Школа и поле идеального

В одном из критических отзывов на мои заметки "Сумерки всеобуча", обнаруженных мною в Сети, было сказано следующее: "...В сегодняшней России резко уменьшился спрос на идеальное... И отчетливо чувствуется, что избавление от напасти должно прийти оттуда, откуда она появилась. Извне!". В том случае, если это условие будет выполнено, и литература - единственная область идеального, с которой соприкасается ученик, - сыграет свою роль в воспитательном процессе. Мне эта мысль представляется глубоко неверной. Прежде всего, потому, что это, на мой взгляд, совершенно неправильно поставленная перед школой задача (или, что то же самое, снятие воспитательной задачи вовсе - если условия противоречат здравому смыслу, решения быть не может).

Один из авторитетнейших русских наставников (пришедший в образование, кстати сказать, со стороны и педагогических навыков - не говоря уж о соответствующем образовании - не получивший вовсе), выдающийся хирург Н.И.Пирогов, как раз в той статье, которая заложила основы его репутации как философа образования и дала толчок практической его деятельности на этом поприще, - в статье "Вопросы жизни", - обращал внимание на такое противоречие:

"Все мы с нашего детства не напрасно же ознакомлены с мыслью о загробной жизни, все мы не напрасно же должны считать настоящее приготовлением к будущему. Вникая же в существующее направление нашего общества, мы не находим в его действиях ни малейшего следа этой мысли. Во всех обнаруживаниях жизни практической и даже отчасти и умственной мы находим резко выраженное, материальное, почти торговое стремление, основанием которому служит идея о счастье и наслаждениях в жизни здешней".

(Когда Пирогов опубликовал эти мысли, только что отгремела Крымская война, оставившая по себе различные воспоминания: и героизм защищавших Севастополь и взявших Карс, и разнузданное пьянство в тылу и интендантское воровство.)

Пирогов считает, что есть три мыслимых ответа на этот поставленный жизнью перед школой вопрос: " Или согласить нравственно-религиозные основы воспитания с настоящим направлением общества. Или переменить направление общества". К третьему мы вернемся в конце.

Первый путь Пирогов связывал (на наш взгляд, неверно) с папизмом и иезуитством. Иезуитская педагогика сколь оклеветана, столь же и недооценена в современном мире (эта клевета и недооценка восходит прежде всего к французским прогрессивным традициям XVIII-XIX веков; сейчас проблема уже не представляется столь актуальной, поскольку данного противника и заметить не так легко). Но педагогическая концепция, сформулированная в данном ответе, может восприниматься как доминирующая: навыки и компетенции, полезные во внутривидовой борьбе, занимают и в практической деятельности современных наставников, и в теоретической их мысли не последнее место. Не будем здесь искать какой-либо задней мысли или коварства: кто из учителей не испытает страха перед принятием сознательного решения - помочь своему воспитаннику стать в обществе аутсайдером? Добавим еще, что именно это решение нуждается в том, чтобы его приняли, что для работы в противоположном направлении ничего делать не нужно - достаточно отдаться во власть инерции. Кроме того, в "воспитании человека" (которого приходится искать днем с огнем - Пирогов вспоминает и этот старый анекдот о Диогене) не слишком большую ценность имеют так называемые воспитательные мероприятия. В воспитании все, что не делает общество, делает личность; и для того, кто в общении с юным и неопытным хочет выйти за пределы знаний-умений-навыков, у того, конечно, нет и не может быть иного инструмента, нежели он сам - жизненный уклад, стиль общения, привычки, вкусы, интересы, реакции на внешние раздражители и, наконец, отношение к внутривидовой борьбе.

А вот касательно второго пути. "Изменить направление общества есть дело Промысла и времени". Так писал Пирогов. Что он имел в виду? "Дело Промысла"- значит, не наше, не стоит о том и хлопотать. "Дело времени" - значит, не дождемся, не надейтесь это и увидеть. Мы в Промысел в большинстве своем уже не верим; а кто верит в Промысел, обычно не верит, что Тот будет вмешиваться в наши земные дела, исправляя человеческие нравы. Христианство не дает обещания торжества земной справедливости. Времени с момента написания этих строк прошло немного, чуть больше 150 лет, - статья вышла в июле 1856 года, хотя продумывалась, конечно же, не один месяц и не один год. Но за это "время" была предпринята колоссальная попытка "изменить направление общества". На основании каких идеалов она была осуществлена - вопрос спорный. Для меня несомненно, что идеал социализма - уничтожение человеческой личности и цель его - гибель человечества. Но, вероятно, найдется много таких, кто не согласится с этой мыслью. Однако с тем, что попытка перевоспитания человека на основании новых принципов не удалась, вряд ли кто будет спорить - это значило бы обнаружить уже какое-то запредельное отсутствие понимания простейших закономерностей. Ведь те, кто задает сейчас в жизни тон, столь не нравящийся сторонникам существовавшей будто бы тогда справедливости и солидарности (он мне тоже не нравится - но по совершенно противоположным причинам), именно той школой и тем обществом были воспитаны - и воспитаны именно для успеха в самой некрасивой и беспощадной внутривидовой борьбе. Одно из двух: или школа не играет воспитательной роли и не несет ответственности за нравственность поколения - и тогда не нужно предъявлять ей завышенных требований и сегодня; либо ее воспитательной ролью пренебречь невозможно - и тогда советская школа, где общественных идеалов было дальше некуда, воспитывала людей, далеких от какого бы то ни было общественного идеала, не десятками и не сотнями. Что в истории России скажут нынешние пятнадцатилетние - еще непонятно. Но хорошо видно и понятно то, что сказали нынешние пятидесяти-шестидесятилетние.

Можно, если есть желание, заглянуть в сочинения другого классика русской педагогики второй половины XIX века - В.Я.Стоюнина. В статье "Наша семья и ее исторические судьбы" (1884) он убедительно доказывает не на одном десятке страниц, что никакого общественного идеала ни в русской семье, ни в русском воспитании не было и быть не могло. В частности, о "Домострое":

"Что же касается воспитания, то им рекомендуется только плеть да жезл; даже не указывается на Евангелие как на основное руководство в нравственной жизни".

Но опять-таки - если параллельно читать Стоюнина о русских безобразиях в конце XVIII века и одновременно, скажем, записки Сергея Александровича Тучкова о том, как он сражался с поляками и шведами? Двадцатишестилетний артиллерийский капитан почувствовал назревающее восстание, вывел свою роту и примкнувшие к ней обезглавленные русские части из Вильны и пробился к главной армии по собственной инициативе, не получив никакого приказа; а ведь в 1812 году он далеко не добился такой известности, как братья - Николай, Павел и Александр. Образование у него было не поверхностное (отец проследил, чтоб его домашний наставник был проэкзаменован Академией наук - закон этого требовал, но постоянно нарушался), он еще и талантливый поэт (хотя стихи его не переиздавались чуть больше двух веков). И все, что пишет Стоюнин, - не о нем, мимо. Думая описывать жизнь, он описывает созданную в его уме (направленном на "общественный идеал" и вне его не желающий ничего знать) логическую абстракцию. Общественного идеала не было, семья дать его не могла, но вырастали в этих семьях люди, способные в критической ситуации взять на себя ответственность за жизнь тысяч человек - и с честью выдержать испытание.

Время искажает перспективу. События - тоже. Сколько будничного, незаметного героизма может крыться в повседневной жизни - и сколько мелочности и дутого пафоса в личностях, которых швыряют вверх-вниз революционные волны И как наивно было бы принимать амплитуду такого движения за меру их собственного величия! То, что старшие поколения кажутся умнее и нравственнее нашего собственного, а это последнее - превосходящим молодежь, которая идет нам на смену, вполне естественно. Я не решился бы, конечно, утверждать, что не может быть никаких перемен к лучшему или к худшему; но слишком много искажений привносит в нашу личную оптику способность забывать. Например: мы постоянно развлекались цитированием перлов из школьных сочинений, громко удивлялись, чему ж учат детей. Но вот сочинение попытались отменить, и мы настойчиво просим вернуть доброе старое прошлое, цену которому, в общем-то, должны бы и знать. Конечно же, досадно: перлов станет меньше, уйдет из жизни еще одно невинное удовольствие.

Вернемся к исходному пункту наших размышлений. То, с чем мы столкнулись, - признание воспитательного бессилия школы перед лицом, скажем так, социального контекста. Потому мы слышим просьбу убрать безнравственность из жизни - тогда и школа, окруженная извне благорастворением воздухов, сможет транслировать своим питомцам "заказ на идеальное". Но, собственно, когда было иначе? Можно ограничить разгул порочных страстей, устранив приманки для них; но нужно быть готовым принять и цену такого решения. Она заключается не только в том, что происходит всесторонняя деградация жизни, но и в том, что искусственно зажатые внутри пороки никуда не деваются: чем сильнее давление, тем мощнее в свой час распрямится пружина. Да и вынужденная добродетель - даже и настоящая - теряет свою цену.

Итак, рассчитывать на то, что кто-то извне закажет нам идеальное, - наивная утопия. Этот "идеал" может быть только продуктом лицемерия и фарисейства. Еще большая утопия - рассчитывать на то, что этот заказ, даже если он будет сформулирован, пойдет на пользу. Нравственные прописи, которые внушает или делает вид, что внушает, школа своим питомцам, находились, находятся и будут находиться в разладе с окружающей действительностью.

Не стоит считать эту точку зрения пессимистической. Ситуация видится безнадежной при том условии, что ставится невыполнимая задача. Но ведь это не обязательно, и кроме тех двух путей, о которых шла речь выше, есть и третий, предложенный Пироговым. Особенность этого ответа в том, что он не может быть навязан образовательной системой, сформулирован в программе, положен в основу школьного уклада; этот ответ вообще не поддается не только административному регулированию, но - на этом уровне - даже и фиксации; этот ответ может быть дан личностью наставника - и ничем больше.

Вот как формулирует его - ясно и трезво - враг всего логически стройного и безжизненного, всего отвлеченного, всего недостижимого Пирогов:

"Или, наконец, приготовить нас воспитанием к внутренней борьбе, неминуемой и роковой, доставив нам все способы и всю энергию выдерживать неравный бой".

И продолжает - о том, что нужно перевоспитывать самих воспитателей. Собственно, здесь можно и закончить - лучше Пирогова все равно не скажешь, комментарии ничего не добавят к его мысли. Разве только то, что, пытаясь вооружить учеников этим орудием, мы должны сами им обладать, и все равно большинство у нас его не возьмет - хотя и станет добровольно придерживаться общественно полезных и допустимых границ. Важно помнить и о том, что в этой внутренней борьбе окончательного результата быть не может: еще древние считали того, кто победил сам себя, победителем вдвойне, но поверженный восстает с новой силой...

А вот надежда на то, что социальная обстановка изменится и "поле идеального", представляемое тем или иным школьным предметом, - будь то словесность, история, физика или английский язык, - окажется востребованным, не только иллюзорна, но и профессионально опасна. Она мешает осуществить то немногое, что на самом деле возможно, - и для тех, для кого это возможно.

       
Print version Распечатать