Улица и священник

От редакции. Ночью 22 декабря в городе Подольске, Московская область, был убит священник Александр Филиппов. У него осталась семья и дети. Оперативно сработавшие сотрудники милиции по горячим следам раскрыли это убийство, которое, как оказалось, имело бытовой характер. Тем не менее, очередное убийство священника вновь всколыхнуло российское общество. Редакция «Русского журнала» приносит свои соболезнования родственникам погибшего и предлагает вернутся к теме взаимоотношений общества, государства и церкви, начатой после трагической смерти отца Даниила Сысоева.

* * *

Этой осенью появилось два повода поговорить о миссионерах и миссионерстве. Один повод – юридический, другой – трагический. В октябре Министерство юстиции представило проект поправок в Федеральный закон «О свободе совести и о религиозных объединениях». Если раньше проповедовать мог кто угодно, то, согласно предлагаемым поправкам, перед тем, как заняться миссионерством, необходимо будет зарегистрировать религиозную группу и обзавестись соответствующей справкой.

А в ноябре убили священника Даниила Сысоева. Одного из тех, кого эти поправки должны были неизбежно коснуться. Отец Даниил Сысоев создал Школу уличных миссионеров, призывал к проповеди среди мигрантов, был известен своими нелицеприятными высказываниями об исламе.

Отец Даниил многих раздражал. Поэтому после его гибели и появились, акцентирующие внимание публики на вине самого священника. Будто бы он сам виноват в своей гибели, так как провоцировал, раздражал, «разжигал». Вот если бы его вовремя ограничили, посредством штрафов и судебного преследования заставив замолчать, то, может быть, трагедии удалось бы избежать. Отсюда делался вывод о необходимости государственного регулирования миссионерской активности: миссионер – потенциальный источник конфликтов, его надо по возможности нейтрализовать и изолировать. Или просто не выписать нужную справку. Как сказал на «Эхе Москвы» Марк Смирнов, главный редактор «НГ-религии», нельзя допустить, чтобы общественная безопасность нарушалась религиозной проповедью.

Миссия миссионера

Добропорядочных граждан, желающих ограничить миссионеров, можно понять. Миссионерство в той или иной мере всегда есть провокация и вызов общественному порядку. Скажем, миссия апостола Павла, история которой изложена в Деяниях апостолов, – это абсолютное нарушение общественной безопасности. Допустим, приходит апостол в город и сразу начинаются несанкционированные митинги, крики, драки. Возмущаются иудеи, возмущаются язычники. А римские начальники, заваленные жалобами со всех сторон, хватаются за голову и не знают, что делать. То ли посадить Павла в тюрьму и выпороть, то ли отпустить на все четыре стороны. Читая колоритные сценки Деяний, понимаешь, как же страдало тогда римское начальство от отсутствия закона, регламентирующего деятельность миссионеров. И как было бы кстати потребовать от апостола Павла справку о праве на миссионерство. Думаю, римская администрация рассуждала примерно так же, как сейчас рассуждают в России многие представители власти: «Религия – частное дело граждан, нам в общем-то все равно, во что вы верите, главное, чтобы вы не стали между собой драться и чтобы нам не приходилось рассматривать ваши бесконечные жалобы друг на друга».

Помимо общей для всех эпох логики чиновничьего прагматизма, присутствующей в современных дебатах о миссионерстве, свой отпечаток на них накладывает и та конкретная эпоха, к которой мы принадлежим. Наша эпоха является пострелигиозной, во всяком случае, она таковой провозглашена. Религия вытеснена из общественного пространства и ужата до пространства личных представлений и прихотей. Деятельность же миссионеров воспринимается как нарушение этого пострелигиозного порядка, когда религию вновь вытаскивают на свет божий и делают публичной. Когда на улице вам настойчиво протягивают листовку об очередной распродаже, это нормально. Но когда на улице вас спрашивают: «верите ли вы в Бога?» / «читали ли вы Библию?», вы шарахаетесь. Ваше личное пространство нарушено. Таково восприятие религиозной агитации пострелигиозным сознанием.

Можно посмотреть на миссионерство и с еще одной стороны, со стороны постмодернистского критицизма. Миссионер, претендующий на то, чтобы выступать от имени некоей абсолютной Истины, автоматически обречен на непонимание потому, что никакой «Истины» больше не существует. Как заявил Ницше, а за ним Хайдеггер: «Бог умер». Но умерла не столько религия, сколько метафизика, исчезло место, на которое можно было бы водрузить Истину с большой буквы. Человек Модерна отвечает настойчивому миссионеру на вопрос о вере в истинного бога: «извините, но это мое личное дело». Человек Постмодерна отвечает: «для меня нет истинного».

Павел Костылев справедливо пишет о фарсовости фигуры миссионера, олицетворяющего собой тиранию Истины. «Он онтологически выше своего слушателя, так как ему известна Истина, а слушателю – нет. Во-вторых, весть миссионера не может быть подвергнута сомнению, и любой сторонний скепсис в глазах миссионера предстает не реализацией права на собственное мнение, а невежеством. Третья черта миссионера (…) – это информационное и мировоззренческое насилие, кое он осуществляет по отношению к слушателю, не желающему быть восприемником религиозных истин».

Но не узнаем ли мы в этом описании фигуру ученого-эксперта, неважно, о чем он рассуждает – о глобальном потеплении, о теории эволюции, о «лженауке»? Представитель научного сообщества всегда выше профанов, так как ему, посвященному, доступна Истина. Все попытки реализации права на мнение, альтернативное мнению научного сообщества, объявляются невежеством. Наконец, всякий, кто не пожелал быть восприемником научных истин, подвергается невиданному информационному насилию: он и мракобес, и ретроград, и маргинал.

В конце концов, наступление эпохи Постмодерна столь же неочевидно, сколь неочевидно и наступление пострелигиозной эпохи. Слишком многие продолжают без всяких колебаний говорить от лица Истины. На фоне притязаний научных и коммерческих корпораций, на фоне полицейского насилия одинокий миссионер, пытающий заговорить об истинном Боге с толпой прохожих, спешащих на очередную распродажу, выглядит куда более достойно.

«Всякий раз, когда мы слышим: никто не может отрицать… весь мир признает, что… мы знаем, что следом должна идти ложь или какой-нибудь рекламный слоган», сказал в одном из своих интервью французский философ Жиль Делез. Мы до сих пор живем в системе «самоочевидных истин», которые никто (кроме ретроградов и маргиналов) «не может отрицать». Миссионер же выходит на улицу как носитель неочевидности. Пусть он и ангажирован Истиной, но, раз существует потребность в миссии, значит, для подавляющей массы людей она истиной не является. Поэтому миссионер, в отличие от политика или ученого, лишен возможности говорить: «весь мир признает, что».

А теперь о практической стороне вопроса.

Миссионерство и конкуренция

Почему для того, чтобы бороться с неприемлемыми последствиями религиозной проповеди, недостаточно Уголовного кодекса и закона «О противодействии экстремистской деятельности»? Зачем вводить какие-то новые законодательные нормы, усложнять и подвергать бюрократизации эту сферу? Сейчас за бесконечными справками и согласованиями бегают бизнесмены, завтра к ним присоединяться миссионеры. Кто от этого выиграет? Правильно, исключительно чиновники, от воли которых будет зависеть, зарегистрировать/не зарегистрировать ту или иную религиозную группу и организацию. А также милиционеры, которые будут проверять, имеет ли вот этот миссионер право проповедовать или не имеет. Масса небольших религиозных объединений незамедлительно уйдет в тень. Вот и доказывай потом: занимаются ли такие-то граждане религиозной деятельностью, или они просто пропагандируют йогу и оздоровительную гимнастику.

В России с советских времен остался искусственно созданный религиозный вакуум. В обществе существует запрос на религию: неверующими себя позиционирует меньше четверти населения, остальные в той или иной мере считают себя религиозными людьми. При этом лишь меньшинство регулярно практикует ту или иную религию. Особенно впечатляет контраст между количеством тех, кто называет себя православными, и тех, кто регулярно посещает церковные службы. Рано или поздно этот религиозный вакуум будет заполнен. Возрастет количество практикующих верующих, при этом не обязательно, что все они пополнят собой ряды православных прихожан. В этих условиях вопрос о миссионерской деятельности стоит особенно остро. А непродуманные действия запретительного характера, загоняющие миссионерство и религиозную жизнь в подполье, в тень, могут серьезно навредить.

К негативным последствиям могут привести и попытки искусственного разделения конфессий на традиционные и нетрадиционные. Скажем, традиционен или нет для России баптизм (баптистские общины существуют в России более ста лет, с конца XIX века)?

Покойный отец Даниил выступал с позиций «православного фундаментализма» и ругал «сектантов». Но при этом он был готов сам выйти на улицу и честно с ними конкурировать. Уже упоминавшийся Марк Смирнов сказал, что Даниил пропагандировал «методы иеговистов». Пусть так, но это лучше, чем клеймить «сектантов» и при этом самому бездействовать из страха оказаться в некомфортной ситуации уличного (или просто активного) миссионера.

Честная конкуренция полезна везде – и в экономике, и в религии. Разнообразие конкурирующих миссионерских проектов только оздоровит религиозную жизнь и, напротив, запретительная политика и искусственно созданный монополизм ни к чему хорошему не приведет. Ну, а какое место должна занимать в современном обществе сама религиозная жизнь – это вопрос мировоззренческого плана, который нельзя разрешить отсылками к «самоочевидным истинам» и «общественной безопасности».

       
Print version Распечатать