Юркая цитадель

Писатель Бояшов и режиссер Шахназаров об истоках воинского героизма

В кино сейчас это принято: снимать какую-нибудь традиционную, в подкорках массового воображения засевшую историю – в двух вариантах. Можно почти одновременно – чтобы критики поговорили о «конкуренции Белоснежек», сопоставляя «Белоснежку: Месть гномов» Т. Сингха (вышла на российские экраны в марте) и «Белоснежку и охотника» Р. Сандерса (покажут в июне).

Комедийный мюзикл Сингха про молодящуюся королеву и фэнтези Сандерса про сироту-принцессу, взявшую в руки меч, вызывают в памяти «конкуренцию» образов другой фольклорной героини – Красной Шапочки.

В мультфильме 2006 года из этой сказки сделали стебный детектив, за которым последовал столь же издевательский сиквел – боевик («Красная Шапка против зла»). А в прошлом году появилась, напротив, до мурашек серьезная вариация на тему красной тряпки для волка – готичная легенда с оборотнем в «Красной шапочке» К. Хардвик, ранее экранизовавшей подростковую сагу о вампирах и оборотнях «Сумерки».

След «Сумерек» будет и в фэнтези про Белоснежку – мечом против злой королевы вооружится Кристен Стюарт, в киносаге сыгравшая главную роль. Ну а от нее легко провести параллель к экранизации «Алисы в Стране чудес» Т. Бертона, который приказал кэрролловской героине меньше болтать чепуху с безумными зверушками и зарубить мечом страшного Бармаглота.

Эта «конкуренция» готики и стеба, меча и трюка, страшилки и абсурда на самом деле проникла в культуру куда глубже уровня массового кино. В литературе, например, параллельно развиваются два противоположных способа рассказывать сказки: крайности олицетворяют автор бесчисленных анекдотов на сказочные и мифологические мотивы Петр Бормор и мистическая, склонная к антиутопии и мизантропии Анна Старобинец.

А значит, в сражении постмодернизма с мифами никто не победил, и мы по-прежнему выбираем, как относиться к старым истинам.

Миф о войне – Великой, так что на героев ее хочется быть похожим, и Отечественной, так что памятью о ней можно собрать народ от Калининграда до Владивостока, – сегодня на очереди к реконструкторам. Последняя война, оставившая в народном сознании образцы эпического героизма; последние битвы, которые современники согласны почитать священными.

Отодвигаясь в прошлое, опыт Великой Отечественной вытесняется сообщениями о нынешних локальных кампаниях, в которых кто враг, кто мирный житель – не разобрать, не отличить агрессора от защитника родины. Опыт остывает, из истории превращаясь в предание, эпос, фэнтези о борьбе абсолютного добра с откровенным злом – на историческом подкладе.

Фильм Карена Шахназарова «Белый Тигр», вышедший на экраны к нынешнему Дню Победы, и повесть Ильи Бояшова «Танкист, или Белый Тигр», по мотивам которой поставлен фильм, соотносятся, как триллер и мультик про Красную Шапочку.

Может покоробить – как это, сравнивать военную историю с детской сказочкой? Но повесть Бояшова о чудо-танкисте и супертанке, его вечном враге, – явление одного порядка со сказкой.

Лязгающая броней, ложащаяся костьми, достоверная война становится в повести фоном к абсолютной, вечной, мифической битве героя со злом. Через всю Отечественную и дальше, в освобождаемой Европе танкист Найденов преследует неуязвимого «Белого Тигра», оставляя за собой пожженные танки, как загнанных лошадей.

Рыцарь и дракон – Бояшов сам в повести приводит такую параллель. А еще – Давида и Голиафа, капитана Ахава и кита Моби Дика, и однажды поминает народного мстителя Башмачкина из «Шинели» Гоголя. Ему, в общем-то, все равно, к какой именно сказке подключить читателя, да и сама война, несмотря на совестливо проработанную танковую фактуру, скорее – условие деконструкции.

Бояшов бьет в краеугольный камень мифа – воинский героизм.

Собственно, именно поэтому читатели и критики опознали книгу как остро современную – она в полной мере отразила актуальное отношение к войне.

Частный человек не терпит мобилизации. Он никому не должен.

Бояшов притронулся к тайне великой войны, большой истории, священного долга – и ощутил, как близки они к границе человечности.

Что человеку смерть – герою музыка, об этом – повесть. Бесстрашный танкист, одержимый погоней за врагом, – в старинном смысле «немец», его не понять. А то и – не человек.

«Страшная беспощадная сущность» – это Бояшов не о войне сказал, и не о фашизме. О герое-безумце, жалеющем танки больше людей, о воине-«маньяке», чья жизнь в день великой Победы лишается всякого смысла.

С такого не возьмешь пример, он вызывает ужас.

Чудовище, как и его соперник – непобедимый танк. Добро и зло равны, когда – абсолютны. В повести Бояшова, как в компьютерной игре, безразлично, за какую сторону играть.

Напротив, понятные, родные в повести – люди, не проявившие чудес доблести, спасающие от войны свои «копеечные жизни». Сам экипаж безумного танкиста – мародер-наводчик и пьяница-заряжающий – вызывает куда большее сочувствие, просто потому, что такая мотивация доступна рассудку.

Героизм и обыденная человечность – их столкновение и создает в повести смеховую атмосферу, разбавляет эпос – иронией. Критик Андрей Степанов после выхода «Танкиста…» предсказал Бояшову «создание Большого Серьезного Эпоса», но, по-видимому, Бояшову достаточно для высказывания маленьких смеховых повестей. Неслучайно в прошлом году «Лимбус-пресс» переиздало одним томом его дебютные, лучшие вещи – повести, каждая из которых раскачивает, играя, жертвенник великого мифа.

Чтобы воссоздать священную историю войны по скорым чертежам Бояшова, требовалось вернуться от абсурда к реалити-шоу.

Карен Шахназаров в интервью рассказывает, что старался по минимуму использовать компьютерную графику, что вместо каскадеров пригласил бывших танкистов, что на самые эпизодические роли подбирал актеров штучно, по лицам – таким, какие выиграли бы войну.

Из «прокопченного и безобразного», со следами 90-процентного ожога, чудовищного танкиста Бояшова режиссер сделал такого приятного, светлоглазого Теркина.

Белого Тигра, наоборот, демонизировал окончательно, разжевав зрителю: танк «мертвый», в нем и экипажа никакого нет.

Расставив эти опознавательные знаки добра и зла, Шахназаров полностью убрал иронию Бояшова, и самым смешным эффектом в фильме стала вылезающая из танка баба.

Ирония ушла – на ее место пришла психология, Шахназаров работает крупным планом. Три лучшие сцены в фильме – те, каких не было в литературном источнике. Пленные немцы по выщербленным улицам Берлина проходят мимо праведно уставших советских солдат. Жуков и Кейтель, крупно – по-барски задранный нос побежденного, чванный монокль и уверенное перо – подписывают акт о капитуляции Германии. Немецкая делегация пышно ужинает мороженой клубникой, поднесенной солдатами-победителями.

Шахназарову тесно в повести Бояшова. И кажется, весь мистический сюжет с охотой безумца на танк-призрак нужен ему, чтобы заставить зрителя досидеть до эпилога.

До монолога Гитлера, рассказывающего тем, кто не понял, что война не имеет конца.

В последовательной экранизации Бояшова Гитлера мог бы сыграть актер, представлявший Найденова. Это был бы трюк на грани фола – но и здоровский втык войне. Самому духу борьбы.

У Шахназарова Гитлера играет реально немецкий актер. И когда говорит, что человечество создано борьбой, что в вечной войне – существо жизни, – нас пробирает дрожь от призрака нового врага.

Ни повесть, ни фильм не имеют финала, потому что борьба не может окончится. Но в повести это смешно, а в фильме страшно – и величественно.

Бояшов – голос мира, а Шахназаров готовит нас к войне. Превращение человека в бронебойную машину ужасно в условиях, когда народы пасутся. Но когда стадо всполошит страх, понадобятся люди, которые прут напролом.

Шахназаров пытается мобилизовать зрителя, но зритель в комментариях придирчиво оценивает технические характеристики модели Белого Тигра. Он меряет войну категориями игры, в которой слабая «разрушаемость» – провал.

Отвращение к войне, насмешка над самым духом борьбы – вершина гуманизма, уважения к человечности. Но то же уважение понуждает избегать риска, если только целью его не становится развлечение, щекотка чувств.

И готическое погружение в миф, и стебное отчуждение от него служат в массовой культуре – развлечению. Ни Белоснежка с мечом, ни танкист в погоне за «Тигром» не вдохновляют за ними последовать: у них ведь тоже какой-то частный, свой интерес. Своя игра.

Вопрос о ценности, во имя которой частный человек сегодня даст себя мобилизовать, остается самым острым. Считалось большим достижением, что люди решились пожертвовать своим временем и частными делами для того, чтобы публично обозначить свою политическую позицию.

Ту или иную.

Но граница вещей, которыми можно пожертвовать ради позиции, постепенно расширяется.

Люди по сотой доле вносят свою жизнь в договор мены.

По Бояшову, героизм начинается за 90-процентной чертой.

       
Print version Распечатать