Всё очень серьезно

Второго сентября умер Артур Владимирович Медведев – редактор альманаха “Волшебная гора” (философия, эзотеризм, культурология).

Для любого человека, который знал Артура, это сообщение стало полным шоком, поскольку он был в расцвете сил (40 лет) и исполнен постоянных предчувствуй будущего, – как редактор большого альманаха, он воплощал собой центр того большого проекта, который назывался “Волшебная гора” и который, конечно, выходил далеко за пределы одного издания. При этом, нельзя сказать, чтобы он персонифицировал этот проект в себе, поскольку был больше редактором и собирателем текстов, чем автором, почему его имя сегодня не столь известно как имена многих из тех, для кого его альманах стал трамплином в кипящее море гуманитарно-политического андеграунда 1990-х – начала 2000-х годов. А без понимания атмосферы этого андеграунда невозможно понять, что такое “Волшебная гора” Артура Медведева.

Надо сказать, что сам редактор это прекрасно понимал, иначе бы не дал своему изданию название знаменитого романа Томаса Манна 1924 года. Надо также упомянуть, что все паломники к этой горе и на её вершину прекрасно осознавали, что переживают своего рода атмосферу “Веймарской России” со всеми её прелестями, предвкушая скорый и неизбежный “рагнарёк”. Да, и теперь, через семнадцать лет после выхода первого номера “Волшебной горы”, а случилось это не когда-нибудь, а осенью 1993 года, можно ясно констатировать, что в 1990-е и немножечко в начале 2000-х русская интеллектуальная культура переживала нечто наподобие второго Серебряного века или, если уж приводить такие аналогии, Бронзового века, где альманах “Волшебная гора” одновременно претендовал на роль таких изданий, как “Аполлон” и “Вопросы философии и психологии”.

Как в эпоху Серебряного века не могло не появиться своего “Мусагета”, так в эпоху Бронзового века 1990-х не могло не появиться своей “Волшебной горы”. И в этом плане Артур Медведев не просто занял необходимую нишу своего времени – он её создал. Почему это получилось именно у него? Потому что для того, чтобы собрать такое количество разных людей, нужно было согласиться оставаться “только редактором” и не претендовать на роль идеолога. Для большинства иных авторов, желающих создать нечто подобное, этот альтруизм был абсолютно невозможен, включая автора этих строк. И хотя я не знаю всех причин, почему Артура Медведева больше нет, кроме того, что он перенес тяжелейший инсульт, и не имею права судить об этих причинах – хотя бы потому, что не общался с ним уже несколько лет, позволю себе мысль, что именно альтруизм или, если повысить пафос словами Достоевского, вселенская отзывчивость русского человека, – стала, по меньшей мере, одной из причин, приведших Артура к земному концу. Оставаясь почти невидимым центром всего космоса “Волшебной горы”, он так или иначе не мог не видеть его внутреннюю противоречивость, которая давала себя знать с каждым годом, и которая, по моему убеждению, не имела никакого положительного разрешения.

Если у “Волшебной горы” было какое-то главное самоопределение, так это был так называемый “традиционализм”, о чем сам Артур говорил в интервью газете “Завтра” (11.12.2007): “Разумеется, "Волшебная Гора" претерпела немалые трансформации за время своего существования. Первые два выпуска можно обозначить как "культурологические". Но уже с третьего номера стал обозначаться "вектор развития" в сторону традиционной метафизики, ориентация на подлинную Традицию во всех возможных её проявлениях. На уровне метафизики, религии, культуры”. Если читатель не знает, о каких конкретно “Традиции” и “традиционализме” идет речь, то можно сразу сказать, что совсем не о тех, что подразумеваются в общепринятом смысле – конкретно речь идет о религиозно-философском учении француза Рене Генона, который для многих визионеров нашего Бронзового века 1990-х стал своего рода Марксом от метафизики.

Когда страна, воспитанная в советском благочестии, была в одночасье заполонена всевозможными протестантскими и квази-протестантскими, оккультными и квази-оккультными “учениями Востока и Запада”, редкий интеллигент не поддавался их влиянию, а Русская Православная Церковь еще не могла дать этим влияниям адекватный ответ, поскольку в сознании того самого интеллигента сама Церковь была лишь одной из носительниц подобных учений. Представьте себе человека, который одновременно открывает для себя Блаватскую, Юнга, Ницше, Фёдорова и “поэзию русского космизма”. А теперь представьте себе, что этот человек достаточно серьезен, чтобы позволить себе пребывать в этом хаосе и верить во всеобщее единство религии и прогресса, - вот тут-то и появляется Рене Генон, который объясняет ему, что все культуры произошли из одной “интегральной Традиции”, которая осталась в “золотом веке”, а мы все живем в “конце времен” и можем только питаться её уходящим светом, оставшимся во всех “традиционных религиях” в качестве их “эзотерического ядра”. Отсюда возникает вывод, что нет и не может быть одной-единственной истинной религии, а есть множество разных “эзотерических традиций”, так что на выходе мы получаем, своего рода, экуменизм, но только “справа”…

Вначале 1990-х эта теория казалась настолько верным ответом пошловатому либерально-прогрессистскому “нью-эйджу”, что, казалось, она вот-вот станет господствующей среди нашей интеллигенции. У этой теории был один известный проводник, который вполне мог бы конвертировать её в реальное движение – это Александр Дугин, но его ревностное стремление монополизировать весь этот “традиционалистский дискурс”, сказавшееся на неизбежных конфликтах с другими поклонниками Генона, не позволило ему стать лидером всех “традиционалистов”. Складывалась неприятная ситуация: запрос на генонизм возрастал, но мало кто хотел воспринимать его по-дугински вместе с Дугиным, и вот поэтому появление “Волшебной горы” как принципиально “нейтрального”, якобы надконфессионального и надполитичного издания было абсолютно востребовано. Оказалось, что можно любить Генона, но при этом слушать Цоя и Талькова, уважать Пелевина и Сорокина, что для очень многих было вполне комфортной ситуацией.

И поэтому, хотя к 2002 году я уже числился одним из наиболее активных “традиционалистов”, сделать встречу на тогда ещё Евразийском Клубе с Артуром Медведевым и опубликоваться в “Волшебной горе” было для меня весьма важно. Тогда, в №VIII этого альманаха мое имя значилось среди членов редакционного совета. Там была опубликована моя статья с красивым названием “Последний призыв Орфея” о том, что во имя борьбы с либеральной обывательщиной нужно объединить аполлоническое и дионисийское в новом орфизме. Какое-то время в начале 2000-х казалось, что “традиционалистский дискурс” из маргиналии выходит на поверхность и превращается в мейнстрим. Представлялось, что поскольку с наступлением “путинизма” антисекулярная и антилиберальная философия больше не обвиняется с порога в “фашизме” и увлечение Геноном совсем не обязательно должно сопровождаться пребыванием в оппозиции, то теперь “традиционалистское движение” должно было стать ведущим среди всех интеллектуалов.

Но – именно потому, что с наступлением того самого благословенного “путинизма” либеральный нигилизм 1990-х сам оказался в оппозиции, и бороться за “традиционные ценности” стали ведущие Первого канала, потребность во всеобщей дружбе “против современного мира” резко отпала и на первый план встал вопрос о конкретной, положительной альтернативе этому миру. И вот тут-то выяснилось, что эта положительная альтернатива у всех очень разная, что никакой Генон не может преодолеть не снимаемой догматической разницы между христианством и, скажем, исламом, что “Традиция” у всех разная, и “Империя” у всех разная, и консервативная революция тоже у всех разная, что нужно определиться с выбором, о чем некоторые уже задумались. Конечно, кроме тех, кому очень не хотелось покидать приятное пространство “традиционалистского” салона, тем более, если столько в него вложено личных душевных и физических сил.

Этот душевный разлом проходит по всей “традиционалистской” и около-“традиционалистской” среде последние пять лет, и из него нет никакого третьего пути – либо мы утверждаемся в одной-единственной религиозной истине, отбрасывая Геноновский гиперэкуменизм, либо мы продолжаем вечно “играть в бисер” мистической всеотзывчивости и всечувствия, что будет неизбежно сказываться и на нашей нравственности, и просто на нашем физическом состоянии.

Артур Медведев был в центре этого разлома и не хотел выходить из него. Само время было против него, оно заставляло его меняться, чего он очень не хотел, и тогда оно стало его вытеснять. Конечно, он понимал этот возрастающий диссонанс со временем и очень переживал, а становиться циничным менеджером по поставке “эзотерических учений” в глянце, он не мог. Я же не хотел разрывать с “Волшебной горой”, надеясь на её изменение. Я не надеялся на то, что альманах станет только православным, – сам Артур недвусмысленно сказал мне: “Как может альманах с таким названием быть только христианским?” Но я надеялся, что в нем, как и во всем российском “традиционализме”, будут соблюдаться определенные предпочтения, что, во всяком случае, христиане-“традиционалисты” смогут писать о других религиях то, что они о них думают, а именно то, что они – ереси. Я прекрасно понимал, что нарушаю конвенцию, но рассчитывал, что сама конвенция будет другой. Самое радикальное, на что мог пойти такой как я, это предложить соответствующую статью. Самое радикальное, на что мог пойти такой человек как Артур, это отказать в этой статье.

С тех пор прошло почти пять лет. “Волшебная гора” осталась ведущим “традиционалистским” изданием, где, например, появился раздел "Лечение и исцеление", в котором публикуются работы типа "Алхимия и психология". Я бы очень хотел поговорить с Артуром о верности этого пути лет через 20-30, я видел в его глазах сомнение и переживание, я знал, что своим демаршем я поставил перед ним вопрос ребром. Но не надо уходить в сантименты и снижать пафос проблемы. Такой журнал как “Волшебная гора” существовал не для приятного чтения и комфортного времяпрепровождения – он был рупором и участником серьезной мировоззренческой войны, в этом было его достоинство и только с этой, мировоззренческой высоты стоит оценивать его вклад в историю русской интеллектуальной культуры, и только на этом, мировоззренческом уровне стоит вести дискуссию вокруг него. Всё действительно слишком серьезно. Иначе зачем было всё это начинать?

       
Print version Распечатать