"В настоящей трагедии гибнет не герой – гибнет хор"

Эти слова Иосифа Бродского как нельзя кстати подходят к постановке оперы Николая Римского-Корсакова, осуществленной Дмитрием Черняковым в Оперном театре Лисеу в Барселоне.

Любопытно, что в театре этом «Сказание» уже ставилось, и не один раз. Более того, барселонская постановка 1926 года, исполненная эмигрантами из России, стала первым зарубежным «Китежем».

Не первый раз ставит «Сказание» и Дмитрий Черняков – нынешняя редакция у него вторая, до Лисеу она шла в Амстердаме, а вскоре ее можно будет послушать в Ла Скала.

Режиссер постарался избавиться как от хронологической, так и от какой-либо иной конкретности: костюмы солистов и хора напоминают толпу любого крупного города в Европе, «татары» вооружены автоматическим оружием, фотокамерами и спиртными напитками из ассортимента всякого супермаркета, а дощатый домишко Февронии можно увидеть в пригородах многих стран.

Декорации первой картины – устремленные в небо лестницы, деревья и колосья – задают на уровне сценографии главный конфликт оперы Римского-Корсакова: противостояние небесного и земного. Посредником между двумя мирами, своеобразным медиумом (отсюда, вероятно, ее постоянная отсутствующая улыбка) выступает дева Феврония (Светлана Игнатович). Незрячий гусляр (в нашем случае уличный гитарист) видит в ней Царицу небесную; своим вниманием ее окружают как жители Китежа, так и завоеватели, последние, впрочем, довольно назойливым и грубым, хотя насильника Бедяя сами же и убивают; наконец, даже невозможный Гришка Кутерьма – и он видит в Февронии человека особенного.

Живет народная заступница и поклонница Радости в полном согласии с природой, в ветхом домике, в окружении растений и деревьев. Живет не одна, ей сопутствуют Медведь, Лось и Журавль - вполне человеческие существа, немного странные, но, в общем, узнаваемые типажи российской интеллигенции.

В этот уютный мирок врывается окровавленный юноша – князь Всеволод (Максим Аксенов), которого смиренная проповедь Февронии о прелестях буколической жизни приводит в состояние совершенно противоположное. Он величает девушку своей невестой и увозит в Китеж – гнездо жестокости и разврата, где льются кровь и алкоголь.

Феврония проходит искушение властью и славой: жители Китежа встречают ее скупыми подарками и непременными просьбами. Только Гришка Кутерьма – этот вечный протагонист – прямо говорит о звонящих сковородах и кадящих метлах, по сути, адской утвари, и предрекает, что «радость – в пагубу».

В дальнейшем Февронию ждут испытание жертвенностью, когда она смиренно покорится татарам; испытание чувствами, когда она окажется в ночном лесу с безрассудным Гришкой; а в конце - испытание вечным блаженством, когда численно возросшие за счет представителей княжеского рода и неведомых птиц в драповых пальто интеллигенты посулят ей рай.

Надо сказать, что все испытания Феврония благополучно проваливает, подозреваю, по той же причине, что и дочь Индры у Стриндберга: «Жалко людей!»

Между тем, люди себя и других не жалеют и не жалуют: пьют, блудят, грабят, подличают, насилуют и убивают. Одной слабой женщине не под силу справиться с завороженной смертью и разрушением толпой. Но есть и для Февронии удел и забота.

Олицетворением Народа со всеми перечисленными свойствами в опере выступает Гришка Кутерьма (Дмитрий Головнин). Он нечист на руку (тащит все подряд со столиков в ресторане), готов произнести гимн пьянству, а спев – напиться, готов исступленно молиться, а после – всех предать, или совершить то же самое, но в обратном порядке. Гришка с равной убедительностью обличает себя и общество, но исправлению предпочитает бегство, как будто можно убежать от себя.

И вот душа и тело Гришки Кутерьмы и становятся полем битвы для девы Февронии, именно к нему она тихонько уползает из интеллигентского райка с последними тактами музыки. «Спасение хотя бы одной души или жизни послужит достаточным основанием для потери лица», - так рассуждает главный герой военной эпопеи Ивлина Во, собираясь снова жениться на вечно неверной жене и принять еще не родившегося ребенка, прекрасно понимая, что отцом его он быть не может.

«Где был Бог, там ничегошеньки!», - восклицает Гришка. Своими поступками и словами Феврония стремится доказать, что только там, где появляется Человек в гуманистическом значении, непременно появится и Бог.

К сожалению, можно констатировать, что исполнительница партии Февронии Светлана Игнатович не вполне соответствовала своему образу: механические модуляции, невнятная дикция, однообразные покачивания и кружения представляются слишком бедным арсеналом для убедительного исполнения этой, без сомнения, трудной партии. Сравнение с доступными в записи интерпретациями Натальи Рождественской и Галины Калининой, к сожалению, оказывается не в пользу молодой артистки.

Всеволод Максима Аксенова привлекает, в основном, молодостью и свежестью. Дмитрий Головнин был более всего озабочен многообразной технической стороной роли Гришки Кутерьмы: необходимость выпивать изо всякой посуды, таскать на себе железо и Февронию, совершать кощунственные движения с крестом и еще многое слишком отвлекли его от вокальной части.

Наиболее убедителен в музыкальном плане оказался Эрик Хальфварсон (князь Юрий), поразительно проникновенно исполнивший реквием по Китежу. Пожалуй, этот эпизод был первой кульминацией спектакля. Хорошо справились с партиями татарских злодеев Александр Цимбалюк (московские зрители могли слышать его в партии Командора на недавних гастролях Ла Скала) и Владимир Огновенко, а также Димитрис Тилиакос, спевший ослепленного Федора Поярка, и Маргарита Некрасова, ставшая неожиданным Алконостом.

Но, возвращаясь к заголовку текста, совершенно определенно можно сказать, что подлинными героями вечера были хор и оркестр театра Лисеу, собранные и чутко ведомые музыкальным руководителем Жозефом Понсом. В самой середине оперы Римский-Корсаков предусмотрел симфоническую интерлюдию «Битва при Керженце», в которой в оркестре сталкиваются две темы – мирная и военная, причем последняя одолевает. Черняков поставил этот эпизод таким образом: на почти затемненной сцене остается женский хор во главе со старым князем; они отрешенно пьют «сонный» напиток, после которого уже не проснутся никогда. Этот кульминационный момент был исполнен оркестром и хором на таком уровне, что можно не сомневаться - главными событиями оперы стали вовсе не душевные метания главных героев: кого любить, предавать или нет, жениться или идти на войну; не история противостояния войны и мира, земли и неба; даже не режиссерский поиск спасения в уютном мирке родственных душ, но насильственная гибель неповинных, пускай и совсем не идеальных людей.

Барселонская постановка «Китежа» - подлинная трагедия, сотворенная фантазией режиссера, наделившего безымянных героев характерными черточками, и удивительным мастерством дирижера, прочувствовавшего пряную и затейливую партитуру Римского-Корсакова и сумевшего увлечь ею всех оркестрантов и хористов.

       
Print version Распечатать