Сталин в городе

В управе Рязанского района Москвы появился стенд с портретом Сталина. На стенде этом есть и другие «Маршалы победы»; и установлен он, собственно, к 65-летию великого события. Бдительный радиослушатель, увидав такое, немедленно сообщил об этом журналистам «Эха Москвы», и это стало маленьким однодневным скандальчиком. Скандальчик, всем понятно, всего лишь детонатор к гораздо более масштабной полемике – в честь Великой Победы по всей столице появятся уличные билборды с генералисcимусом, сообщающие о его руководящей роли в разгроме фашистских захватчиков. И отнестись к этому спокойно, махнуть рукой и откупиться от взгляда с билборда словами «это же просто история» у многих не получается.

Тем более, что победные билборды эти продолжают линию идеологических споров вокруг отреставрированной станции «Курская», где Сталин упоминается на стене, и шашлычной «АнтиСоветская», которую приказали переименовать, чтобы не оскорблять ветеранов. Эта война эмблем, названий и портретов вполне логична. Там, где с реальной политической борьбой, многопартийностью и конкуренцией социальных проектов дело обстоит затруднительно, разные группы внутри общества, исповедующие разные идеологии, обостряют соперничество на уровне символов, памятников и названий улиц. Но почему именно Сталин и всё, что с ним связано, вызывает максимальные эмоции, выводит людей из мудрого равновесия?

Сталин не покидает нас. Его адаптируют к реальности как «эффективного менеджера» в школьных учебниках: это возмущает многих. В рейтинговых телесериалах он улыбается как хитро-лукавый хозяин половины мира. О нём поют андеграундные рок-группы. Он лидирует в списках самых популярных россиян ушедшего века. Что все это значит?

Демократическая контрольная

Двадцать лет назад на демократических митингах «Сталин» - это был такой тест. За или против? Ты мог придерживаться любой национальной, культурной, религиозной и даже сексуальной идентичности, но «свой» от «чужого» отличался именно отрицанием Сталина и созданной им «тоталитарной системы».

К середине 1990-х в редакции «Завтра» этот тест работал ровно наоборот. Проханов, создавая «красно-белый» фронт державников, провозгласил Сталина объединяющей всех патриотов фигурой. Потом была наивная попытка Анпилова приватизировать весь этот символический капитал и попасть в Госдуму, зарегистрировав «Сталинский блок», но подобный ход не сработал. Сталина не удалось приcвоить: он общий, а не чей-то. Он, как плюс или как минус, нужен всем, и без него почти никто не способен обойтись в политическом объяснении себя. Мне известны пять портретов Сталин, используемых в обществе.

Сталин как великий большевик

От этого портрета вождя излучается аскетизм близкого к массам трудящихся подпольщика и политкаторжанина, художественно исполненный, например, в замечательной пьесе «Батум» Михаила Афанасьевича Булгакова. Именно Сталину, происходящему из местных большевиков, а не из оторванных от жизни теоретиков, слишком долго пребывавших в эмиграции, удалось отделить реалистичное от утопического в ленинском революционном проекте.

Вовремя отказавшись от авантюры преждевременной «перманентной революции», вождь сосредоточился на социализме в отдельно взятой стране. Сверхсрочно провел индустриализацию экономики и модернизацию общества. Приструнил, а потом и упразднил Коминтерн, оказавшийся негодным орудием международного политического влияния и напрасной тратой сил. Победил в войне с фашизмом. Распространил свой политический проект на пол-Европы, Китай и Северную Корею, – это и была «мировая революция» по-сталински, безо всякого левацкого авантюризма.

После его смерти благодаря скрытой деятельности врагов народа внутри партии проступил «ревизионизм». Бюрократия стала жиреть, обособляться от трудящихся, обуржуазиваться и заражать весь советский народ вирусом западных ценностей, что и привело сначала к ослаблению всего проекта – прежде всего ссора с Мао и разделение «мирового коммунизма» на два конкурирующих потока, – а через тридцать с лишним лет после смерти вождя и к реставрации капитализма.

Согласно диалектике этого портрета, бюрократия при Сталине была прогрессивным явлением, т.к. без неё невозможно было ни модернизировать экономику, ни выиграть войну. Но после смерти Сталина она стала фактором, тормозящим и реакционным, т.к. технологическая база общества и уровень образования изменились, и больше не было необходимости в столь многих «начальниках», однако бюрократия выбрала путь самосохранения ценой постепенного отказа от прежних коммунистических амбиций.

С этого момента технологический и образовательный рост работал не на, а против сталинского проекта. Если бы этого не произошло, то в 1960-х возник бы некий новый «киберсталинизм» с новым вождём, и вся Европа, и Азия стали бы советскими. Хорошим аргументом в пользу этой версии Сталина является карта с непрерывно растущим полем красного влияния. Из первой мировой войны возникло большевистское государство, из второй оно вышло сильнейшей сверхдержавой, третья обещала «сталинским соколам» мировое господство. Соответственно, выход сталинисты этого толка видят в создании партии необольшевистского типа, способной осуществить «воспитательную диктатуру», аналогичную сталинской, но с учетом новых условий.

Сталин как могильщик социализма

…И создатель его «деформированной» версии. Он уничтожил ленинскую гвардию внутри партии, саму партию превратил в авторитарную структуру, лишил самостоятельности профсоюзы и свёл на нет всё авангардное и революционное искусство, пойдя на уступку самому мещанско-обывательскому и дореволюционному вкусу толпы. Он предал испанскую революцию, свернув помощь тем красным, которые отказывались от прямого подчинения его агентам. Угробил весь мировой коммунистический проект, потому что не понимал по-ленински смелой диалектики: условия для мировой победы возникают в процессе самой борьбы, а не даны заранее, поэтому – главное ввязаться в глобальный конфликт и, конечно, знать, как от этого изменятся игроки завтра. Но такое знание доступно лишь подлинному диалектику.

Созданный Сталиным полусоциализм (или даже «государственный капитализм») почти на столетие расколол мир пополам, затормозил глобализацию капитала и тем самым отложил мировую революцию на неопределенно долгий срок, дискредитировав, кроме прочего, саму идею коммунизма в глазах критически настроенных интеллектуалов. Бюрократия, «деформировавшая рабочее государство», нашла в нём идеального лидера. Он и был живым символом возвышения партийной элиты над властью Советов, которые по изначальному ленинскому замыслу должны были управлять всем.

Эта деформация в свою очередь подготовила реставрацию капитализма. Аргументы данной версии – длинные списки репрессированных старых большевиков, самый известный из которых, конечно – Троцкий, а также мировой авторитет ранне-советского художественного авангарда, «свернутого» к 1930 году. Такой портрет идеально объясняет глобальную неудачу мирового коммунистического проекта и оправдывает сам замысел. Соответственно, как новый способ изменить мир, предлагаются антиавторитарные, исключающие вождизм, сетевые структуры.

В последний раз в массовом употреблении у нас такой Сталин был в конце 1980-х, когда полагалось искать социализм с человеческим, а не с этим хитро прищуренным «лицом кавказской национальности». Но для большинства западных левых интеллектуалов и просто гуманитариев именно эта версия Сталина является давно уже не обсуждаемой догмой.

Сталин как российский император

На протяжении всей своей биографии он всё отчетливее чувствовал, что Россия ничем, кроме как Империей, быть не может, а потому как буржуазная, так и социалистическая форма демократии исключается. Во внутрипартийной борьбе победил не самый умный и не самый страшный, но тот, кто интуитивно догадался об этой главной нашей тайне.

Вместо демократического сложения отдельных воль Империя предлагает качественно иное действие – умножение всех на фигуру императора, а точнее на утопический принцип, воплощенный в василевсе и пантократоре, выражаясь по-византийски, в строителе мостов между временным миром и вечностью.

Только при максимальном усилении вертикали этого имперского устройства, наша страна способна к модернизации и преодолению отставания, как при Петре первом. Собственно, отсутствием «по-сталински сильной» власти и объясняется тот факт, что, несмотря на наличие в стране экономических условий, ничего сравнимого со сталинской модернизацией так и не было сделано в нулевых годах. В своем знаменитом тосте за здравие русского народа Сталин приписывает именно ему, а не партии или марксизму, главную заслугу в военной победе. Война позволила вождю окончательно понять, что русский народ, будучи старшим братом всех остальных народов Империи, самосохраняясь, всегда выруливает из любой смуты на свой имперский путь. Такова его данная свыше судьба, и только в этой форме он может выполнять свою метафизическую миссию хранителя особой евразийской цивилизации.

Для этой версии характерны разговоры о «коллективном теле» и харизме, органические метафоры социальных процессов, заигрывание с массовым бессознательным и вера в судьбу нации и миссию империи. Вождь не просто так отказался от левого космополитизма вплоть до «борьбы с космополитами», не просто так предписал понимать под «антиимпериализмом» антизападный национализм, не просто вернулся к традиционной для имперской власти практике государственного антисемитизма и не просто так замирился с православной церковью. Он собирался постепенно восстановить монархию, венчаться на царство, а партию превратить в безобидный кружок по изучению марксизма-ленинизма.

После его смерти Россия получает возможность вернуться к своей имперской сущности только сейчас. На эту версию хорошо работает эстетический аргумент – советский ампир. Рабочие и колхозники идут на фильм «Иван Грозный» в тени заоблачных высоток, заменивших им снесенные колокольни. Чтобы предъявить имперскую утопию, её гораздо чаще «показывают» народу, чем объясняют, ведь впечатлиться гораздо проще, чем понять. Империя предлагает себя прежде всего как более прекрасная, а потом уже как более справедливая. Отсюда заинтересованность всех империй в создании собственного большого стиля.

Сталин как восточный деспот

Версия евродемократов и либералов-западников, для которых, что Сталин, что Гитлер – творцы одинаково «тоталитарных» систем. Однако на сталинской висит больше жертв, по крайней мере, если говорить об истреблении народа. Сталин – это показатель патологического отсутствия «общества», отдельного от государства, т.е. людей, различающих общественные и государственные интересы как разные, а порой и противоположные вещи.

Сталин стал идеальным ответом на мазохизм восточной толпы, которая любит, когда «отец» целится в неё из винтовки. Азиатская толпа понимает равенство так, чтобы всем было одинаково плохо, страшно и опасно, чтобы в насилии было как можно меньше рационального смысла, чтобы оно просто создавало невротическую атмосферу, распределяясь по жребию. В этом смысле, чем больше вагонов с людьми отправлялось в ГУЛАГ, тем выше рос энтузиазм азиатской массы («Судьба неумолима и ненасытна!»), склонной к самоистреблению. На Востоке личность не производится и не культивируется, тогда происходит восстание масс, т.е. перманентный кровавый спектакль непрерывного жертвоприношения.

Нужно разбудить частную инициативу и наладить на рынке массовый спрос и предложение на самостоятельных личностей, свободных от восточной мифологии в новой и открытой России. Сталин нужен как антигерой и главное доказательство/напоминание варварской природы местного населения, требующей радикального «окультуривания». В крайней версии смысл портрета таков: доверять решение своей судьбы можно лишь состоятельным и образованным (т.е. знакомым с европейским гуманизмом) людям, иначе азиатская чернь всегда притащит к власти деспота и любая революция, и любая демократия закончится новым Сталиным.

Сталин как философ у власти

В новом веке у нас появился свой элитарный салонный сталинизм для интеллектуалов: мода на Лифшица, кожевское гегельянство в форме НКВД и провокативные тексты Бориса Гройса. Сталин означает максимальную за всю нашу историю мощь государства, а значит и максимальный логоцентризм, предельную власть языка над любым (экономическим, военным, социальным) фактом, насильственную победу ноумена над феноменом. Логоцентризм – максимальное подчинение экономики политике. В сталинском космосе медиум языка (приказ и решение), а не медиум денег (финансирование и целевое использование) делает вещи и людей такими, какими они являются.

Происходит не имеющий в человеческой истории аналогов переход с медиума денег на медиум языка правящей партии. Вождь управляет всем силой уникального знания – диалектического материализма, – достигнув наибольших высот в деле марксистской метанойи. Он воплощает древний платоновский проект власти мудрецов, мыслящих общество в его тотальности и способных подняться над конкуренцией отдельных частных интересов, снять ту конкуренцию, благодаря которой движется рынок, избежать издержек которой не способна никакая демократия.

Сталин воплотил в политике самые смелые притязания русских авангардистов начала века, и потому-то русский авангард перестал быть нужен как устаревшая и воплощенная претензия. Полемизируя по вопросам языкознания с академиком Марром и отвечая на вопросы трудящихся в «Правде», Сталин пришел к выводу, что язык не есть часть надстройки, заданной классовым базисом, как это считалось ранее. Язык – это общее средство производства сообщений и прообраз общенародной собственности, не подлежащей приватизации. Язык это медиум между базисом и надстройкой, с помощью которого надстройка влияет на базис, передаёт обратный сигнал от следствия к причине, а это и есть власть в её стерильно чистом сталинском виде. Из мира естественных и привычных парадоксов человеческой природы Сталин перевел всех в мир предельно искусственной философской тотальности. Философские противники Сталина начали с критики тоталитарности языка, а позже, обратив эту критику уже на собственный мир и самих себя, изобрели постструктурализм и постмодернизм.

В этом самом постмодернизме лицо на черно-белом билборде должно бы восприниматься нами прохладно как дата или как построенная пять лет назад «сталинская» высотка «Триумф Палас» на Соколе, где небедные люди покупают квартиры, не задумываясь об идеологической нагрузке здания. И всякий смысл билборда, кроме сиюминутной отсылки к конкретному событию, должен бы представлять для нас исключительно игровой развлекательный интерес. Но, судя по звонкам на радио, дискуссиям в прессе и уличным акциям, мы продолжаем наполнять это лицо своим актуальным смыслом. Означает ли это, что никакого постмодернизма здесь никогда не было, а вот Сталин, наоборот, всегда был?

       
Print version Распечатать