Под Богом над бугом

Здесь все еще торчит на берегу старая, почерневшая, напоминающая силуэтом застывшего висельника, пограничная вышка. Здесь все так же течет вокруг центрального острова Цитадели мутно-зеленая речка Мухавец, впадающая в Западный Буг. Комары здесь перед рассветом такие же злющие, как и тогда - 22 июня 1941, в 4.15 по московского времени и в 3.15 по берлинскому. Красные башни крепости похожи на окаменевшего израненного великана. Земля сырая. Если тихо сесть на землю, и постараться замереть и замедлить мысли – то можно погрузиться во время. И до дрожи почувствовать, что вот так же, как и тебя, жалили тогда комары залегших в траве и приготовившихся к штурму Брестской крепости пехотинцев вермахта. И в открытые окна еще нетронутых снарядами кольцевых казарм, где спали красноармейцы РККА, вливался такой же, как и сейчас, душный запах полесских болот.

Что снилось им в эту ночь? Что думали они, лежа в траве? Что думаешь ты, сейчас?

«Кому-то судьба умереть, или нам, или им», - обронил как-то герой фильма 1970-х «Минута молчания». Просто и страшно. Да или Нет. Или вместе. От таких моментов, когда уже поздно мириться, копаться и разбираться в смысле жизней, правоты, справедливостей, не застрахован никто. Нужно просто встать и пойти – может быть, на смерть.

А знаешь, что самое непостижимое? – спросил меня однажды мой дед, прошедший Великую Отечественную и умерший в девяносто шесть. Это умереть не в день победы, а в день начала войны. Даже в час, в минуту, в первые секунды начала. Вот что запредельно, несправедливо и может быть, даже милостиво – так он сказал. Потому что тот, кто мог стать героем, орденоносцем, дойти до Берлина, или оказаться предателем, трусом – тот остался погибшим без боя, штатной единицей без шанса показать, кто ты есть. Даже без знания, что война вообще началась. Десятки юношей, призванных в Красную армию, многие из которых едва могли изъясняться по-русски, погибли в первые минуты артобстрела Брестской крепости на своих койках, выбежав в ужасе в нижнем белье из казармы на внутренний двор. «Начался артиллерийский огонь такой чудовищной силы, такой грохот, треск и вой, что казалось, на землю явился ад. Нас охватил страх…», - писал ефрейтор 45-й дивизии Вермахта Хайнс Тойчлер, которого уже через час настигнет русская пуля. «Я выскочил из казармы в штанах и сапогах без портянок, с винтовкой без патронов, - вспоминает выживший радист артдивизиона РККА Илья Деревеницкий. - Во дворе увидел женщину, которая подбирала свои кишки, вывалившиеся из живота, рядом лежал ребенок с оторванной головой…». Многие умерли сразу. Семья младшего лейтенанта Алексея Бобкова почти вся погибла в первые минуты артобстрела. Лейтенанту оторвало ноги, он промучился еще несколько часов, а его жена и дочь скончались мгновенно. Его иссеченный осколками младший сын, шестилетний Алик умирал, лежа рядом со стонущим отцом.

Первые немецкие солдаты начнут умирать уже через тридцать минут после начала войны, когда, вслед за катящимся валом артиллерийского огня, стали проникать в крепость. Странной для войны и обычной для человека оказалась смерть одного из них – писаря управления 135-го пехотного полка 45-й пехотной дивизии Хайнца Хальбгевакса. Этот солдат вермахта, на пряжке ремня которого, как и у его однополчан, было написано «С нами Бог», умер не от пули или осколка, он свалился замертво от внезапной остановки сердца. А еще через час десятки штурмовиков 45-й пехотной дивизии стали гибнуть в яростной схватке у Холмских ворот с внезапно атаковавшими их полуодетыми красноармейцами, молча выскочившими, словно призраки, из полуразрушенной казармы с винтовками наперевес или совсем без оружия, просто со сжатыми кулаками.

Останки участников той скоротечной контратаки, впервые в истории той войны, заставившей врага, пусть и на короткое время, отступить, захоронены в братской могиле у вечного огня возле центрального мемориала крепости. Они лежат вместе с теми, кто умер в первые минуты, так и не поняв, что произошло и, может быть, успев подумать, что началась гроза. Лежат они и рядом с теми, кто погиб во время боев в крепости от пули своих – такое было. И с теми, кто стрелял своим в спину и ими же был застрелен – такое тоже было. Люди ведут себя по разному на войне.

После той первой атаки, на отдельных участках крепости еще восемь дней шли яростные, прерываемые только артобстрелами, бои, в течении которых разрозненные группы красноармейцев пытались вырваться из окружения – но почти все они погибали или попадали в плен. Сражались защитники вплоть до вечера 29-го, когда, разрушив мощными авиаударами последний оплот окруженных – Восточный форт, руководство 45-й пехотной дивизии доложило, наконец, командованию, что крепость взята. Хотя еще до начала августа в цитадели звучали выстрелы, и немцы привозили в брестский госпиталь своих раненых. 23 июля 1941 года принесли на носилках из цитадели в Брест взятого в плен похожего на скелет, обтянутого кожей, одетого в полусгнивший мундир, майора Петра Гаврилова. Когда солдаты вермахта случайно обнаружили его в одном из капониров, майор, несмотря на то, что находился в полубессознательном состоянии, пытался отстреливаться и бросал гранаты...

Те, кто не хотел умирать

Когда я разговариваю о боях в крепости с кем-либо из людей разных профессий, в том числе с историками, то часто слышу: «И чего они там сидели, в казематах? Вышли бы, сдались… все равно фронт был уже далеко, никакого наступления врага они не сдерживали, мифы это все советские. Стратегического значения оборона крепости не имела. Да и немцы в первые дни войны так не зверствовали, как потом».

Что ж, да ведь многие и сдавались.

«Товарищи! Командиры и солдаты, бойцы! Вы дрались почетно – в соответствии с этим будут обращаться с вами… Красные воины, кладите оружие! Дальнейшее сопротивление и кровопролитие бесцельно. Проявите сочувствие к вам самим и к вашим близким…», - такие слова звучали из динамиков германской агитмашины, курсирующей вдоль валов крепости в первые дни боем.

Сдавались десятками, сотнями. Уже к утру 23 июня было взято в плен около 2000 бойцов РККА. Многие из тех, кто выходил из развалин с поднятыми руками, были призваны из недавно присоединенных к СССР областей западной Белоруссии, которым не за что было любить Советскую власть за депортации и раскулачивания. Сдавались и те, кто обессилел от ран, обезумел от постоянной жажды и запаха разлагающихся на жаре трупов. По свидетельству очевидцев, случалось и так, что младшие командиры и политруки сидели у выходов из казармы с пистолетами, угрожая расстреливать каждого, кто выйдет к врагу. А когда во время очередного артобстрела командиры кинулись в укрытие, из казармы мгновенно выскочила и побежала сдаваться противнику большая группа солдат… В дивизионном рапорте от 30 июня 1941 года 45-й дивизии вермахта говорится, что плен за все дни с начала войны были взяты 7000 красноармейцев и офицеров, и в это число входили плененные как в крепости, так и за ее пределами.

Но сдались все же не все.

Историки до сих пор спорят о количестве военнослужащих Красной Армии, находившихся в Брестской крепости к утру 22 июня 1941 года. По одной из наиболее вероятных версий, к началу немецкого вторжения в крепости было дислоцировано более восьми тысяч красных бойцов и командиров. 30 июня в дымящихся руинах немцы нашли около 2000 убитых «советско-русских» - так называли они красноармейцев. Кто-то из наших бойцов – чаще всего это были командиры и комиссары – застрелился, предпочитая плену смерть. Были и такие, кто просто психически не вынес нечеловеческого напряжения. Так 25 июня в подвале центрального острова цитадели покончил с собой военврач Бардин, обезумев от криков и стонов раненых, которым он ничем не мог помочь. Полковой комиссар Ефим Фомин, которому до пленения и расстрела оставался еще день, произнес тогда: «Терять жизнь бесцельно – преступление».

Что чувствовали эти люди в темных холодных подвалах, под беспрерывным обстрелом, умирая один за другим? Что ощущали перед смертью в этих казематах редкие захваченные в плен солдаты вермахта, которых, едва допросив, красноармейцы обычно сразу же расстреливали? Что думали они, молодые австрийские парни (45-я дивизия, бравшая Брест Литовскую цитадель, формировалась в Австрии) за секунду до смерти – так и не узнав, как закончится война, не родив детей, не увидев своих нерожденных внуков?

Этим летом я вошел в один из казематов Восточного форта – того самого, что держался да 29 июня, дольше всех. Сегодня любой желающий туда может войти – в эту черную, склизкую, ледяную дыру времени. Но едва сделав несколько шагов, ступая по каким-то чвякающим доскам почти в полной темноте, я почти сразу же выскочил из подземелья назад, к солнцу. Здесь жутко было находиться даже несколько минут. А они – гния от ран, без еды, роя руками ямы в поисках вонючей воды, сидели тут день за днем, еще и стреляя, еще и не сдаваясь…

Все, кто хотел, сдались или застрелились. Держались немногие, но до конца. Один из оставшихся в живых участников обороны Петр Клыпа вспоминает, как, прорываясь из Тереспольских ворот крепости, он с бойцами наткнулся на лежащего у воды пограничника с ручным пулеметом, окруженного трупами убитых немцев. Вид у пограничника был страшный: лицо землистое, под красными воспаленными глазами черные круги. Его стали тормошить, предлагая вместе идти на прорыв, но пограничник поднял голову и глухим, ничего не выражающим голосом произнес: «Я никуда отсюда не уйду». Так и остался лежать со своим пулеметом на берегу Буга. «Горстки эти своей неуступчивостью не просто последнюю точку их общей обороны оттягивали, а поднимали брестские события на все большую высоту, - писал брестский краевед Василий Сарычев в книге «В поисках утраченного времени». - Пал Минск – а в крепости шли бои; пал Витебск – а брестские руины стреляли; началось Смоленское сражение – а майор Гаврилов все лежал в своем капонире…».

Почему? Зачем? Я и сам задаю себе эти вопросы. Разве мог бы я, лично я – выдержать в том черном каземате хотя бы день… Когда от разрывов тяжелых авиабомб рвало барабанные перепонки и текла кровь из ушей, когда немецкие штурмовые орудия били с нескольких метров в окна казарм, разрывая бойцов на куски, а у них зачастую не было даже гранат, чтобы бросить их во врага; когда, чтобы добыть хоть немного воды, приходилось под пулеметным огнем ползти ночью к Мухавцу, набирать ее в сапоги, каски и фляги, которые часто так и оставались на берегу, продырявленные вместе с телами солдат, кровь из ран которых смешивалась с кровью реки.

Говорят, немцы могли обойти эту крепость, взять ее просто измором, что устаревшая, сооруженная еще императором Николаем I в 30-х годах 19 века цитадель не представляла никакой военно-стратегической ценности. Предоставим слово командующему 4-й армией генерал-фельдмаршалу Гюнтеру фон Клюге: «Нельзя было обойти крепость и оставить ее незанятой, так как она преграждала важные переправы через Буг и подъездные пути к двум танковым шоссе, которые имели решающее значение для переброски наших войск и, прежде всего, для обеспечения снабжения».

Теперь и прежде

Говорят, натура современного человека сегодня иная. Что, мол, наши далекие соотечественники 30-40-х годов XX века были воспитаны как-то иначе. Что держала их в тисках дисциплины идеология. Так что же – они были просто фанатики?

Главное – личность, живой человек, так сегодня считается. И если ты оказался солдатом на войне, попал в безвыходное положение, и тебя окружили, предлагают сдаться – то лучше поднять вверх руки. Чтобы выжить, увидеть мать, отца, стать в мирное время учителем, ученым, музыкантом, родить детей, нянчить внуков.

Конечно, сидящие в подвалах и казематах бойцы РККА не могли еще знать, как германские войска обращаются с пленными. Не могли они и знать, что скоро выйдет приказ Ставки, приравнивающий сдавшихся в плен к дезертирам, семьи которых подлежат аресту. Им и в голову не могло прийти, что многие их товарищи, пройдя германский плен, попадут после победы над врагом в ад собственных лагерей. Не знали они и о том, что давно сражаются в глубоком тылу.

Но что-то такое они, кажется, все-таки знали. То, что, в общем, нетрудно понять, но очень нелегко принять…

А вам?

Тусклая статистика бывает весомее ярких слов. В течении 22 июня 1941 года 45-пехотная дивизия вермахта при штурме Брестской крепости понесла небывалые для нее потери – 21 офицер и 290 солдат убитыми. Это оказался самый большой урожай смерти вермахта на одном фронтовом участке в первый день войны. К 30 июня 1941 года потери немцев в крепости составили 482 убитых и свыше 1000 раненых. Для сравнения - в ходе польской кампании за 13 дней 45-я дивизия, пройдя с боями 400 километров, потеряла только 158 солдат. Более того, суммарные потери германской армии на восточном фронте к 30 июня 1941 года составили 8886 убитых. Выходит, защитники Брестской крепости убили более 5% из них.

Что было бы, если бы все обороняющиеся сдались в первый же день? Что было бы, если бы движимые чувством сохранности своей уникальной души, все солдаты Советской армии в той войне поднимали бы во всех безвыходных положениях руки?

Что ж, может быть, все закончилось бы не так уж и катастрофично. Аналитики от истории подсчитали: если бы немцы взяли Москву и Ленинград, если бы Красная армия прекратила сопротивление, все равно у Гитлера не хватило бы сил удержать такое огромное завоеванное пространство. Были бы у нас еще Урал, Сибирь. Ударили бы по ослабленным нацистам американцы и англичане. И в году, может быть, 1946-1947 годах Рейх все равно бы прекратил существование.

Может быть, так бы и было – но речь о другом. Я, может быть, и согласился бы даже родиться в 1960-х в свободной от Сталина и Хрущева с Брежневым, в отделенной от всех братских республик и может, даже от Сибири с Уралом и Дальним Востоком, стране. Но почему-то мне кажется, что, начав сдаваться тогда, в июне 41-го, жители такой моей страны, повинуясь неодолимой инерции падающих костяшек домино, и сегодня продолжали бы поднимать руки. В мирное, благополучное, толерантное время – поднимали бы. И внуков бы своих учили: как это выгодно, как полезно и безопасно: чуть что – поднимать…

"Tschui!"

Это неправильно, когда говорят: «Война есть война» - как-то сказал мне мой дед. На войне, - говорил он, - можно легко перестать быть человеком и потом, объясняя свои поступки, говорить: «Что поделаешь, война есть война…» Но это – не оправдание.

Сегодня, в прозрачном июне 2009-го, после того, как уже почти семьдесят лет на берегу Буга люди не стреляют друг друга, но продолжают стрелять в других частях света, мне вспоминается эти слова. Ведь были и есть солдаты, поступающие согласно присяге, а были и есть сволочи – причем с разных сторон. Были штурмовики вермахта, расстреливавшие в крепостном госпитале больных вместе с медсестрами, убивавшие детей, добивавшие советских раненых. И были взятые в плен красноармейцы, которые с усмешкой указывали врагу пальцами на своих командиров: «Вот они, комиссары, это они заставлял нас в вас стрелять…» - после чего фашисты отводили командиров в сторону и расстреливали.

Но были в крепости и другие люди – тоже с разных сторон.

Шестилетнего Алика Бобкова, сына младшего лейтенанта Бобкова, трое суток умирающего от осколочных ранений, жажды и голода рядом со своими мертвыми родителями и сестрой, спас от смерти солдат вермахта. Этот немец почему-то не бросил гранату на раздавшиеся из подвала стоны, как это обычно делали его товарищи – а шагнул в темноту, пошарил фонарным светом по мертвым телам, отыскал стонущего русского мальчика и вынес его на свет. Отнес его в госпиталь, ушел, вернулся и принес мальчику кулек конфет-подушечек. Из тела Алика врачи извлекли осколки из 13 ран, позже его усыновила и вырастила брестская семья.

Ефрейтор Хайнс Тойчлер, раненый русским снайпером в грудь в первый же час войны, тоже лежал на земле в полубессознательном состоянии почти трое суток, потому что немцы никак не могли пробиться к своим соплеменникам, окруженным красноармейцами в воинском клубе на территории центрального острова крепости – бывшей церкви Святого Николая. Однажды к Тойчлеру подбежали двое советских солдат и, заметив, что враг жив, наставили на него оружие. «Я подумал: вот и пробил твой час, - вспоминал в послевоенной Австрии школьный учитель Хайнс Тойчлер. - Без всякой надежды я указал на кровь, запекшуюся на груди и на лице. «Tschui!» сказал один русский своему спутнику, что значило, вероятно, «Пойдем», и они ушли…».

Скорее всего, то, что ефрейтор принял за русское слово «Пойдем», означало брошенное в сердцах крепкое выражение, аналогичное «Черт с ним!» Оно и спасло немцу жизнь. Врагу. Который, конечно, выздоровел в госпитале и, повинуясь приказу, вновь пошел на Восточный фронт убивать. Но тот неизвестный «советско-русский» солдат, не добивший беспомощного раненого и наверняка погибший в июньском аду 1941 – он дополнил своим поступком правду тех, кто не считает, что «Война есть война». А вы – как считаете?

Сколько бы продержался мир на войнах, в которых присутствует только сила ненависти и нет силы любви? Может, сгинула бы наша цивилизация в черной дыре космической цитадели, осталась бы в ее ледяных казематах навсегда…

«И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить» (Мф. 10:28)

Уже день, жарит солнце, перестали кусать комары. Восстановленная со времен войны гарнизонная Свято-Николаевская церковь поет колокольную песню всем убиенным тех дней. И нам – живым. Над заросшими травой крепостными валами парят облака.

Что думаете о нас, живых, вы, погибшие в те июньские дни? Что думал о вас тогда Бог? Что думаешь Ты о нас всех сейчас, Бог?

* * *

Из истории Брестской крепости:

Некоторые пожилые жители сегодняшнего Бреста считают, что место, где построено крепость – проклято еще с позапрошлого века. Все началось с того, что в 1830 году правительство Российской империи разработало план строительства пограничного форпоста на берегу Буга, и для этой цели было решено снести старинный город Брест, несколько столетий входивший в состав Великого Княжества Литовского, который западные купцы за красоту его зданий и храмов называли «Венецией на Буге». Считается, что в целях переселения неугодных жителей на новое место властями был устроен грандиозный пожар, в результате которого в городе выгорело более 500 домов. Весной 1842 года над возведенной Брест-Литовской крепостью взвился военный флаг.

Но сооруженная для защиты западных границ империи цитадель в царской России ни разу не использовалась по назначению. С началом I мировой войны в ночь на 13 августа 1915 года крепость была оставлена и частично взорвана отступающими русскими войсками. 3 марта 1918 года на территории крепости, в так называемом «Белом дворце» (бывший монастырь базилиан) был подписан Брестский мир. В руках кайзеровских войск крепость находилась до конца 1918 года, затем попала под контроль поляков. В 1920 году она была занята Красной Армией, но вскоре вновь в 1921 по Рижскому миру отошла к Польше.

С началом германского вторжения в 1939 году польские войска хорошо подготовились к обороне крепости: были эвакуированы семьи военнослужащих, мосты и проходы заминированы, главные ворота заблокированы танками, а на земляных валах устроены окопы для пехоты. С 14 по 17 сентября, войска Гудериана безуспешно штурмовали валы Брест-Литовской цитадели, неся большие потери, после чего поляки оставили крепост и по неповрежденному мосту через Буг ушли в Тересполь. Через несколько дней на основе соглашений пакта Молотова-Риббентропа Брест был передан вошедшим в Западную Белоруссию частям Красной армии, совместно с которыми германскими войсками был проведен военный парад на улицах города.

Готовясь 22 июня 1941 года к новому штурму Брестской крепости, германское командование учло ошибки польской компании, и, нанеся мощный упреждающий артиллерийский удар, предотвратило организацию обороны советскими войсками, благодаря чему уже в первые часы солдаты вермахта проникли в крепость. Не учтено было только одно – мужество защитников. В результате вместо запланированных восьми часов 45-я пехотная дивизия завязла в боях за крепость до 30 июня.

Послевоенной сталинской идеологии не нужен был героизм защитников крепости, многие из которых после немецкого плена попали в советские концлагеря. Но уже в конце 1940-х в газетах появились первые статьи об обороне Брестской крепости, основанные исключительно на слухах. В 1951 г. художник Кривоногов рисует известную картину «Защитники Брестской крепости». Заслуга восстановления памяти героев тех июньских дней во многом принадлежит писателю и историку Смирнову, изучившего трофейные донесения вермахта о боях в крепости и разыскивавшего защитников цитадели по всей стране, а также поддержавшему его инициативу Константину Симонову. После этого тема обороны Брестской крепости стала важным символом официальной патриотической пропаганды СССР.

И до сегодняшнего дня, несмотря на то, что Брестская цитадель находится уже на территории суверенного государства Беларуси, и многие идеологические шоры спали с наших глаз, эти застывшие во времени руины являются символом подлинной крепости духа и братства людей разных национальностей, сражавшихся когда-то против общего врага. В музее Брестской крепости можно увидеть список героев знаменитой обороны, который на фоне нынешнего площадного "патриотизма" не может не впечатлять: Майор Гаврилов – татарин, комиссар Фомин – еврей, капитан Зубачев – русский, рядовой Мейер – немец, лейтенант Киживатов – мордвин, политрук Каландадзе – грузин, заместитель политрука Матевосян – армянин, рядовой Галиев – чеченец, лейтенант Махнач – белорус…

       
Print version Распечатать