Рывки и откаты свободы

От редакции. 19 февраля 1861 года в шестую годовщину своего восшествия на престол Александр II подписал Манифест об отмене крепостного права. С тех пор прошло уже 150 лет, а споры о политической свободе до сих пор не стихают. Об уроках тех событий и об их значимости для сегодняшнего дня рассуждает политолог, профессор МГИМО Михаил Ильин.

* * *

19 февраля 1861 года – очень значимая дата для российской истории, это начало политической, экономической, духовной эмансипации.

Для истории России характерны ярко выраженные освободительные устремления, которые могут быть отслежены еще к моменту свержения Татарского ига. 1861 год стал моментом, когда освобождение оказалось соединено с осмысленной и действительной модернизацией всего общества. Полтора столетия русской свободы – это полтора столетия постоянных откатов и одновременно резких рывков. К сожалению, рывки оказывались именно резкими, хотя куда более эффективным было бы гладкое поступательное движение. А у нас все освободительные революции и импульсы проявляются очень резко, но столь же резко проявляются и откаты.

19 февраля точно также обернулось закабалением. Дело в том, что подъем освободительного движения ведет к тому, что одухотворенный этим освобождением народ передает свою волю, а вместе с ней власть и все прочие атрибуты в руки какого-то очередного героя. Естественно, что в руках этого героя с этой свободой происходят всяческие трансформации.

Этот трагический цикл постоянно воспроизводится вплоть до того, что и сегодня мы переживаем очередную фазу такого цикла. Да, мы освободились, мы двинулись вперед, и мы же тут же отдали нашу свободу нашим новым лидерам, которые принялись выстраивать вертикаль власти.

Важность 1861-го года определяется еще и тем, что ритмика нашей истории начинает совпадать с мировой ритмикой. Мы оказываемся вписаны в мировой ритм модернизации. То есть, если до этого мы соприкасались с миром, мы воспринимали какие-то импульсы, идущие от мира, это были импульсы подражательства, подстраивание под какие-то конъюнктурные вещи, то с великих реформ Александра устанавливается совершенно другая логика: Россия становится частью мирового модернизационного процесса.

Недаром после великих реформ начинается освобождение крестьян, Россия совершенно фантастически мощным рывком вписывается в то, что происходит во всем мире. Россия становится источником действительно исключительно важных достижений для человечества. Начиная с науки и заканчивая литературой и культурой. Сюда же относятся и вещи, связанные с общественной мыслью, а также очень яркая практика, связанная с кооперативным движением, земством и прочим. Все это очень серьезный вклад России в модернизационный процесс.

Подключение к модернизационным процессам открывает кучу возможностей, но использовать эти возможности крайне проблематично. И Россия, естественно, столкнулась с этой проблемой.

В наших освободительных импульсах была претензия на социальное освобождение, на эмансипацию крестьянства, рабочего класса, новых слоев. Сначала народники, а потом и большевики стремились быть на пике мирового тренда. И они действительно не просто стремились – в каких-то отношениях они действительно были на пике этого мирового тренда. Среди них были люди очень мотивированные, очень подготовленные интеллектуально, готовые взять на себя роль интеллектуальных лидеров освободительного движения.

Но при этом очевидно и то, что эти люди при всей своей образованности, на что указывал Владимир Ленин, обращаясь к комсомольцам, не успели обогатиться наследием всего человечества. Отсюда и возник вот этот наш преувеличенный радикализм в решении социальных и прочих вопросов. Это одна из причин октября.

У нашей свободы есть и еще одна очень серьезная особенность и даже проблема. Эта проблема связана с тем, что наши освободительные рывки в значительной степени всегда связаны с тем, что кто-то эту свободу дает. У нас всегда находится некий агент, будь он правительственным агентом, как это было в 61-м году, будь это какой-то совершенно другой агент, как это было в 17-м году, но обязательно он эту свободу дает. Отсюда не следует, что общество не было готово к свободе или что общество этой свободы не хотело. Люди, наверное, и хотели свободы, и были готовы к ней, но они были не готовы к столь радикальному открытию возможностей. Перед ними каждый раз открывались возможности, которые намного превосходили то, что можно было осуществить здесь и сейчас.

Недаром Некрасов написал по итогам реформы 61 года: «Порвалась цепь великая, порвалась расскочилася – одним концом по барину, другим – по мужику». И те, и другие оказались неспособны переварить в полной степени те возможности, которые открыло это освобождение. И это, учитывая тот факт, что реформа была половинчатой, сдержанной.

Поэтому для нашей свободы проблема дарования, проблема того, сколько дается и сколько реально берется – она очень остра, и постоянно на протяжение этих 150-ти лет мы к ней все время возвращаемся.

Надо признать, что практические пределы реализации свободы и в 61-м году, и сейчас гораздо уже, чем мыслимые, чем то, на что мы хотели бы претендовать. И в этом тоже есть что-то позитивное. То есть, свобода для нас постоянно остается очень сильным манящим, волнующим, движущим моментом нашей жизни. Сама эта свобода не остается той же самой, она все время меняется. Временами она сжимается, временами она куда-то исчезает, протекает как вода сквозь пальцы, но все равно память о том, что она была, сохраняется, эта память все равно восстанавливается, все время дает о себе знать.

Если с этой точки зрения посмотреть на прошедшие 150 лет, то мы увидим, что Россия достигла грандиозного прогресса в плане наращивания своего потенциала свободы. Грандиозный прогресс, который никто не может отрицать. Все эти 150 лет Россия была одним из лидеров с точки зрения динамизма освободительных устремлений. Ну, и лидером с точки зрения достижений.

Даже при всех провалах, при всех грандиозных неудачах, которые на этом пути у нас бывали, общий кумулятивный результат очень впечатляющ и очень положителен.

Сегодня Россия – это страна, в которой живут люди, высоко ценящие свободу и умеющие ее использовать. Но одно в нашей сегодняшней действительности меня пугает: у нас чрезвычайно популярен целый ряд символов, связанных с «сильным государством». То есть с якобы сильным государством, которое на самом-то деле было очень слабым, но которое символизируется именно сильным государством. Это фигуры и Петра, и Сталина, и, кстати, Путина.

И в то же время у нас существует в аналогичных символах не выраженное то самое ощущение ценности свободы, которое я вижу не только среди своих друзей, знакомых, студентов, но и даже среди совершенно случайных людей на улице. То есть, у нас нет ярких образов для артикулирования плана, связанного с нашими поисками свободы, освобождения, достойного существования. Эти образы не циркулируют в масс-медиа, они не написаны крупными буквами на парадных трафаретах, которые развешиваются по улицам городов. Они, скорее, обитают где-то в повседневном частном общении, они очень интимны, если угодно, хотя и имеют всеобщее распространение.

       
Print version Распечатать