5.Неутечка мозгов

Мы остановились на проблеме, о которой чаще всего вспоминают, когда заводят жалобную песнь о погибели советской науки. Во всяком случае "утечку мозгов" оплакивают уже в первом куплете, а воспеваемый во второй "упадок образования" связывается с помянутой утечкой, как следствие - с причиной.

Моя ирония касается не самих тем, а мелодических модуляций исполнителей: обе проблемы действительно серьезны и касаются не только России, но и других постсоветских стран.

Филология отличается от естественных наук своей незатратностью: гуманитариям не нужны ни препараты, ни аппараты. В отличие от психологов и социологов, мы можем обойтись без полевых исследований, также требующих средств. Правда, без библиотек и архивов нам никуда. В этом смысле ближе к "чистой науке" лишь математики, вовсе неприхотливые. О библиотеках и архивах речь пойдет дальше, покуда же замечу, что само по себе сокращение финансирования науки ударило по моим коллегам не столь сильно. Гораздо сильнее был позитивный эффект от снятия идеологических и цензурных запретов, то есть, в отличие от физиков или микробиологов, литературоведы даже выиграли кое-что (в частной жизни, конечно, выиграли не только литературоведы, а вот в смысле профессии нам, как и прочим гуманитариям, в одночасье крупно свезло).

Первые мои коллеги потянулись на Запад еще в конце 80-х годов, то есть, до падения советской власти. Тому были две основные причины: спрос и предложение.

С одной стороны, до того, как финансирование русистики было радикально сокращено в связи с осознанием западными институциями и обществами окончательного завершения Холодной войны, был краткий, но бурный период всеобщего интереса к русскому языку и русской культуре. М.С. Горбачев был героем воображения этой недолгой эпохи западной русофилии. Количество европейских и американских студентов, по разным причинам избиравшим изучение русского языка, было достаточно большим вплоть до середины девяностых (если я ничего не путаю, значимой границей была первая чеченская кампания). В университетской системе это более или менее автоматически связывается с финансированием отделения, института или кафедры. Конечно, не стоит преувеличивать этого веса: сравнивать славистику надо не с астрофизикой или экономикой, а с ее скромными гуманитарными сестрами, и тут наша дисциплина для западной академии довольно маргинальна, но тенденция конца 80-х - начала 90-х все же складывалась в пользу русистов. (Кстати, теперь в прорыв должны бы выйти арабисты.) Все это определяло возможность открытия новых мест в университетах (в основном, американских, но не только).

С другой стороны, нам было что предложить заморским купцам. К началу девяностых годов прошлого века в СССР образовался достаточно обширный слой специалистов по русской культуре, слабо связанных (или вовсе не связанных) с академическими институциями. Кто-то не вписывался в академию из-за плохой анкеты и неприемлемых для отделов кадров деталей биографии. Кто-то - из нежелания вписываться в ту академию, которая имелась в наличии. Некоторые из этих коллег (но далеко не все) числились при ВУЗах, исследовательских институтах, архивах или библиотеках, но находились в постоянной более или менее явной оппозиции к советизированной среде, десятилетиями складывавшейся и выработавшей свои традиции и привычки, несовместимые с духом веселой науки. Да и советские ВУЗы и институты не спешили предлагать места бывшим свободным художникам от филологии (среди которых были специалисты высочайшего уровня), непонятно ведь было, как оно все еще повернется, да и физиологически неприятны были администраторам эти бородатые и без галстуков (женская версия: курящие и в джинсах). А западные администраторы предубеждений подобного рода не имели и вовремя подсуетились.

Вторая волна миграций в нашей дисциплине по времени совпала с первой, но касалась она уже не тогдашних "сорокалетних", а сорокалетних нынешних, "двадцатилетних" - недавних студентов, успевших проявить себя в науке и отправившихся в дальние края за степенью PhD. Неопределенность перестроечной реальности пугала, американские университеты виделись некоторой тихой гаванью, где, во-первых, можно укрыться от отечественной истории и, во-вторых, есть у кого учиться (напомню, что кроме упомянутой выше волны переселенцев в западных университетах работали и работают специалисты высочайшего уровня, среди которых есть и эмигранты советского времени, и местные уроженцы). Кое-кто из них остался потом за рубежом, некоторые (немногие) из оставшихся сменили специальность, но очень многие вернулись.

Вспомним студентов того поколения, которое оканчивало наш университет в перестроечные или первые постперестроечные годы. Назову с удовольствием их милые моему сердцу имена, чтобы заметка не получилась совсем уж анонимной. В американскую докторантуру отправились трое тартуских ленинградцев: Евгений Владимирович Берштейн (в Беркли), Ирина Даниэлевна Шевеленко и Аркадий Борисович Блюмбаум (оба - в Стэнфорд). Все трое успешно защитились (А.Б. Блюмбаум - уже в Хельсинки, куда он впоследствии перебрался). Берштейн профессорствует в Reed College. Блюмбаум и Шевеленко живут в Питере и не оставляют занятий наукой.

Обе волны, затихая по мере оскудения финансовых потоков, омывающих западную славистику, существуют до сих пор: правда, первая почти иссякла, вторая же все еще бьет в другие берега, хотя и не с таким напором.

Была, впрочем, и третья волна - волна эмиграции из филологии в другие специальности. Но не будем забывать, что эта проблема и прежде существовала.

Передо мною программа одной научной конференции, достаточно авторитетной в нашей области (по крайней мере - среди тех коллег, которые близки мне в смысле научном и личном), состоявшейся несколько лет назад. Не называя имен, опишу состав ее участников с интересующей нас точки зрения, исключив доклады, представляющие смежные с литературоведением дисциплины (социологию, историю, искусствоведение, киноведение). Всего в программе двадцать восемь докладов, четыре были представлены коллегами, родившимися не в СССР. Авторов оставшихся двадцати четырех докладов я разобью для начала на три возрастных группы. В первой статье из этой серии я предупреждал, что буду принципиально субъективен, вот и сейчас основой деления будет мое ощущение поколений, совершенно не совпадающее с объективной реальностью и весьма нестрогое.

В первую группу войдут "коллеги, у которых я учился" - естественно, в смысле расширительном, предполагающем, что студентом я читал их книги и статьи. Таковых насчитывается в нашей программе восемь человек (т.е. ровно треть). Из них лишь четверо не сменили за последние двадцать лет мест жительства, причем с академическими институциями постоянно связаны трое из этих четырех (двое не сменили места работы с 1991 года, еще один совмещает преподавание с другими видами деятельности). Остальные пятеро принадлежат как раз к первой категории и работают в университетах вне бывшего СССР.

Вторая группа - это "коллеги, с которыми вместе я учился" (опять же - в расширительном смысле: те, с кем мы пересекались на лекциях или студенческих конференциях в Тарту, а также те, с кем могли бы там пересечься). Здесь тоже насчитывается восемь человек. В научных или педагогических учреждениях России (и стран бывшего СССР, причем речь идет о людях, проживавших в этих странах до 1992 года) трудятся шестеро. Один из коллег не уехал из России, но продолжает научную деятельность, совмещая ее с основной работой, лежащей в иной сфере. Еще один переместился в Северную Америку и занял там профессорскую кафедру.

Наконец, третья группа (как уже догадался читатель, в ней тоже восемь человек), представляет "коллег, которые у меня учились" (вновь в поколенческом, а не прямом смысле). Здесь ситуация такая: один человек (как и во второй группе) сделал академическую карьеру в Америке, один человек (тоже как во второй группе) трудится в России в сфере, далекой от филологии, не оставляя при этом ученых занятий, и (снова как в предыдущей группе) шестеро на момент проведения конференции были связаны с научными учреждениями на родине.

Мораль, наверное, следует вывести такую: не все так плохо, как иногда кажется, по крайней мере, на некоторых участках невидимого фронта. Но есть и другие участки, где дела обстоят не так успокоительно.

Но об этом мы поговорим в следующий раз.