В советское время "личный состав" спичрайтеров и высокопоставленных идеологов нередко частично совпадал - крупные номенклатурные работники уровня Александра Яковлева или Вадима Загладина (одного из немногих консультантов, поднявшихся до весьма значимой в аппаратной и политической иерархии должности замзава, а потом первого замзава международного отдела) оказывались одновременно авторами и, по-своему, заказчиками длинных партийно-правительственных "арий" - речей, докладов, программ, статей. Эти люди умели думать, генерировать идеи и писать. В том числе - записки руководству и даже тексты нормативных актов, включая проекты Конституции Союза.

Собственно, между "дачным писательством" и решением политико-идеологических задач в то время не было четкой границы. Что стало особенностью и работы речеписцев с Брежневым в Завидово, и стилем общения советников с Андроповым, который ввел в постоянную практику решение идеологических проблем с помощью "мозговых штурмов". (Он называл это "погонять проблему". Свидетельство академика Георгия Арбатова: "Собирались у Андропова в кабинете, снимали пиджаки, он брал ручку - и начиналось коллективное творчество... По ходу работы разгорались дискуссии... Работа превращалась в увлекательный теоретический и политический семинар".)

Еще один принципиальный нюанс: роль спичрайтеров в ту эпоху была, безусловно, гипертрофированной. Что объяснялось, с одной стороны, особенностями коммунистического режима, в основе которого лежали слова, тонкая нюансировка, "тюнинг" казавшихся железобетонными идеологических установок. С другой - чрезвычайным вниманием к собственным выступлениям со стороны Леонида Брежнева (особенно молодого, до болезни), который как политик был склонен к самолюбованию и обожал "ударные места" - яркие, понятные ему самому простые высказывания, специально приспособленные под бурные, продолжительные аплодисменты, "ладушки", как их называл Александр Бовин. (Правда, все эти черты были свойственны и Горбачеву, но он сам задавал идеологический тон своим речам, стремился переделывать словами советскую действительность и верил в эту волшебную силу слов. И в этом странным образом был похож на Никиту Хрущева, работая над текстами которого, спичрайтеры неизменно ориентировались на его записанные стенографистками так называемые "диктовки".)

Над главными текстами страны работали, повторюсь, не слишком ортодоксальные, а то и либерально настроенные спичрайтеры, которые, оказавшись в начале 1960-х в аппарате Старой площади, сильно отличались от общей сероватой номенклатурной массы. Некоторая степень либерализма была в принципе свойственна речеписцам и советникам, вероятно, по причине интеллектуального характера их труда (Анатолий Черняев называл эту работу "литературно-теоретической").

Хорошо известно, например, как спичрайтеры из окружения Брежнева, а затем и Горбачева - Анатолий Черняев, Евгений Самотейкин, Георгий Шахназаров и другие - помогали Таганке, Юрию Любимову. Вероятно, это не преувеличение, что без их поддержки Таганка не существовала бы в том виде, в каком она вошла в историю культуры и в политическую историю. Александр Бовин и Николай Шишлин в 1981 году обратились к Константину Черненко с просьбой помочь Олегу Ефремову и Михаилу Шатрову выпустить спектакль о Ленине "Так победим!". Было организовано посещение спектакля всем составом Политбюро. При этом, как мне рассказывал Борис Панкин, Брежнев, увидев на сцене актера Александра Калягина в роли Ильича, громко спросил Андропова: "Юра, это Ленин? Надо поприветствовать".

Но и здесь возможности речеписцев-либералов были до известной степени ограничены. Даже в том смысле, что прямого влияния на Брежнева им не хватало для решения проблемы. В 1967 году, когда появился "Комиссар" режиссера Александра Аскольдова по рассказу Василия Гроссмана, фильм показали Брежневу. Вадим Загладин рассказывал мне, что лента генсеку понравилась. "Правдивый фильм", - сказал Леонид Ильич. Но Брежнев, будучи человеком эмоциональным, очевидно, плохо разбирался в идеологических нюансах: фильм положили на полку, а для Аскольдова это означало запрет на профессию, причем на долгие десятилетия. Система оказалась сильнее генсека!

Похожая история произошла и в черненковские времена, когда в 1984 году Вадим Печенев уговорил Черненко направить от имени генерального секретаря письмо главе писательского союза Георгию Маркову с просьбой превратить дачи Корнея Чуковского и Бориса Пастернака в дома-музеи и тем самым предотвратить их передачу Литофондом в пользование кому-нибудь из действующих советских "классиков". Марков отказал генсеку (!!!), сообщив, что не может превратить все Переделкино в музей.

В сущности, по своему внутреннему устройству партийные спичрайтеры не отличались от тех типичных русских интеллигентов времен застоя, которые на своих кухнях вели бесконечные задушевные полудиссидентские разговоры о сути советской власти. От любых других представителей советского образованного среднего класса, поселившихся на страницах "московских повестей" Юрия Трифонова. От того самого социального слоя, который Солженицын в своей знаменитой статье 1974 года презрительно назвал "образованщиной": "Если на периферии образованщины колотьба о заработках есть средство выжить, то в сияющем центре ее (шестнадцать столиц и несколько закрытых городков) выглядит отвратительно подчинение любых идей и убеждений - корыстной погоне за лучшими и большими ставками, званиями, должностями, квартирами, дачами, автомобилями <...> а еще более - заграничными командировками!".

Житейская мотивация работы спичрайтеров была той же самой, что и у "образованщины" - то есть абсолютно нормальной для нормального среднего класса, идеологическая мотивация - то самое чувство причастности и стремление что-то изменить в стране, используя служебное положение. То есть - выйдя за пределы интеллигентской кухни. Но - в идеологических рамках и границах существующего общественно-политического строя, разумеется. (Кстати, схожую с Солженицыным оценку среднеклассовой советской интеллигенции давал публицист шовинистического направления Михаил Лобанов в своей знаменитой статье в четвертом номере журнала "Молодая гвардия" за 1968 год "Просвещенное мещанство": "Нет более лютого врага для народа, чем искус буржуазного благополучия". Этому политическому направлению на определенном этапе активно противостояли цековские либералы. Подробнее об их войне с "русской партией" - позже.)

Весьма характерными для партийного либерала-консультанта-спичрайтера были, например, представления Анатолия Черняева, который заканчивал карьеру помощником Горбачева. Вот запись из его дневника: "Я жил отдельно от внешней идеологической среды. И ни до, ни во время, ни после войны культ, сталинизм никак не отразились на моем внутреннем развитии. Хотя глухота совести и ума появилась. И как это ни странно, именно после XX съезда, во время хрущевского отступления от этого съезда и моей работы в Отделе науки ЦК, отуплявшей и духовно развращавшей. Но потом был журнал "Проблемы мира и социализма", что меня и спасло.

Когда М.С. (Михаил Сергеевич Горбачев. - А.К.) повторяет: "Все мы дети своего времени" (в том смысле, что всем нам надо соскребать с себя прошлое) - и меня в свою компанию зачисляет, я не "присоединяюсь". Я жил все-таки в основном по законам московской интеллигенции. Никогда у меня не было ненависти к белогвардейщине, никогда я никого, включая Троцкого, не считал врагами народа, никогда не восхищался Сталиным и всегда во мне вызывало отвращение его духовное убожество. Никогда не исповедовал официальный марксизм-ленинизм. Если бы Бог дал мне ум посильнее и характер поорганизованнее, наверное, что-то сумел бы оставить после себя. А впрочем, что оставлять. Загладин, например, написал в общей сложности около тысячи печатных листов, а кому это нужно? Кто это когда станет читать?".

В свою очередь, упомянутый Черняевым Вадим Загладин в интервью радио "Свобода" констатировал: "Если говорить конкретно о людях, которые там (в ЦК. - А.К.) работали, то у них была разная степень цинизма, разная степень верования в эту конечную цель (построение коммунизма. - А.К.). Я относился к людям, которые никогда не верили, что коммунизм возможен. Тем не менее жизнь меня определила на эту службу, и я добросовестно и честно служил". В беседе с автором этих строк незадолго до своей кончины в 2006 году Загладин говорил: "К тому же работа в ЦК была по-настоящему интересной".

Спичрайтеры либерального толка, в том числе рекрутированные из журналистов, прекрасно понимали корневую суть своей деятельности, определяя себя как "партийную интеллигенцию" (Отто Лацис) или как "легальных диссидентов" (Александр Мурзин). Лацис вспоминал статью "отпросившегося" из ЦК в обозреватели "Правды" Федора Бурлацкого "Эрозия режима" о франкистской Испании, где между строк прочитывалась крамола: "...мимикрия партийной интеллигенции и постепенный захват ею позиций во власти дают якобы шанс постепенно добиться прогрессивных изменений в политике". В одном из интервью Мурзин свидетельствовал: "Некоторые спичрайтеры называли себя "легальными диссидентами". Мол, мы, в отличие от обычных диссидентов, не ходили с плакатами, от которых толку никакого. Зато могли хоть на сантиметры, но продвигать изменения в стране. Хотя это ж такая непробиваемая стена...". В беседе с журналистом газеты "Сегодня" в апреле 1993 года Александр Мурзин вспоминал о своей работе над "Целиной" Брежнева: "...тут для меня открылась сверхважная возможность - защитить почвозащитную систему земледелия. И, считаю, я эту возможность реализовал. Моей главной задачей было спасение целины от экологической катастрофы мирового масштаба. Поэтому я специально там вставил главу о почвозащитной системе... Все! "Положения" уяснялись, выводы делались. Мне целинники рассказывали: по всей дороге от Целинограда... до Кустаная - это, по моему, 600 км - вся книга была процитирована на щитах". В своих мемуарах Георгий Шахназаров писал, объясняя суть положения и позиции консультантов: "Мы пользовались чуть большей свободой, правом если не всерьез критиковать действия руководства, то, по крайней мере, обращать его внимание на уязвимость тех или иных сторон политического курса, прерогативой "гонять чай" с начальством во время мозговых атак и писать записки, надеясь внести хоть какие-то новшества в устоявшийся порядок правления".

Андроповские (из отдела по связям с братскими партиями в соцстранах), пономаревские (из международного отдела), брежневские (а до этого хрущевские) консультанты и спичрайтеры были в корневой своей идеологической основе теми самыми "детьми XX съезда", "шестидесятниками", для которых принципиальным было перевести страну на антисталинские рельсы, в русло социализма с человеческим лицом. Того социализма, легитимность которому (в том числе нравственную) придавал Ленин. Социализм ленинский казался социализмом гуманным и гуманистическим, впоследствии заляпанным сталинской грязью. "Комиссары в пыльных шлемах", ленинская романтика в противовес сталинской реальности представлялись едва ли не панацеей от всех бед. И, казалось, если очистить его от наслоений мрачной эпохи, он начнет возрождаться из пепла репрессированных сам собой.

Подобного рода иллюзию поддерживал в себе и Горбачев, который добрую долю идеологической работы посвящал поиску у Ленина фраз и фразочек, которые помогли бы оправдать перестройку и усилить ее эффект. И особенно много, по свидетельству его помощника Вадима Загладина, читал Ленина периода НЭПа. (Из речи Горбачева на пленуме ЦК в феврале 1988 года: "В определенном смысле мы говорим сегодня о необходимости возрождения власти Советов в ее ленинском понимании... По Ленину, самая правильная политика - принципиальная".)

В отличие от нелегальных диссидентов, легальные пытались, используя свой статус, влиять на слова, а значит, в логике существования идеократического государства - на события. Естественно, особо ценилась возможность вписать в официальный текст своего рода "эзопову крамолу", понятную, впрочем, только узким специалистам, но позволявшую ссылаться на партийные документы и трактовать их в либеральном ключе. Так, например, Отто Лацис очень гордился тем, что, работая в группе под руководством относительно либерального академика Алексея Румянцева (редактора "Правды" и "Проблем мира и социализма"), вписал в "реформаторском" 1966 году в официальную директиву XXIII съезда партии термин "оптовая торговля средствами производства", что прочитывалось как синоним рыночных отношений. Наиль Биккенин, пиком карьеры которого в горбачевские времена был пост главного редактора основного либерального рупора перестройки - журнала "Коммунист", - утверждает, что именно он вписал в партийные тексты понятия "ускорение" и "человеческий фактор", так много сделавшие для изменения сознания элит и отчасти массовых настроений.

Предметом гордости спичрайтеров был и фрагмент доклада на XXIV съезде, в котором было сказано, что в основе девятой пятилетки должен лежать опережающий рост производства товаров группы "Б", то есть потребительских товаров. Пятилетку же назвали "пятилеткой качества". Но в 1975 году, при подготовке доклада к XXV съезду, спичрайтеры уперлись в интеллектуальный тупик: в экономике уже все было плохо и невозможно было придумать внятную "речевку" для новой пятилетки. Анатолий Черняев записал в своем дневнике: "Что придумать в такой ситуации, абсолютно не ясно рабочей группе (спичрайтерам), тем более - ведомствам, начиная с Госплана, который поставляет ей данные".

Словом, для реальных изменений самой политической и социальной ткани коммунистического режима спичрайтерской словесной эквилибристики было недостаточно. "Там, на подмосковных госдачах, спорили о тонких нюансах формулировок, напоминая средневековых схоластов с их дискуссиями насчет того, сколько ангелов может разместиться на кончике иглы", - вспоминает всю тщетность усилий спичрайтеров Геннадий Герасимов, тогда консультант андроповского Отдела, а впоследствии знаменитый журналист и дипломат. Рецензируя мемуары своих коллег в журнале "Новое время", он писал: "По большому счету работа советников при вождях ... мало что изменила в ходе истории страны... Это не означает, что их усилия были напрасны. Можно ведь тогда сказать, что были напрасны усилия всех советских людей, часто вполне убежденно стремившихся улучшить жизнь в стране. Нет, в рамках, поставленных историей, они старались как лучше".