Сегодня уже очевидно – религия перестала быть частным делом человека, она вновь возвращается в политику, в публичное пространства. Многолетние ожидания приватизации религии, ее превращения в воскресное хобби, подобное театру или футболу, не оправдались. Проблема "публичных религий" все чаще выходит на первый план. В этом отношении Россия отнюдь не является исключением, скорее, она лишь подтверждает общемировую тенденцию.

Но готов ли светский мир к этому "реваншу религий"?

Возникновение светскости

Сама идея о том, что религиям не место в публичном пространстве, получает распространение на Западе в XVII веке, когда Европу сотрясают затяжные религиозные войны, а шаткий мир в любой момент готов кончиться очередным кровопролитием. Гражданское согласие становится вопросом жизни и смерти: необходимо найти принципы, гарантирующие государству прочный внутренний мир, а не временное затишье перед очередной бурей. Возникает потребность в таких правилах функционирования публичного пространства, которые бы никак не соотносились с конфессиональными различиями или хотя бы не вызывали раздражения у противоборствующих сторон.

Принцип светскости, то есть недопущения религий в дела власти, и стал тем искомым решением, за который ухватились ведущие мыслители того времени. Государство, то есть светская власть, должно быть единственным сувереном в том, что касается проблемы общих благ. Джон Локк в работах о веротерпимости достаточно скрупулезно расписывает границы, в которых религиям позволяется действовать. Всякая религиозная организация, не признающая эти границы, объявляется вне закона.

Однако наивным было бы считать, что государство было мировоззренчески нейтральным. Вместо той или иной религиозной конфессии оно – где-то раньше, где-то позже – стало опираться на новое просвещенное светское мировоззрение, основанное на разуме, природе, здравом смысле и идеалах достоверного рационального знания.

Самое интересное, что именно в рамках такого мировоззрения и возникло то, что сегодня известно как религия: нечто частное (= не публичное), сугубо индивидуальное и находящееся глубоко в человеческом сердце. Отсюда вытекают до сих пор часто встречающиеся размышления о некой "истинной" религии, которая противопоставляется фанатизму и религиозному мракобесию. Ни католицизм, ни протестантизм в своих разных вариациях (кроме либеральной) не были в начале Нового времени "религиями", это были целостные мировоззрения, системы действия, для которых политическая и публичная составляющая были чуть ли не основными. Именно этот оттенок сегодня пытаются ухватить с помощью термина "публичная религия".

Более того, само слово «религия» (religio) вплоть до Нового времени почти не использовалось, разные противоборствующие традиции назывались «верами» (fides) или «законами» (lex). Для того чтобы светскость начала работать, необходимо было сначала превратить "законы" в "религии". Сделать это удалось не сразу: сначала проблему решали силовым путем, а затем начался процесс внутренней трансформации христианства в духе «Речей о религии» Фридриха Шлейермахера.

Существовали как минимум две возможные стратегии утверждения принципа светскости и лежащего в его основе мировоззрения. Первая стратегия заключалась в попытках найти общий религиозный консенсус и на его основе выстраивать гражданский мир. В реальности, естественно, утверждалось не нечто общее, а то самое новое светское мировоззрение, оформленное реверансами в сторону различных религий. Вторая стратегия подразумевала открытое признание и навязывание нового прогрессивного мировоззрения (секуляризм), единственно основанного на разуме и универсально доступного каждому свободному индивиду.

Стратегия общего консенсуса использовалась в тех странах, где религиозный плюрализм был изначален, а для существовавших религий не был свойственен догматизм. Например, в США достаточно быстро сложился общепротестантский консенсус, а затем, когда того потребовали обстоятельства в середине XX века, и новый гибрид – "иудеохристианская культура". Данный гибрид был призван объединить представителей таких разных, но очень влиятельных групп, как протестанты, католики и иудеи. Естественно, иудеохристианство было иллюзией, в основе которой лежали американские ценности Просвещения, обложенные библейскими цитатами. Светскость утвердилась изнутри: ввиду отсутствия жестких догматов вероучения перетолковывалось во все более либеральном ключе. В конце концов стало решительно невозможно отличить светское мировоззрение от религиозного. Пока религиозность была на спаде и едва ли значила для большинства нечто большее, чем просто память о своих корнях, тактика общего основания вполне работала.

Стратегия, основанная на открытом противопоставлении светского мировоззрения религиозному и его силовом вытеснении из публичного пространства, получила распространение в тех странах, в которых существовала мощная единая Церковь, проводившая последовательную политику удушения не только еретиков, но вообще всех несогласных. Новое мировоззрение могло возникать лишь вопреки религиозному, как его альтернатива и непримиримый враг. Наиболее ярким примером тут может служить Франция, в которой "лаицизм", то есть принцип светского устройства государства, лег в основу национальной идеи. Другой пример – Россия, где Церковь также нажила себе множество врагов.

Обе стратегии утверждения светскости оказались на удивление плодотворными: вплоть до 80-х годов XX века казалось, что все идет прекрасно. Религии перестали восприниматься как источник проблем, гораздо больше внимания уделялось этническим и классовым противоречиям. Светское мировоззрение, реализовывавшееся либо в открытую, как альтернатива религиозным предрассудкам, либо скрыто – как то общее, что есть у разных религиозных традиций, – принималось всеми на ура. Однако именно этот успех и сыграл с "прогрессивным" мировоззрением злую шутку. Оно начало восприниматься не просто как альтернативное мировоззрение, которое необходимо отстаивать и совершенствовать, но как единственно нормальный взгляд человека на мир, общество, природу и самого себя. Светское мировоззрение начало позиционироваться как чистая квинтэссенция здравого смысла. Любой усомнившийся в естественности такого видения мира рисковал прослыть в лучшем случае ретроградом, а в худшем – фанатиком. Соответственно, светскость как общественное устройство, логическим образом вытекающее из светского мировоззрения, начало восприниматься не как ценность, которую следует защищать и отстаивать, но как естественное почти природное положение дел.

После крушения коммунизма – последнего ярко выраженного идеологического проекта – в современном мире остался только один легитимный способ существования – либерализм (в самом широком смысле этого слова). В рамках либерализма религия не уничтожалась, наоборот, ее пытались всячески культивировать как одно из естественных проявлений человеческой природы. Либеральная светскость упрочилась настолько, что отныне либеральных мыслителей начинает волновать не столько светскость, сколько проблема защиты религий и соблюдения прав религиозных меньшинств.

И именно в этот момент то, что за неимением лучшего термина придется называть «публичными религиями», буквально ворвались на сцену истории. Речь идет не о новых религиозных движениях или нью-эйдже, которые прекрасно вписывались в светское видение мира в качестве маргинальных сект или же классических частных религий, но о возрождение так называемых традиционных религий. Оживился и радикализировался ислам, начавший борьбу за свой собственный исламский проект. Воодушевляющее воздействие на исламистов оказала Иранская революция 1979 года – их первая значительная победа. В этом же году американские протестанты сформулировали платформу "нравственного большинства" и обозначили себя как серьезную политическую силу. Короче говоря, внезапно обнаружилось, что религия – это не абстрактная "набожность", но реальная сила, имеющая вполне зримые, в том числе и политические, интересы.

Светскость как процедура

Оказалось, что светскость работает только применительно к ей же самой сконструированной религии. Как только религиозные традиции начали выступать от своего лица, стало ясно – светскость не так нейтральна и не так непроблематична. Начала давать сбои как стратегия «общей» платформы, так и стратегия утверждения светского мировоззрения.

Для выработки общей платформы необходимы как минимум два условия: во-первых, стороны должны хотеть идти на взаимные уступки, во-вторых, должны быть общие приемлемые для всех принципы. Однако если выдвигаются взаимоисключающие условия и если стороны не испытывают никакого желания договариваться, то цель достижения консенсуса – особенно на светской платформе – становится все более недостижимой. «Иудеохристианская культура» в США столкнулась с проблемой ислама, который никак пока не удается интегрировать в новый гибрид, например в культуру «монотеистических религий».

Проблемы возникли и у светского мировоззрения. Во-первых, оно перестало привлекать сторонников, перестало быть мировоззрением по умолчанию – все больше людей стали ставить его под сомнение; во-вторых, сторонники данного проекта уверились, что они-то как раз не защищают никаких ценностей, а просто отстаивают единственно возможные условия нормального существования, гарантирующие всем приемлемое существование. Из этого убеждения, собственно, и вытекает очень характерная для секуляристов реакция на возвращение религии в публичное пространство: вместо серьезного анализа происходящего на первый план выходят эмоции и сетования по поводу религиозного экстремизма и фанатизма, а также о том, что церкви забыли свое истинное призвание и полезли не в свое дело (в политику, культуру, искусство, образование).

После того как неадекватность прежних концепций светскости стала очевидной, начались попытки ее реформирования. Светскость сегодня пытаются представить как нейтральную процедуру, ее пытаются отсоединить от светского мировоззрения, которое начинает справедливо позиционироваться как всего лишь еще один альтернативный взгляд на мир. Происходит, так сказать, «приватизация светского мировоззрения». В публичном пространстве отныне должны господствовать нейтральные нормы и процедуры. Наиболее последовательно такой подход отстаивают (или отстаивали) Джон Ролз, Юрген Хабермас и Чарльз Тейлор. Публичное пространство – это механизм, обеспечивающий переговорный процесс между представителями разных религиозных или а/антирелигиозных мировоззрений. И если Ролз считал, что в публичном пространстве не место религии, как, впрочем, не место там и всем остальным целостным мировоззрениям, то уже Хабермас готов признать за религиозными людьми как религиозными людьми право участвовать в дебатах при условии, конечно, что они способны осуществить перевод своих требований на общепонятный светский язык, являющийся универсальным переговорным языком современного просвещенного мира. От светски мыслящих сограждан, в свою очередь, требуется умение воспринимать доводы религиозных людей и помогать им осуществлять перевод их требований на общепонятный язык и обратно.

Светскость как процедура – это попытка решить проблему религиозных меньшинств. Либерализм позиционирует себя как миропорядок, в котором ни один человек не чувствует себя притесненным. Однако в случае религий этот принцип нарушается: для полноценного участия в общественной жизни религиозным гражданам приходится раскалывать свою идентичность на религиозную и гражданскую: первая преобладает в частной жизни, вторая – в публичной. В этом смысле они оказываются в менее выгодных условиях, чем носители светских мировоззрений, для которых их публичное существование оказывается естественным продолжением их частной жизни. Процедурная нейтральность призвана побороть данную несправедливость. Сегодня мы находимся в процессе перехода от светскости идейной к светскости процедурной.

Однако уже сейчас очевидно: процедурная нейтральность не сможет решить тех проблем, для решения которых она была спроектирована. Процедурная светскость все равно останется плодом именно светского мировоззрения, определяющего основные параметры этих процедур. Реверансы в сторону религиозных традиций так и останутся именно реверансами. Чистая процедурность, как утверждает Джон Милбанк, – это иллюзия. В основе любого социального строя всегда лежат какие-то ценности. Например, «нейтральные» светские процедуры признают только индивида с его правами и религиозными потребностями. Но как быть с правами и свободами религиозных групп? Пока господствует принцип «один человек – один голос», религиозным группам так никогда и не удастся заявить о своих правах. Математическое большинство всегда будет угнетать малочисленное меньшинство. Данный принцип – залог того, что голос религиозных традиций так никогда и не будет услышан. Именно об этом говорит Талал Асад, анализируя положение мусульман в Европе. В такой ситуации единственный способ заявить о себе – стать большинством, но тогда лишения будут испытывать все остальные.

Кроме того, почему предлагаемые процедуры оказываются именно светскими? Отнюдь не всем комфортно в условиях именно таких процедур. У. Конноли уже ввел концепт «культурных страданий», когда боль вызывается не теми или иными социальными лишениями, но самой организационной структурой общества. В таких условиях какая-то группа рано или поздно попытается учредить свою «процедурную нейтральность».

Но главная проблема даже не в том, как возможно сосуществование различных религий в рамках единого общества, но в том, что ни католицизм, ни протестантизм (кроме своих либеральных течений), ни ислам, ни православие не являются религиями. Религиозные традиции прекращают быть религиями в либеральном смысле этого слова и становятся тем, для чего в рамках светского дискурса даже, наверное, нет подходящего слова. Можно назвать их альтернативным мировоззрением или альтернативным ценностным миром. Причем альтернативность эта не только друг другу, но и светскому как всего лишь еще одному мировоззрению. И здесь возникает основополагающий вопрос: как возможно сосуществование разных ценностных миров, имеющих в том числе и институциональное измерение, в рамках пространства, единство которого обеспечивается исключительно формальными, но никак не нейтральными нормами?

В начале XXI века мир вновь рискует вернуться к ситуации XVI – XVII веков. Гражданский межконфессиональный и межрелигиозный мир снова проблема жизни и смерти. Однако, в отличие от той эпохи, светскость ныне уже, похоже, не кажется спасением.

Что дальше?

Светский проект потерпел решающее поражение: он утратил – отчасти по своей воле – всеми признанную монополию на описание реальности. Пока он определял, что такое религия и где кончаются ее границы, все было нормально, но, как только самим религиям было предоставлено слово, – начались проблемы. Светскость, даже процедурная, начинает давать все больше сбоев, пока, слава богу, эти сбои носят исключительно теоретический характер. Прежде чем сбои станут практическими, разумно промыслить варианты дальнейшего развития событий.

Одна из возможных стратегий – новая попытка утвердить светскость, опирающуюся на светское мировоззрение, на секуляризм. Такой ход подразумевает отказ от идеи толерантности и уважения прав меньшинств. Необходимо силой выдворить религии из публичного пространства, вновь превратив их в «религии». Сторонники такой политики есть как в России, так и на Западе. Среди них можно назвать американских интеллектуалов Ричарда Докинза, Кристофера Хитченса, Сэма Харриса и многих других. В России их много среди так называемых антиклерикалов. По сути, это повторение политики, проводившейся в Новое время, начиная с XVII века.

Другой вариант – отказ от светскости, а вместе с тем и от идеи универсального одномерного общественного пространства. Так, например, Джон Милбанк говорит о необходимости возвращения к "комплексному социальному пространству", подразумевающему возможность для различных групп вести независимое существование и самим определять собственные правила. Ему вторит политический теоретик Уильям Конноли, который провозглашает необходимость перехода от плюрализма номинального к плюрализму реальному, позволяющему каждой группе сохранять свою идентичность не номинально, но реально. Тут, конечно, сразу возникает целый ряд вопросов: если исчезают общие ценности, которые пусть силой, но навязываются всем, то не приведет ли это к исчезновению единого государства, единой нации, единого народа? Не развалятся ли общества, состоящие из разрозненных групп, члены которых говорят на разных языках и апеллируют к различным ценностям?

Наконец, третий, отчасти компромиссный, вариант – путь развития социальных сетей, когда формально люди живут рядом, но принадлежат к разным сетям, зачастую не соприкасающимся друг с другом.

Таковы лишь некоторые из возможных вариантов дальнейшего развития событий. Они найдут свое воплощение, если религии продолжат наращивать свое присутствие в обществе, а число людей, считающих светские устои чем-то само собой разумеющимся, продолжит падать. Главное, что сегодня должны сделать сторонники светского мировоззрения и, соответственно, светского устройства общества, – это осознать себя стороной в конфликте, стороной, которая однажды победила, но победа которой не вечна и в любой момент может быть оспорена. Секуляризм – такое же мировоззрение, как и мировоззрение религиозное. Поэтому вместо криков об экстремизме и фанатизме необходимо вновь учиться публично защищать свои ценности, свои идеалы. Ведь проблема возвращения религий в публичное пространство – это не проблема нарушения каких-то раз и навсегда данных социальных границ, но проблема разных мировоззрений и вытекающих из них разных взглядов на социальную реальность.