Утопизм и реализм

От редакции. В далеком уже 2007 году в Москве состоялся глобальный политический форум «Будущее в поисках координатора». Выступая на нем, первый заместитель главы администрации президента России Владислав Сурков в своем рассуждении о необходимости осмысления наступающего будущего в частности отметил: «Взгляд из утопии, создание образа желаемого и возможного будущего и принятие на основе такого образа решений о планировании нашей текущей жизни и постановке задач – это насущная необходимость момента». Сегодня это будущее наконец-то пришло и в Россию.

Иноград Сколково, главой попечительского совета которого стал президент Медведев, - это и есть образ желаемого завтра. Однако вопрос о конкретном содержании этого образа до сих пор, вероятно, не решен, несмотря на многочисленные декларации причастных к реализации этого проекта лиц. В противном случае едва ли Дмитрий Медведев тратил бы свое время на осмотр Силиконовой долины и знакомство с опытом создания этого гиганта IT-индустрии. Утопия без реального содержания остается не более чем фантазией. Утопическому мышлению вне связки с мышлением реалистическим остается довольствоваться лишь маниловскими мечтаниями. Но возможна ли такая связка? И что значит мыслить утопически, а что значит мыслить реалистически? На эти и другие злободневные вопросы и отвечает в своей работе известный американский историк и классик теории международных отношений Эдвард Карр.

* * *

Наука международных отношений находится на ранней стадии своего развития. До 1914 года международные отношения были заботой людей, чья профессия предполагала занятие ими. В демократических государствах международная политика традиционно рассматривалась как противоположная партийной политике; а представительные органы не чувствовали себя достаточно компетентными для того, чтобы осуществлять контроль над загадочными действиями министерств иностранных дел. В Великобритании общественное мнение с готовностью поднималось на борьбу, если в регионе, который Британия рассматривала как сферу британских интересов, начиналась война, или если британский флот терял преимущество над потенциальным противником, который в данный момент рассматривался как основной.

В континентальной Европе практика призыва и хронический страх иностранного вторжения привели к тому, что народ был более осведомлен проблемами международного порядка. Но осведомленность эта находила свое выражение, главным образом, в рабочем движении, которое время от времени выпускало до некоторой степени академические резолюции против войны. Конституция Соединенных Штатов Америки содержит уникальный пункт, согласно которому договоры заключает президент "от имени и с помощью совета Сената". Но международные отношения Соединенных Штатов выглядят слишком ограниченными для того, чтобы это исключение приобрело сколько-нибудь более широкое значение. Наиболее живописные аспекты дипломатии имеют определенную новую ценность. Но нигде, в университетах или в более широких интеллектуальных кругах, не наблюдается организованное изучение международных отношений. Война до сих пор рассматривается как главным образом дело солдат; а следствием этого было убеждение, что международная политика – дело дипломатов. Желание изъять проведение внешней политики из рук профессионалоd или даже уделять серьезное или систематическое внимание тому, что они делают, отсутствует.

Война 1914-1918 годов положила конец точке зрения, ,elто война – это дело, которое заботит только профессиональных солдат и, таким образом, рассеяло соответствующее впечатление, что международная политика может в безопасности оставаться в руках дипломатов. Кампания за популяризацию международных отношений началась в англо-говорящих странах в форме агитации против секретных договоров, которые рассматривали, при недостаточности улик, как главные причины войны. Обвинение секретных договоров должно было объяснить не безнравственность правительств, но безразличие народов. Все знали, что подобные договоры заключались. Но до войны 1914 года немногие люди испытывали любопытство по отношению к ним и считали их ужасными[1]. Агитация против них, однако, была фактом огромной важности. Это был первый симптом требования популяризации международной политики и объявление о рождении новой науки.

Цель и анализ в политической науке

Наука международной политики, таким образом, появилась в ответ на народные требования. Она была создана для того, чтобы служить определенной цели, и в этом отношении соответствовала паттернам иных наук. На первый взгляд, этот паттерн может казаться нелогичным. Наше первое дело, как будет сказано, собирать, классифицировать и анализировать факты и делать выводы; а также нам следует быть готовыми исследовать цель, к которой бы сводились наши факты и наши упражнения в дедукции. Однако, процессы, протекающие в человеческом разуме, не протекают в подобном логическом порядке. Человеческий разум работает, так сказать, от обратного. Цель, которая логически должна следовать за анализом, необходима для того, чтобы придать этому анализу первичный импульс и направление. "Если общество имеет техническую цель, - писал Энгельс. – Она придает большее ускорение прогрессу, чем десять университетов"[2].

Первая сохранившаяся до наших дней книга по геометрии "утверждает множество практических правил, созданных для решения практических проблем: "правило измерения окружности сада", "правило планирования поля", "исчисление корма, потребляемого гусями и быками""[3]. Разум, писал Кант, должен подходить к исследованию природы "не как школьник, которому учитель подсказывает все, что он хочет, а как судья, заставляющий свидетеля отвечать на предлагаемые им вопросы"[4]. "Мы не можем изучать даже звезды, или камни, или атомы, - пишет современный социолог. – Без того, чтобы быть полностью свободными от влияния каких-либо прямых, человеческих интересов, в нашем методе систематизации, в значимости, которая придается той или иной части предмета исследования, в форме вопросов, которые мы задаем для того, чтобы получить ответы"[5].Именно цель улучшения здоровья создает медицинскую науку, а цель – строительство мостов, создает науку инженерию. Желание излечить болезни политического тела дает импульс и вдохновение политической науке. Цель, сознаем мы это или нет, является условием мысли; мышление же ради самого мышления – ненормально и непродуктивно, как и сквалыжное накопление денег ради самого накопления. Поговорка "желание – отец мысли" – совершенное описание происхождения нормального человеческого мышления.

Если это верно относительно физических наук, это верно и относительно политической науки, но в более глубинном смысле. В физических науках различие между исследованием фактов и целью, для которой эти факты исследуются, имеет не только теоретическое применение, но постоянно подтверждается на практике. Ученый в лаборатории, исследуя причины рака, может быть на самом деле вдохновлен желанием искоренить болезнь. Но цель эта в строгом смысле иррелевантна исследованию и отделена от него. Заключение, которое этот ученый сделает, есть не более чем истинный отчет о фактах. Он не сможет помочь нам сделать факты иными, чем они есть; факты существуют независимо от того, что кто-то о них думает. В политических науках, которые занимаются исследованием поведения человека, подобные факты отсутствуют. Исследователь вдохновляется желанием излечить болезнь политического тела. Среди причин этой болезни он обнаруживает факт, согласно которому человеческое существо нормально реагирует на что-то при определенных условиях и определенным образом. Но это не факт, сравнимый с фактом, согласно которому человеческое тело реагирует определенным образом на воздействие определенных препаратов. Это факт, который может быть изменен желанием изменить это факт; и это желание, уже присутствующее в разуме исследователя, может быть распространено, в качестве результата его исследования, на достаточное число других людей для повышения их эффективности. Цель не иррелевантна исследованию и не отделена от него, что наблюдается в физических науках; она – сама сущность факта. В теории подобное различение, без сомнения, может быть проведено между ролью исследователя, который устанавливает факты, и ролью практика, кто рассматривает правильность действий. На практике, роль одного накладывается незаметной тенью на роль другого. Цель и анализ становятся частью одного процесса.

Несколько примеров призваны проиллюстрировать данную точку зрения. Маркс, когда он писал "Капитал", был вдохновлен целью – разрушить капиталистическую систему, точно так же, как исследователь причин рака вдохновлен целью истребить рак. Но факт капитализма, в отличие от факта рака, не является независимым от отношения людей к нему. Проводя свой анализ, Маркс намеревался изменить и в действительности изменил это отношение. В процессе исследования фактов Маркс изменил их. Попытка провести различение между Марксом-ученым и Марксом-пропагандистом – бесполезный педантизм. Финансовые эксперты, которые летом 1932 года советовали правительству Британии, что возможно конвертировать 5 процентный военный займ в 3,5 процентный, без сомнения, основывали свои советы на знании определенных фактов; но сам факт, что они дали свой совет, был одним из фактов, хорошо известных в финансовом мире, сделавших эту операцию успешной. Анализ и цель были неразрывно связаны. И не только мысли профессионалов или квалифицированных студентов, изучающих политику, создают политический факт. Каждый, кто читает раздел, посвященный политике, в газете, или посещает политические собрания, или обсуждает политически значимые вопросы с соседями, в этом смысле также является студентом, изучающим политику; и суждение, которое он делает, становится (особенно, но не исключительно, в демократических странах) фактором, влияющим на развитие политических событий.

Поэтому читатель может потенциально критиковать этот текст не на том основании, что она не ошибочна, но из-за ее несвоевременности; и эта критика, справедлива она или нет, будет понятна, хотя подобная критика текста, посвященного проблемам рака, была бы бессмысленна. Любое политическое суждение помогает модифицировать факты, из которых оно исходит. Политическая мысль сама по себе является политическим действием. Политическая наука – это наука не только о том, что есть, но и о том, что должно быть.

Роль утопизма

Если, таким образом, цель предшествует и является необходимым условием мысли, неудивительно обнаружить, что, когда человеческий разум начинает применять себя на каком-то свежем поле, на первичном уровне элемент желания или цель чрезвычайно силен, а стремление к анализу фактов и значений слабо или не существует. Хобхаус отмечает, характеризуя "самые примитивные народы", что "свидетельство об истинности идеи не отделено от качества, которое вызывает состояние удовольствия"[6]. То же самое кажется вполне истинным и касательно примитивного, или "утопического", уровня политической науки. На этой стадии, исследователи будут уделять мало внимания существующим "фактам" или анализу причин и следствий, но будут всецело посвящать себя обсуждению утопических проектов достижения целей, которые они видят перед собой – проектам, чья простота и совершенство дают им легкий и универсальный ответ. Только тогда, когда попытки воплощения этих проектов терпели неудачу, а желание или цель демонстрировало собственную неспособность достигнуть целей, тогда исследователь неохотно призовет на помощь анализ, а исследование, являющееся из этого инфантильного утопического периода, предъявит требование рассматривать его в качестве науки. "Социология, - отмечает профессор Гинсберг. – Можно сказать, появилась как реакция против широкой генерализации, не обеспеченной детальным индуктивным исследованием"[7].

Не будет фантастикой найти иллюстрацию этого правила даже в сфере физической науки. В период Средневековья золото было признано средством торговли. Но экономические отношения были недостаточно развиты для того, чтобы нуждаться в большем, нежели четко определенном, количестве подобного средства. Когда новые экономические отношения ввели в XIV и XVстолетиях широкую систему денежного обмена, а снабжение золотом оказалось неадекватным этой цели, мудрые люди тех дней начали экспериментировать с возможностью превращения обычных металлов в золото. Мышление алхимика было одержимо этой целью. Он не останавливался для того, чтобы исследовать были ли свойства свинца таковыми, чтобы сделать возможным его превращение в золото. Он предполагал, что цель была абсолютной (то есть, факт самого получения золота), а средства и материалы должны быть просто каким-то образом адаптированы к этой цели. Только когда это утопический проект закончился неудачей, исследователи быстро начали применять свое мышление к проверке фактов, то есть исследовать природу материи; и хотя первичная утопическая цель создания золота из свинца возможно столь же далека от достижения, современная физическая наука развилась из этого примитивного стремления.

Другие иллюстрации могут быть взяты из сфер более близких исследуемому нами предмету.

В V или VI столетии до н.э. была предпринята первая серьезная попытка создать науку политики. Эта попытка была независимо предпринята в Греции и Китае. Но ни Конфуций, ни Платон, хотя, конечно, они оказывали значительное влияние на политические институты, при которых жили, в действительности не пытались анализировать природу этих институтов или искать внутренние причины зла, на которое они сетовали. Как и алхимики, они удовлетворялись оправданием чрезвычайно нереального решения, чье отношение к существующим фактам состояло в их простом отрицании[8]. Новый политический порядок, который они предлагали обсуждать, был столь отличен от всего того, что они видели вокруг, как золото от свинца. Он был не продуктом анализа, а продуктом желания.

В XVIII столетии, торговля в Западной Европе стала столь важной, что установлению докучливых, бесчисленных ограничений, налагаемых на нее правительством, и оправданных меркантилистской теорией. Протест против этих ограничений принял форму долгожданного проекта универсальной свободной торговли; из этого проекта французские физиократы и Адам Смит в Великобритании создали науку политической экономии. Новая наука основывалась, прежде всего, на отрицании существующей реальности и на определенных и непроверенных генерализациях о поведении гипотетического экономического человека. На практике эта наука достигла впечатляющих и полезных результатов. Но экономическая теория долго сохраняла свой утопический характер; и даже сегодня некоторые "классические экономисты" настаивают на рассмотрении универсальной свободной торговли – воображаемого условия, которое никогда не существовало – как обычного постулата экономической науки, а всю реальность как отклонение от этого утопического прототипа[9].

В начале XIX столетия индустриальная революция создавала новую социальную проблему, решение которой занимало мыслителей Западной Европы. Пионерами, которые первые обратили внимание на эту проблему, были люди, позднее названные именем "утопические социалисты": Сен-Симон и Фурье во Франции, Роберт Оуэн в Англии. Эти люди не пытались анализировать природу классовых интересов, или классового сознания, или классового конфликта, которому они положили начало. Они просто делали неподтвержденные допущения о человеческом поведении и в силу этого рисовали утопические схемы идеальных сообществ, в которых люди все классов будут жить совместно в мире, деля плоды своего труда в пропорции необходимости. Как отмечал Энгельс, "социализм для них всех есть выражение абсолютной истины, разума и справедливости, и стоит только его открыть, чтобы он собственной силой покорил весь мир"[10]. Утопические социалисты сделали очень ценную работу, заставив людей осознать проблему и необходимость обращения к ней. Но решение, предложенное ими, не имело логической связи с условиями, которые эту проблему создали.

Схемы, тщательно разработанные в этом духе, конечно, не работали. Как никто не был в состоянии создать в лабораторных условиях золото, так никто не был способен жить в государстве Платона, или в мире универсальной свободы торговли, или в фаланстере Фурье. Но мы будем совершенно правы, если рассмотрим Конфуция и Платона в качестве основателей политической науки, Адама Смита в качестве основателя политической экономии, Фурье и Оуэна в качестве основателей социализма. Первичная стадия сильного желания достижения цели – необходимая часть основания человеческого мышления. Желание – это ось мысли. Телеология предшествует анализу.

Телеологический аспект науки международной политики был заметен с самого начала. Он родился из великой и пагубной войны; а безграничная цель, которая господствовала и вдохновляла пионеров новой науки, состояла в том, чтобы избавиться от рецедива этой болезни в международном политическом теле. Страстное желание предупредить войну определял весь первичный курс и направление исследований. Как и другие молодые науки, наука международной политики несла на себе заметную печать утопизма. Именно на первичной стадии развития желание господствует над мышлением, генерализация над наблюдением, и едва ли делается даже малейшая попытка критического анализа существующих фактом или используемых средств.

Цель рассматривалась как столь важная, что аналитическая критика предлагаемых средств часто обозначалась как деструктивная или бесполезная. Когда президенту Вудро Вильсону на пути на Мирную Конференцию один из его советников зада вопрос, как тот думает, будет ли работать его план Лиги Наций, Вильсон коротко ответил: "Если он не будет работать, его нужно заставить работать"[11]. Защитники планов создания международных полицейских сил или "коллективной безопасности", или некоторых других проектов международного порядка, как правило, отвечают своим критикам не с помощью доказательств, предназначенных показать как и почему им кажется, что их план будет работать, но утверждая, что этот план необходимо заставить работать, поскольку последствия неудачи будут ужасающими, или требуя каких-то альтернативных панацей[12]. Это должен быть дух, который вдохновлял алхимиков или утопических социалистов отвечать скептикам, вопрошавших может ли свинец быть обращен в золото или можно ли людей заставить жить в идеальном сообществе. Мысль была непопулярной. Многое из того, что было сказано или написано о международной политике между 1919 и 1939 годами, положительно оценивало строгую критику, используемую в ином контексте экономистом Маршаллом, сравнивавшем "нервную безответственность, которая быстро породила утопические схемы" с "благоприятной возможностью для слабого игрока быстро решить сложную шахматную задачу, позволив себе двигать черные фигуры так же, как и белые"[13]. Для частичного оправдания этой интеллектуальной неудачи, можно сказать, что в ранние года заявленного периода, черные фигуры в международной политике были в руках настолько слабых игроков, что реальные сложности игры едва ли были видны даже наиболее проницательным умам. Развитие событий после 1931 года явным образом вскрыло неадекватность чистого желания как основы науки международной политики и впервые дало возможность погрузиться в серьезное критическое и аналитическое исследование международных проблем.

Влияние реализма

Ни одна наука не заслуживает именоваться наукой до тех пор, пока не будет достаточно скромной для того, чтобы не рассматривать себя в качестве всемогущей, пока не проведет различение анализа того, что есть, от желания того, что должно быть. Поскольку в политических науках это разделение никогда не может быть абсолютным, некоторые люди предпочитают воздерживаться от того, чтобы награждать их титулом науки. И в физических, и в политических науках, точка, после которой их можно называть наукой, достигается тогда, когда первичная стадия желания уходит в прошлое, а ей на смену приходит жесткий и безжалостный анализ. Различие же заключается в том, что политические науки не могут в целом освободить себя от утопизма, а политический ученый склонен задерживаться на первичной стадии более долго, нежели физик на утопической стадии развития. Это совершенно естественно.

Превращение свинца в золото не будет ближе, если все, кто живет на планете, будут страстно возжелают этого; нельзя отрицать, что если все, кто живет на планете, действительно желали бы "мирового государства" или "коллективной безопасности" (и подразумевают одно и тоже под этими терминами), поставленная ими цель была бы легко достигнута; а студент, изучающий международную политику, может быть прощен, если он начинает предполагать, что его задача заставить всех желать этого. Ему потребуется потратить какое-то время для того, чтобы понять, что на этом пути нельзя преуспеть, и что нельзя реализовать какую-либо политическую утопию, пусть и со значительными ограничениями, до тех пор, пока она не прорастет в самой политической реальности. Сделав это открытие, он погрузится в жесткий, безжалостный анализ реальности, что и является признаком науки; и один из фактов, причины которых он будет подвергать анализу, это тот факт, что лишь немногие люди действительно желают "мирового государства" или "коллективной безопасности", и что те, кто думают, что они желают этого, вкладывают в эти термины различный и несовместимый смысл. Он достигнет уровня, когда цель сама по себе рассматривается как бесплодная, и когда анализ реальности навязывает ему себя же как необходимый элемент его исследования.

Влияние мышления на желание, которое, в развитии науки, следует за провалом утопических проектов, и отмечает конец специфического утопического периода науки, имеет общее название – реализм. Являясь реакцией против желаний и мечтаний первичной стадии, реализм обязан предполагать критический и в некотором смысле циничный аспект. В поле мысли он делает акцент на принятие фактов и на анализе их причин и последствий. Он склоняется к преуменьшению роли целей и поддерживает позицию, эксплицитно или имплицитно, что функция мышления состоит в исследовании последовательности событий, на которые невозможно повлиять или изменить. В поле действий реализм склоняется к тому, чтобы акцентировать неодолимую интенсивность существующих сил и неизбежный характер существующих тенденций, и чтобы адаптировать себя к этим силам и этим тенденциям. Подобное отношение, хотя оно и защищается во имя "объективной" мысли, может быть доведено до точки, где его результат – стерилизация мысли и отрицание действия. Но это тот уровень, где реализм – необходимое исправление изобилия утопизма, тогда как в другие периоды утопизм должен быть использован для противодействия бесплодию реализма. Незрелость мысли особенно отличается целевым и утопическим характером. Мысль, которая отвергает цель, - это мысль старой эпохи. Зрелая мысль соединяет цель с наблюдением и анализом. Утопия и реальность, таким образом, - две грани политической науки. Звук политической мысли и звук политической жизни будут найдены лишь там, где встречаются обе грани.

Перевод Константина Аршина

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Один из историков франко-российского альянса, анализируя протесты некоторых французских радикалов против секретности, которая сопровождала переговоры, пишет: "Пардамент и общественное мнение были терпимы к этой абсолютной тишине, они были удовлетворены тем, что остаются в полном невежестве об условиях и пределах этого соглашения". (Michon. L'Alliance Franco-Russe. P. 75). В 1898 году, в Палате депутатов, Ханото сорвал овации, описывая разоблачение соглашений как "абсолютно невозжное". (Michon. L'Alliance Franco-Russe. P. 82).

[2] Цит. по: Hook S. Towards the Understanding of Karl Marx. P. 279.

[3]Rueff J. From the Physical to Social Sciences (Engl. transl.). P. 27.

[4] Кант И. Критика чистого разума.

[5]MacIver. Community. P.56.

[6] Hobhouse L.T. Development and Purpose. P. 100.

[7]Ginsberg M. Sociology. P. 25.

[8] "Платон и Плотин, Мор и Кампанелла создавали свои причудливые общества из тех материалов, которые не были включены в ткань реальных сообществ из-за дефекта, которым они и были вдохновлены. Государство, Утопия, Город Солнца были протестом против положения вещей, которое опыт авторов учил их ненавилеть" (Acton, History of Freedom, P. 270).

[9] (Sorel. Reflexions sur la violence. P. 47). Сравните, хорошо известную защиту профессором Робинсом экономики, основанной на laissez-faire: "Идея координации человеческой активности с помощью системы безличных правил, внутри которых появляющиеся спонтанные отношения способствуют взаимной выгоде, - это концепция по крайней мере столь проницательная, сколь и амбициозная, как и концепция предписывающая каждое действие и каждый тип активности влиянию центральной, планирующей власти; И подобное устройство находиться возможно не в меньшей гармонии с требованиями с духовно здоровым обществом" (Economic Planning and International Order. P. 229). Равным образом было бы истинным, и возможно равным образом полезным, сказать, что устройство государства Платона по крайней мере столь же проницательным, амбициозным и удовлетворяющим духовным требованиям, как и любого государства, которое когда-либо существовало.

[10]Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения в 3-х тт. Т. 3. М.: Издательство политической литературы, 1981 . С. 139.

[11]Baker R.S. Woodrow Wilson and World Settlement. I. P. 93.

[12] "Существует старая хорошо всем знакомая история о человеке, который, во время Лиссабонского землетрясения 1775 года, по улицам распространял пилюли против землетрясения; но один случай забыт – когда кто-то замечал, что пилюли больше не могут быть использованы, торговец отвечал: "И чем вы можете их заменить?"" (L.B. Namier. In the Margin of History, P. 20).

[13] Economic Journal (1907), XVII, P. 9.

       
Print version Распечатать