Сериал «Школа», пережив пик своей популярности в конце января 2010 года, постепенно утратил ценность для массового зрителя. Из 6-7 моих близких знакомых, активно смотревших и обсуждавших каждые новые серии, до последней, 69-ой, не добрался никто. Но я не последовал их примеру, о чем ничуть не жалею.

Валерия Гай Германика сумела обмануть жесткий формат и представила публике анти-сериал, точнее иной сериал – не завязанный только лишь на сюжете. «Школу» хотелось смотреть вовсе не потому, чтобы узнать, вернется ли домой Оля Будилова, а если вернется, то в каком состоянии, и что будет с камерой Дятлова, которую стащила Носова.

Режиссер за счет глубины сумел показать характеры героев и обозначить проблематику, актуальную для сегодняшнего момента, даже для ближайших десяти лет. Год учителя начался злободневной сатирой, каковой поначалу считали сериал «Школа», а продолжился драмой. Драмой, поднявшей множество вопросов. Тех вопросов, которые и поставил перед нами фильм.

Германика отнюдь не лукавила, когда говорила, что снимает не «социальное кино», а гнет свою линию художественной достоверности. При всей своей эксцентричности, бестактности и нечуткости при общении с интервьюерами, она фильмом же и доказала, что внешняя резкость сопровождается внутренней сосредоточенностью на своем творчестве.

Чем же уникален сериал «Школа»? Прежде всего этот фильм интересно смотреть: это живые, рельефные истории, сочиненные или подслушанные сценаристами фильма – Александром Родионовым и Юрием Клавдиевым. С Родионовым мне, кстати, удалось побеседовать на Киноклубе ГУ-ВШЭ, и он поразил меня той манерой, с какой он отвечал на разного рода вопросы – от самых важных до риторических. Парадоксально, но внешняя путаность аргументации неожиданно оборачивалась точностью формулировок и яркостью мысли, которой он делился с собеседниками.

Подобная аналогия уместна и в нашем случае. «Школа» начиналась сумбурно: с криками, драками, чтением стихов Витухновской, протестом и китчем, с ручной камерой, которая словно вуайерист, подглядывала за героями тогда, когда они меньше всего это бы хотели. На фоне первых серий разворачивались дискуссии: очерняет ли сериал школу, какие симптомы он обнажает и прочее и прочее.

Не совсем было ясно, во что перерастет это действо, но вскоре все споры исчезли, поскольку направленность фильма оказалась другой. Начали проявляться те ценности, которые обычно считались «советскими»: внимание педагога к ребенку, детские трудности, разрешаемые с помощью взрослых, любовь и почтение к матери, интернационализм и т.д. Разумеется, они перемежались уличной бранью и глупостями, совершаемыми школьниками, но таковые были всегда.

Обычный же зритель привык смотреть на картины, предъявляя к ним требования тридцатилетней давности. Даже молодежь (абсурдно, но факт) смотрит нынешнее кино, находясь в плену старых шаблонов. Эта дурная традиционность, которую вовсе не нужно отождествлять с классикой или каноном, мешает многим смотреть на современность. Зритель привык наблюдать текучую жизнь, подвижную и динамичную. Но он не хочет менять свои вкусы и взгляды на современные произведения, эту жизнь отображающие.

Обывателю не нужна репрезентация, отображение современности, ему нужен язык, который он понимает. И сейчас существует пробел, если не пропасть между требованиями массового зрителя и тем, что предлагают ныне живущие режиссеры – Хлебников, Попогребский, Дворцевой и др. Сложилась ужасная ситуация, когда абсолютное большинство не только не знает российских картин, но даже если их смотрит – не понимает.

В этом смысле роль «Школы» - приблизить «артхаус» к реальности зрителя. Ее достоинство в том, что она поясняет: время другое, изменилась речь киногероев, сам киноязык. За счет подвижной и быстрой камеры вроде бы уменьшилась и дистанция между героем и зрителем, но это – иллюзия, поскольку всего лишь точки зрения.

В действительности, между современными подростками и Исаевым с Епифановым дистанция ничуть не меньше, но и не больше, чем между советскими школьниками и героями «Доживем до понедельника». Многие наши родители видели в образах, созданных советским кино, знакомых и близких им личностей. И ценность создателей «Школы» именно в том, что они не пытаются подстроить старый язык под новые смыслы.

Германика как режиссер значительно выросла со времен «Все умрут, а я останусь» в том числе и потому, что ей позволили за счет увеличения экранного времени создать глубину прорисовки. Чем дальше погружаешься в сериал, чем дольше ты его смотришь, тем труднее досмотреть его до конца, поскольку фильм предполагает соучастие и эмпатию.

Большинство перестало его смотреть, потому что из нитки сюжета он превратился в широкое полотно. Развлечение превратилось в то, что и предполагает серьезное произведение, – труд, эмоциональное напряжение. Конечно, фильм можно смотреть только ради сюжета, но это всего лишь один его пласт.

Особенно интересно его смотреть преподавателям – тем, кто общается не только со школьниками, но и студентами. Сравниваешь манеры, голос и шутки экранных учителей со своим поведением, давая себе обещание чего-то не делать и не говорить никогда в присутствии тех, кто внимательно на тебя смотрит.

К примеру, Арсений Иванович, учитель химии, после самоубийства своей ученицы, спрашивает у ее деда, также преподавателя, что не знает, как теперь относиться к профессии. «Школа» - как область рефлексии - также очень важна. Зачастую у некоторых педагогов происходит профессиональная деформация сознания. Они заключены, словно в тюрьме или колбе, в определенной системе координат, когда пропадает обратная связь с тем, кого они учат. И эта проблема потери связи и потери влияния свойственна не только для учителей, но и родителей – в «Школе» это также можно увидеть.

Можно увидеть в картине и определенную политическую философию, однако едва ли она здесь важна. Фильм ставит определенные вопросы, и, как ни странно, вопреки обвинениям в карикатурности, вполне вписывается в традицию советско-российских фильмов о школе. Он не только содержит в себе скрытые цитаты, но и бережно прячет эту преемственность. «Доживем до понедельника», ленты Динары Асановой («Ключ без права передачи» и другие), «Чучело». Теперь вот Германика. Школьные годы конца нулевых мы запомним именно так.