Школьные пророчества

Не стоит рекомендовать чтение поэзии Мильтона в оригинале человеку, который только начал изучать английский, – речь идет не только об эпических поэмах, сделавшим его знаменитым. Даже короткие стихотворения Мильтона имеют все шансы оказаться слишком сложными для лингвиста-неофита.

Поэзия Эндрю Марвелла, Джона Донна, Уильяма Блейка и Эмили Дикинсон обращается к тем же сюжетам, что и мильтоновская, ее лего учить наизусть, и она легко находит тропинку к сердцу читателя. Их стихи написаны на разговорном языке, – возможно, он и несет на себе печать эпохи, но это не умаляет его привлекательности. Поэзия Мильтона однозначно тяжеловесна – главным стилистическим ориентиром ее автора был библейский иврит, и он ни разу не отклонился от избранного им курса.

Если не читать поэзию Мильтона вслух, она не раскроет и половины своей эпической мощи, вне зависимости от того, насколько хорошо развит внутренний слух читателя. Это представляется довольно сложным для поколения, привыкшего читать про себя, не произнося ни слова и даже не шевеля губами. Но читать Мильтона вслух архиважно: мы неизбежно обнаружим в его поэзии нечто уникальное – колоссальную силу, скрытую от нас ранее.

Именно это обстоятельство сподвигло Ричарда Дж. Дю Роше, преподавателя английского языка из Колледжа святого Олафа в Нортфилде, штат Миннесота, на то, чтобы провести в родном учебном заведении мильтоновский марафон, программа которого состояла из чтения "Потерянного рая" вслух – всех двенадцати книг, от начала до конца, без пропусков, начиная с низвержения сатаны и заканчивая изгнанием Адама и Евы из рая. Мероприятие приурочено к четырехсотому юбилею поэта, который будет праздноваться 9 декабря. Возможно, сама идея Мильтоновских чтений покажется кому-то излишне эксцентричной или даже попахивающей определенного рода мазохизмом, но, в конце концов, вряд ли есть лучший способ отпраздновать четырехсотлетие поэта, чем декламация его величайшего творения со сцены.

Как отметил Дю Роше, чтения такого рода регулярно проводятся в Кембриджском университете (мильтоновской альма-матер), а также в Ричмондском университете и многих других учебных заведениях. И действительно – джойсовского "Улисса", например, читают вслух ежегодно (в День Блума, 16 июня), и если Джойс этого достоин, то почему бы не почтить таким же образом память Мильтона? Но как воспринимают Мильтоновские чтения сами их участники – чувствуют ли они себя в раю или все-таки в аду? Давайте приглядимся поближе.

Итак, однажды хмурым октябрьским утром ровно в девять часов Дю Роше объявил о начале мильтоновского марафона. Мероприятие проводилось в двухэтажном здании атриума, известном как "Перекресток" и принадлежащем студенческому центру Колледжа святого Олафа. Дю Роше собрал около тридцати человек, чтобы начать марафон. В их число вошли также студенты, участвовавшие в его семинаре "Мильтон и этика". Пола Карлсон, вице-президент колледжа, взяла микрофон и продекламировала знаменитые первые строфы:

"О первом преслушанье, о плоде

Запретном, пагубном, что смерть принес

И все невзгоды наши в этот мир,

Людей лишил Эдема, до поры,

Когда нас Величайший Человек

Восставил, Рай блаженный нам вернул,-

Пой, Муза горняя!"

(перевод А. Штейнберга).

На первую книгу ушло около часа. Толпа студентов, поднимающихся в кафетерий на втором этаже по каменной лестнице и возвращающихся назад в зал, походила на сонм ангелов, воспаряющих в небеса и вновь спускающихся на землю. В промежутках между чтениями один из старшекурсников продавал черные майки с надписью "Мильтоновский марафон", но, по его собственному признанию, спрос на них не оправдал его ожиданий.

К началу четвертой книги здание наполнилось студентами, пришедшими пообедать, но мильтоновский белый стих было не остановить. Марафон переместился в помещение, принадлежащее библиотеке колледжа. Появились новые чтецы; часть публики покинула зал, чтобы позаниматься спортом и вернуться через пару часов. По словам Дю Роше, в мероприятии приняло участие около 200 человек. Собравшиеся подкрепляли силы кофе и сэндвичами из "Сабвея". Один из преподавателей английского принес торт "Десерт дьявола" и накладные рога; кто-то нарисовал мелом на доске архангела Михаила.

Удивительно, что никто не жаловался на усталость, и дело было не только в кофе и бутербродах – мильтоновский белый стих имеет свойство тянуть вперед как чтеца, так и публику, вошедшую в ритм. Примерно в 5 часов вечера одна из студенток принесла корзину с яблоками и начала раздавать их участникам марафона – как раз к началу девятой книги и грехопадению Евы. Один из коллег Дю Роше, обладающий великолепно соответствующим роли британским акцентом, согласился читать за сатану. Когда Ева надкусила яблоко, ее примеру последовали все участники мероприятия. Яблоки оказались на редкость сочными.

Примерно к половине восьмого в зале осталось около пятнадцати человек. Чтецы добрались до одиннадцатой книги. Горстка самых стойких продержалась от начала до конца. К четверти восьмого дочитали одиннадцатую книгу; к девяти часам вечера чтецы добрались до финиша – конца двенадцатой книги и изгнания Адама и Евы из рая под всеобщие аплодисменты. Затем Дю Роше и несколько студентов решили угоститься мороженым. Мильтон наверняка улыбнулся бы.

Итоги мильтоновского марафона были следующими: прежде всего, все согласились, что Мильтон далеко не так сух и скучен, как принято считать. Каждый может найти в "Потерянном рае" что-то, что придется ему по вкусу. Например, невинно-эротические мотивы отношений Адама и Евы (а вы думали, они там только садоводством занимались, что ли?) или полные инфернального величия описания геенны огненной, которым позавидовал бы Саурон из "Властелина колец", эпические батальные сцены с ангелами, бросающими горы в демонов, – что и говорить, материал, достойный голливудского блокбастера!

Оказалось также, что Мильтона не так уж сложно читать вслух. Как отметил Дю Роше в буклете, который был вручен каждому участнику марафона, "Потерянный рай" написан на современном английском. По сравнению с "Беовульфом", например, декламировать Мильтона довольно просто, хотя у некоторых чтецов возникали проблемы со столь любимыми поэтом высокопарными книжными терминами. К тому же Мильтон обожал малоизвестные имена из классической литературы и редко встречающиеся географические названия, многие из которых не назовешь иначе, как многосложным кошмаром. Где-то в середине шестой книги Дю Роше посоветовал запинающимся чтецам следующее: "Когда вам попадается неизвестное слово, произносите его настолько уверенно, насколько сможете. Что же до имен демонов, то будет намного лучше, если вы произнесете их неправильно".

Участники марафона пришли к выводу, что дело того стоило; один из них отметил, что Мильтона куда приятнее слушать, чем читать. Нельзя отрицать того, что его произведения требуют от читателя определенной теоретической подготовки. Для современников Мильтона в его стихах не было ничего неясного – поэта и читателей объединяло британское образование, накаленная политическая обстановка и напряженное ожидание второго пришествия мессии. Пятистопный ямб был метрономом, который отбивал ритм "Потерянного рая" в головах читателей эпохи Ренессанса с первой строфы до последней. Никому из читавших о совете падших ангелов и о дебатах в аду во времена Мильтона не требовалось академических пояснений, чтобы увязать побежденного дьявола или отчаяние инфернальных сил с недавним переворотом, протекторатом Кромвеля и реставрацией династии Стюартов. В то время даже занятия богословием могли иметь вполне мирские последствия.

Существует немалый соблазн воспринимать Мильтона как воплощение серьезности и сухого академизма, – в конце концов, недаром же его кембриджские однокашники прозвали до крайности сдержанного длинноволосого поэта "богородицей Крайст-колледжа". Мильтон посвятил всю свою жизнь написанию эпической поэмы, которая увязывает курс божественной истории с рассказом о скитаниях мятущейся души.

Последние пятнадцать лет жизни Мильтон открыто называл себя пророком, получившим откровение свыше – через два тысячелетия после разрушения храма Соломона и последних ветхозаветных пророчеств. Столь смелые заявления вкупе с искренней убежденностью Мильтона в собственной праведности вряд ли делают более однозначным восприятие его как поэта и как личности. Мильтона невозможно воспринимать отдельно от его произведений – в совокупности же поэт и его стихи производят впечатление уникального монолита пылкой и бескомпромиссной торжественности.

       
Print version Распечатать