Чеховский фестиваль начался с «Бури» Деклана Доннеллана. Но об этом в следующий раз. Бурным и насквозь театральным выдался весь май. Начнём по порядку, а в театре существует мировой, можно сказать, метафизический порядок. Тем и хорош театр, что требует конкретных ощущений даже для самого общего описания. Зададимся вопросом – чем отличается молодой, неопытный театр выпускников театральных институтов от опытного театра? Отправимся на фестиваль дипломных спектаклей «Твой шанс» в театральном центре «На Страстном», где показывали пятнадцать выпускных спектаклей. Сразу скажем, что студенты Германии, Италии, Чехии, Польши и Словакии на фоне наших выпускников выглядели бледно, можно даже сказать, прозрачно, незапоминаемо.

Студенты курса В.П.Фокина из ВГИК запомнились нервной, пронзительной «Чайкой». Студенты ГИТИС, курса Каменьковича и Крымова показали душещипательную загробную пьесу «Москва – Петушки» и устроили ночной феерический клуб «Театральная бессонница», где кроме инсценировки грандиозного текста Венички Ерофеева показали гомерически смешные танцы «Урок французского», поставленные Олегом Глушковым. Теперь известно всем театралам, людям мира, кто есть «камни», как два года назад узнали мы «кудряшей», выпускников курса Олега Кудряшова, профессора режиссёрского факультета ГИТИС.

Это абсолютная альтернатива чиновничьему ЕГЭ - та система обучения, которую практикуют в театральных вузах, показывая результаты нам, наблюдателям. Вы бьетесь в пароксизмах счастливого смеха, пока красавцы в кринолинах, панталонах и кружевах обучают вас французской речи. Синтетические танцы и мимика, упоительный метод погружения содержится в «Уроке французского» Олега Глушкова...

Очень качественно погрузили в неведомый мной доселе мир Островского студенты института им. Щукина постановкой «На бойком месте». Не понимал я Островского как психоаналитика, в своём роде. Его пьесы требуют типических актёров. Ясно стало, отчего такие красивые актёры у театра Вахтангова. Это кастинг семнадцатилеток при поступлении, поэтому легко им показать «типов» пьес Островского.

Вот гипотеза. Отчего Голливуд собирает кассу? Просто кастинг строгий, отбор типов налажен. А типы сходятся в архетипах и действуют на мировое подсознательное, даже на бессознательное влияют архетипы-то. Вот вам и мировой порядок театра. Он психоаналитичен по своей природе. Пытаясь ответить на вопрос о разнице молодых и «старых» театральных трупп, приходишь к странному ответу. Первое, что бросается в глаза - интенсивность театра двадцатилеток. Это создаёт особую пластичность, которая, в свою очередь, экранирует сцену от зрителей. Грубо говоря, интенсивность молодых намного сильнее спаивает актёров в одно целое, что позволяет зрителю превратиться в чистого наблюдателя, в «переживателя своей памяти». Ведь если актёрский ансамбль распадается на отдельных мастеровитых солистов, возникает слишком сильная связь со зрителем, будоражащая фанатеющих или раздражающая скептиков, а это втягивает в непосредственное переживание, от которого хороший театр всегда воздерживается. Именно отстранённость зрителя приводит к более глубокому вспоминанию зрителем своих собственных переживаний, что и есть основа психоанализа! Но мы отвлеклись.

Различение театра и кино это следующая, но пока недостижимая задача, несмотря на непрерывные попытки скрестить театр и кино. Такой попыткой был спектакль американских студентов Школы-студии им. Немировича-Данченко при МХАТ. Александр Сазонов с курса Серебренникова поставил пьесу Вуди Аллена «Riverside Drive». В результате Сазонов получил ангажемент в театре «На Страстном», а учитель Серебренников получил миллион рублей от СТД РФ со своим курсом, поставив «Отморозков» по роману Захара Прилепина «Санькя». Серебренников давно уже побеждает, начиная с постановки «Пластилина» Сигарева. Но замёрз я в майском ангаре на Винзаводе, где курс Кирилла Серебренникова показал нам, что такое молодёжь, и выиграл фестиваль. Почему замёрз? Может, погода, но скорее потому, что в ангаре пытались из искры ледяного недоумения пламя революции воскресить. Почему недоумения? Да потому, что не знаем мы настоящей механики бунта, хоть всего князя Кропоткина изучи, хоть заучи наизусть 55 томов дедушки Ле, хоть ходи с детсада в беретке Че. И никаких шансов понять природу тотальной страсти к разрушению наличного и наглядного порядка нет у тех, кто лезет на баррикаду. И никаких шансов у жонглёров лимонами, метателей тух-яйцами, бойцов Лимонова. Потому как у тонкого, отменно талантливого лирика и порнографа Лимонова не может быть бойцов, зато могут быть почитатели. Вот читатели Прилепина - это другое дело, совсем, совсем другое сообщество. На читателей Прилепина есть надежда. Потому как роман "Санькя", по которому Серебренников поставил "Отморозков", вовсе не о партии- лимоновке, которую власти не смогли идентифицировать с партией искусства инсталяций и превращения в собаку. На эти легендарные перфомансы 2000 -х годов "летящий помидор соприкасается с самодовольной харей губернатора" надо было билеты продавать по тыще тугриков, а не запрещать артхаусную партию.

На одной встрече Прилепина с забинтованными активистами - лимоновцами поучительно было видеть, как сам Захар брезгливо относился к тем из них, кто не токмо "Санькю", но и букваря в руках не держал, но руки которых тянутся не к лимонам, а к макаровым. В общем, таковые отморозки вовсе не те, кого героем вывел в романе Захар. Герой пьесы "Отморозки", которая есть двойник романа "Санькя", - Гриша Жилин, по сути, заложник недоумения, подспудно, неосознанно понимаемой им мутации основы жизни. Не сейчас эта мутация началась, не сейчас омертвела ДЕРЕВНЯ, которая и есть для Гриши первая и единственная родина, в которую он тянет и тянет красный гроб по снегу.

Только у Серебренникова это кажется ненужным, выпадающим из контекста жестом. Его герои - недавние выходцы на Манежку и опера с Лубянки. Герой же романа Прилепина плевать хотел на футбол и нацбол, ему бы обратно в деревню, а не охотиться на крыс и губернаторов. Бунт "Санькя" неосознан пока обществом, но вчитываясь, можно заметить его глубину. Выгнанный с философского студент ненавидит бывшего учителя, ведь тот продался власти, а чиновники продались сладкой жизни в мега-техно-полисе. Где же природа, пустые деревни детства, трава и речка, и глаза любимой, отдающейся ментам в подворотне, погибшей из-за страсти к современному машинному искусству, тщащимся выдать себя за социальный протест, погибшей из-за обманки и подделки. Кого обманули, что подделали? Много о чём заставляет думать мощный роман, много о чём. Поэтому, наверное, и получил Прилепин не миллион, как Серебренников, а целых три лимона, за лучшие тексты десятилетия.

А что Серебренников? Площадка отличная, ангар с флюо-лампами, крики эхом бьются в уши, бас-гитара строит ритмы, опера мочат студентов, те захватывают склад оружия - ощущение площадного разума толпы есть. На самом деле, токмо так получается хороший театр-док, когда ангар, матерщина, - но непременно текст из романа, а не пресловутый вербатум. В ангарах отличные мизансцены, любые «мебеля и местностя» одними только оградами строятся, даже любовное ложе с обнажённой героиней. Конечно, надо было совсем обойтись без разговоров, сократить в два раза, чтобы не провисало, но как без вечного разговора разночинца с чиновником, студента в трениках с фээсбэшником в бриони? Странное дело, но матерщина на сцене приводит именно к обсценному как к как - бы «обоссанному» морально сценическому пространству, к ощущению шизоидности, в болезненном смысле, "толпяного" сознания, то есть к вожделенной героям "Отморозков" разрухе, к обесцениванию не токмо театра, но и многого, многого другого, но это большая отдельная тема.

На наш, альтернативный взгляд, лучшим спектаклем «Твоего шанса» стала «Кофейня» Гольдони – Фассбиндера, изготовленная силами Школы-студии МХАТ, курса Козака – Брусникина. Сцена была построена коробком - кораблём, из люков которого с бешеным азартом выскакивали, плясали, пели и обратно исчезали девять странных существ, включая трёх красоток. На сцене играла исключительно заводная группа "Пакава -Ить", любимица архитекторов и прочих растаманов. Это был образец идеального театра. Ведь Гольдони был подправлен, исправлен и под завязку приправлен фантазией самого Райнера Вернера Фассбиндера. Гольдони можно было играть как классику дель арте, наверное, но было сыграно синтетически, в стиле немецкого варьете 1930 - х годов, плюс всё хорошее от французской школы пантомимы. Хореограф, студентка Школы-студии из Америки, Ребекка Уайтхерст умудрилась поставить каждому из девяти особенные движения, так что персонажи отличались завидной для любой знаменитой труппы мира индивидуальной стильностью персонажей. Когда-то примером стильности движения на сцене отличались "Служанки" Виктюка, но они запомнились всем скопом, всей группой фигур. Здесь же, в "Кофейне", каждый персонаж имел свой рисунок танца и исполнял свои каты, фигуры разных стилей кунг-фу. Когда персонажи прописаны на микроядерном уровне жеста, спектакль можно много раз смотреть, не надоест, скукой не заест.

Хорошо поставленная пьеса всегда про игру и превращение, другое совсем неинтересно. Не бывает какого-то особого политического театра. Бывает театр с превращениями, - психоаналитически, то бишь катарсически, действующий, - и без превращений, не действующий. Три женских архетипа - блудница, паломница и жена, три мужских - слуга, игрок и сутенёр. Только мужской типаж более «шизофреничен», в смысле дальнейшего расщепления инь-ян, делится ещё на два, слуга-хозяин, игрок-сквалыга, сутенёр-муж. Итого шесть мужских и три женских роли. Всё сходится, идеальное распределение инь-яна по пьесе! Почему песни так завораживали? Просто режиссёр не поленился каждый зонг сделать в разном стиле, блудница Лизаура (Нина Гусева) пела матёрый фолк, паломница Плачида (Иева Сеглиня) пела кабаре-шансон, а жена Виттория (Вика Корлякова) плясала под Пакаву-Ить. Зритель будет приплясывать и подпевать ещё два месяца, а итальянцев, игравших «Кофейню» тоже, всех надо в Школу-студию при МХАТ на переподготовку отправить.

Хорошее, несмотря на происки чиновников, театральное образование, вот что есть основа частичной правды мифологического тезиса о Москве – столице мировой культуры. Короче говоря, у наших театральных студентов всегда есть шанс на ослепительный успех, а у зрителя - на богатство восприятия.