Stand-up Philosophy

"Ничего не писать... Ничего не запоминать..., - девочки радостно хлопают в ладоши, они еще никогда не видели такого Лектора с такими Требованиями. - А думать! Думать вместе, здесь и сейчас. Соучаствовать в мысли".

Наверное, лучше быть свидетелем или вести протокол - у тебя перед лицом что-то происходит, тебе предлагают стать соучастником. А вдруг это - преступление? Где гарантия, что кто-то, такой добрый снаружи, не втянет тебя в свои преступные планы? Где гарантия, что он тебя не опозорит, что он тебя не выставит на посмешище? - Радостный смех девочек умолкает.

Вот, ты закрываешь тетрадь с конспектами, прячешь ручку. Он в ответ выходит из-за кафедры в аудиторию. Вы сделали шаг навстречу друг другу - чтобы быть вместе. В месте, которое предназначено для мысли. Вместе с оставленным на столе микрофоном оставлены последние академические условности и псевдоприличия: половину лекции - если еще кто-то может так назвать это philosophy-show - Пятигорский читает спиной к аудитории. Нет текста лекции, который зачитывается1, есть лишь, видимо, общий план, да и тот в голове. Ты можешь задавать вопросы прямо по ходу дела, даже перебивая. Пятигорский ответит и будет благодарен за заданный вопрос.

Не думаю, что такому преподавателю в приличном российском ВУЗе дадут до конца семестра дочитать свой курс. Ведь он не соответствует никакому ГОСТу и не впишется ни в какую сетку расписания.

* * *

В Россию приехал, сложно сказать, что вернулся, именно приехал с визитом Александр Моисеевич Пятигорский. Знаменитая еще живая тень самого знаменитого русского (советского? грузинского? европейского?) философа Мамардашвили. По крайней мере, так считают многие - именно тень. Призрак, тень умершего философа.

Как можно полагать, что призрак потерял форму, что призрак состарился, ведь мертвые, чье отражение в призраке не нуждается в плоскости зеркала, не стареют? И как тем более так можно судить тем, кто по молодости лет не застал легендарного Мыслителя в живых? Кого пугать приехал призрак? Уж не тех ли самозваных "детей философа Мамардашвили", которых столь много объявилось в начале 90-х, во время философского межсезонья в России, когда единственным способом подзаработать культурного капиталу оставался перевод очередного западного Мэтра, а способом осуществления философии оказались переводческие войны за легитимность, причем оторванные от интересов реального юридического правообладателя. Философия Мамардашвили оказалась тем самым в дистанции перевода - чтобы снова стать философией, ей сначала нужно было быть вовлеченной в скандал с копирайтом. "Дети философа Мамардашвили" с усердием, достойным лучшего применения "мочили" своих паниковских, посмевших нарушать границы, чересчур быстро совпавшие с границами территорий реальных институтов и университетов.

Однако, что может сказать нам тень философа, который даже не заметил себя? Всю жизнь Мамардашвили рассказывал о философии Декарта, Канта, греков и пр., пересказывал Делеза, Сартра каждый раз воспроизводя некую универсальную философию, ничью философию, философию тем более не философа Мамардашвили. Ничью философию, или - европейскую философию, поразительно слепую (или принципиально не понимающую) до всего русского и одновременно не замечающую того, как она сама сделана и делается. Не замечающую того, как она зависит от влюбленного взгляда девочки из третьего ряда, на глазах которой рождалась легенда об универсальной западной мысли.

У философии Мераба Мамардашвили есть одна существенная черта, которую перехватил и его верный друг Пятигорский, - вера в серьезность мысли. Для этой веры философы даже использовали такое замечательное слово - рефлексия. Эта черта - последнее, что отделяет философа и публику в действии под названием лекция (Мамардашвили предпочитал слово "беседа", правда состояла такая беседа, как правило, из его же собственного монолога и об одном и том же: когда Пятигорский говорит о политике, он только говорит, что говорит о политике, - он говорит о сознании, всегда об одном и том же). И эту черту философ должен последовательно проводить, одновременно призывая присутствующих черту эту стереть: "Думай сам"! "Никто другой за тебя не помыслит, ты должен все помыслить сам"! - требует от тебя и за тебя Пятигорский. Мысль, пожалуй, слишком серьезная, чтобы оценить ее по достоинству.

Чрезмерная серьезность рефлексии, и тем более рефлексии политической, оборачивается конфузом, а рассказанный анекдот сам оказывается в анекдотичной ситуации2. Вечно актуальное, но тем не менее последовательно выносимое за рамки реальной политики требование "все взять и поделить"3, вдруг оказывается квинтэссенцией политической рефлексии. Профессор требует отказа не столько от рефлексии, сколько от ее сверхсерьезности, где stand-up philosophy ждут уже другие герои-"субъекты" политического спектакля.

Примечания:

1 Несколько лет назад крупнейший представитель современной американской философии Р. Рорти на выступлении в ИФ РАН, видимо, из прагматических соображений не стал читать лекцию, а просто попросил зачитать текст перевода. Почувствуйте разницу.

2 В качестве парадигмального примера политической рефлексии Пятигорский привел разрешение экономического кризиса США эпохи "великой депрессии" посредством экспроприации части мафиозной собственности.

3 Известна и более мягкая форма императива: "делиться надо"!

       
Print version Распечатать