Вернется ли мир на "третий путь"

Попробуем отказаться от распространенных клише, начиная с «резкого усиления» Китая или Индии. Пока что это по-прежнему страны «третьего мира», в которых давно, еще в 1950–е годы, возникли очаги национальной индустриализации. Они, как, скажем, и Бразилия, со сбоями двигались по пути отвоевания себе более подобающих позиций в мировой иерархии. При Джавахарлале Неру или Мао Цзэдуне стратегия строилась на внутреннеориентированном накоплении при широких внешнеполитических альянсах.

Тогда много говорили о «движении неприсоединения», антиимпериализме и «Новом мировом экономическом порядке». Теперь же, напротив, их стратегия волей-неволей строится на внешнеориентированном накоплении индустриального потенциала, но при политическом замыкании на самих себя. Все правительства пока ведут поиски своей легитимности в национальном характере, при этом стараясь никак не задеть источники текущего экономического роста, которые почти целиком внешние и западные.

Пока не получается создать сколько-нибудь жизнеспособный альянс глобального Юга, способного совместно воздействовать на свои собственные и мировые дела. Почему? Потому что и Китай, и Индия, да и Бразилия – зависимые поставщики товаров и услуг на рынки развитых стран Запада и Японии, как и Россия – в реальности пока поставщик энергетических и сырьевых ресурсов своим европейским партнерам. Все эти страны включены в глобальную финансовую надсистему, которую могут, наверное, сильно пошатнуть и даже обрушить благодаря накопленным в последние годы валютным резервам, но которой они не могут управлять. Остается пока двигаться прежним курсом, с более или менее умелыми корректировками.

Происходящее сегодня берет начало в 1970-х годах. Тогда крупные капиталистические предприниматели Запада столкнулись с двумя источниками конкурентного давления.

Во–первых, это их давление друг на друга и конкуренция между развитыми странами, к которым к тому времени добавилась Япония со своим автопромом и электроникой. К концу 1960-х годов завершилась эпоха восстановления и умиротворения западных экономик, все встали на ноги и при этом обрели исторически неслыханные уровни массового потребления.

И это, во–вторых, привело к удорожанию рабочей силы в тех же странах Запада и в Японии. Старики, которые начинали жизнь еще крестьянами, теперь ожидали нормальных пенсий и медицинского обслуживания на старости лет. Среднее поколение рабочих, которое и осуществило ре-индустриализацию 1950-х, ожидало сохранения стабильной работы и комфортных условий. Это поколение, которое первым привыкло ездить раз в год к морю. Молодежь же, поколение внуков и внучек, шла толпой в высшее образование и, став специалистами, превращалась в новый средний класс. Эти молодые специалисты и проявили себя в студенческих волнениях 1968 года, которые в условиях демократии грозили на следующих выборах сломом прежнего господства консервативных отечески-патерналистических партий и избранием каких-нибудь (на тот момент – радикальных) «зеленых».

Кстати, те же самые процессы наблюдались и в СССР, только в несколько иных формах. У нас росли и реальные доходы, и понижалось качество труда, поскольку советская система уже разучилась командовать (никакой номенклатуре не хотелось жить под настоящими Сталиным или Берией), но при этом так и не дополнилась рыночными механизмами эффективности, потому что ту же номенклатуру перспектива политической и экономической конкуренции с какими–то завлабами приводила в негодование.

Западные элиты ответили резким поворотом вправо, в жесткий неолиберализм. Производство по законам нерегулируемого рынка начало уходить из зон с дорогой рабочей силой в зоны мира, где еще оставалось много полуголодных молодых крестьян и дисциплинарные политические режимы, в основном диктатуры, либо правого военного толка (Южная Корея, Бразилия, Чили), либо коммунистические, как в КНР и затем во Вьетнаме. Капитал не пошел в СССР именно потому, что там уже не оставалось ни массы крестьянства, ни реальной диктатуры. Мы к 1970-м годам стояли ближе к Европе, чем к «третьему миру».

Для Запада, особенно для США и Великобритании, вывод производства в «третий мир» означал деиндустриализацию и расформирование их рабочих классов. Социальные издержки удалось преодолеть благодаря мощной финансовой накачке, проще говоря, путем перевода бывших работников в средний класс низовых управленцев и рантье (за счет приватизации жилья, широкого распространения кредитования, частных пенсионных фондов, доступа к спекуляции акциями в интернете). Этот поворот идеологически и институционально был также подготовлен неолиберализмом и упадком прежних левых партий и новых левых движений. Более того, финанциализация мировых рынков разом обанкротила множество догоняющих индустриализаций в «третьем мире».

Вспомните долговой кризис 1980-х и идейно-политический триумф МВФ в 1990-е. Тем самым был создан эффективный дисциплинарный механизм на глобальном уровне, обеспечивший коллективные позиции Запада и прежде всего США еще на несколько десятилетий. Альтернативные разговоры о национальном развитии и «Новом мировом индустриальном порядке» стали просто неприличны и немыслимы. Это и есть «вашингтонский консенсус». Силу и власть такой экономической конструкции помогают оценить не столько Адам Смит или Карл Маркс, сколько Мишель Фуко.

Бывшие республики СССР, некогда «второй мир», отыграли тот раунд по наихудшей – деиндустриализация была стихийнее и куда разрушительнее, чем в «ржавом поясе» Питтсбурга и Глазго, и дополнялась финансовой и коррупционной ловушкой, по образу и подобию «третьего мира».

Но вроде бы сейчас на дворе не конец прошлого века, наступает уже второе десятилетие XXI века. Так не пора ли признать, что теперь все изменилось? Давайте не тешить себя лестными иллюзиями и сценариями многополярного будущего. Пока что ничего не изменилось. Да, в 2008 году случился финансовый обвал. Но ведь Запад и капитализм пока прекрасно удержали свои позиции. У США, как стало теперь ясно, еще остаются колоссальные финансовые и, может даже главнее, идеологические запасы прочности. Да и вооруженные силы, несмотря на пробуксовки в Ираке и Афганистане, явно остаются вне конкуренции. Китай, Бразилия, Индия да, в общем, и Россия, а тем более Евросоюз и Япония не выдвинули никакой серьезной альтернативы гегемонии США. Платили исправно, активы в долларах не только не сбросили, но даже и скупали. Возникли некоторые полные дипломатически неясных намеков разговоры о многополярности, о социальной ответственности, необходимости регулировать финансовые рынки. Это свидетельство внутреннего недовольства элит многих стран мира, но это не новый миропорядок и даже не оппозиция существующему.

Те же самые элиты слишком вовлечены в «вашингтонский консенсус» – долларовые активы, экспортные соглашения или мировые кредитные рейтинги, чтобы осмелиться на шаг влево или вправо. Даже если это уже не ситуация пика неоспоримой силы единственного полюса глобальной системы, это все еще инерционная траектория, может даже глобальный политэкономический пат, когда прежние господствующие группы отнюдь не сдали позиций, хотя и, вероятно, уже не могут править и регулировать мировые дела с прежней эффективностью, а новые силы не оформились или не решаются что-то серьезно делать. И правильно – у них не хватит для этого сил, они пока только вырабатывают основы для коллективного взаимодействия.

Впрочем, в одночасье сильной реалистичной альтернативы возникнуть и не могло. Поглядите сами, последнее поколение крупных мыслителей, больших идей, стиля и «драйва» осталось в 1970-х годах. Тогда в общественной жизни содержался колоссальный заряд эмоциональной творческой энергии, от рок-музыки до конфликтного видения мира Раймона Арона или Иммануила Валлерстайна. (Если СССР пропустил семидесятые годы в застое, то они аукнулись позже, в кратком всплеске публичной энергетики времен гласности.)

Едва ли все мы так разом поглупели, но измельчание указывает на то, что идеи и образы оказались невостребованными, исчезли активные аудитории и соперничающие политические платформы, ставки в творческом соревновании понизились до сугубо частного уровня гонораров на эстраде и в модных СМИ или, скажем, пожизненных позиций в американских университетах (в порядке признания реальности, сам такую позицию занимаю в Чикаго, преподаю студентам, которые платят немалые деньги за обучение, и пишу в основном для узкой профессиональной аудитории, поскольку сегодня это лучший способ самореализации ученого).

Вполне вероятно, положение дел меняется как раз сейчас. Преодолев финансовый кризис, Запад остался с кризисом социальным – мои американские и европейские студенты не находят ожидаемой работы и теперь неясно, найдут ли вообще. В других зонах мира ситуация может оказаться много хуже. Смутное пока ощущение, что как-то надо что-то с этим делать, что-то менять, пронизывает мировую дискурсивную сферу. Так что, может, и будут возникать идеи и полемические столкновения. Но пока хорошо бы разобраться с нашей недавней предысторией и происходящим, чтоб не пережить катастрофических разочарований, как с «новым мышлением» времен такой оптимистической перестройки.

       
Print version Распечатать