Смерть Милошевича вызвала скорее сочувственную реакцию, основное содержание которой сводится к тому, чтобы признать: "Нет, не умер. Был убит".

Восприятие смерти бывшего лидера Югославии как убийства кажется большинству не только самоочевидным, но и закономерным. Причина даже не в сочувствии к судьбе гаагского узника, а в недоверии к институциям, выносящим вердикт во благо человечества, как никогда "единого" и "прогрессивного".

Архистратиг гражданской войны

Двойственность политики бывшего президента бывшей Югославии дает основание для того, чтобы сравнивать его фигуру с фигурой первого и последнего президента Советского Союза.

Только Милошевич - это Горби, оказавшийся в более трудных условиях. И лучше, чем Горби, осознававший, что "трудные условия" потребуют невероятно жесткой игры. Мера жесткости была установлена с самого начала: Милошевич пришел к власти методом интриги, жертвой которой стал его былой покровитель Иван Стамболич (в 2000 году он бесследно исчез в Белградском парке).

Точнее было бы сказать: игра, затеянная Милошевичем, была, в отличие от случая с Горбачевым, игрой в "чрезвычайщину". Милошевич прекрасно усвоил урок Карла Шмита: суверенная власть начинается с возможности введения чрезвычайного положения.

Горбачев искренне исповедовал идею многонациональной империи. В итоге эта идея выразилась в политике систематической минимизации суверенной власти и в конечном счете в передаче права на принятие "особых мер" марионеточному со всех точек зрения ГКЧП. На СССР был поставлен крест.

Милошевич, напротив, по прагматическим соображениям избрал новый тип империи: мононациональный. Реконструируя идею "великой Сербии", он с той же систематичностью вел политику расширения пространства суверенности. Однако пришел к результату, существенно более плачевному, чем горбачевский. Крест на прежней, "титовской", Югославии был не просто поставлен. Он был в нее вбит.

И началась гражданская война.

Защите политического суверенитета был придан характер военной обороны этноинтересов: "Никто не имеет права бить вас, сербов". Военизированный характер предъявленных прав на суверенность был незамедлительно подтвержден готовностью пересмотреть существующие административные границы в соответствии с реальной этнической дифференциацией.

После одновременного объявления независимости Словении и Хорватии в июне 1991 года Милошевич неукоснительно исполнял этот принцип. Войска были введены только в Хорватию, Словения рассматривалась как моноэтническое государство, в котором сербам могла отводиться только роль оккупантов. Однако в ноябре того же года, когда до Загреба было рукой подать, военные действия в Хорватии были внезапно прекращены. Милошевич вывел войска Югославской национальной армии, приняв план Вэнса.

При этом гражданская война не прекратилась. Напротив, она перекинулась в Боснию и Герцеговину. Так политика отстаивания сербской суверенности превратилась в политику распространения гражданской войны.

Милитаризация сербской идентичности с последующей капитуляцией (в форме присоединения к международным договоренностям) становится методом политического лавирования покойного узника Гаагского трибунала. Уже в 1993 году Милошевич не только дистанцируется от Радована Караджича, но и присоединяется к международной блокаде Республики Сербской, отвергнувшей на референдуме план Вэнса-Оуэна. Позже, в 1995 году, именно Милошевич вынуждает боснийских сербов подписать Дейтонское соглашение. Гражданская война превращается в способ сохранения власти одного человека, с которого начинается и на котором заканчивается "Великая Сербия".

С 1996 года начал разгораться новый очаг гражданской войны. На этот раз в Косово. Пользуясь информационной и финансовой поддержкой Америки, приступила к партизанской войне косовская Армия освобождения. Весной 1998 года, положившись на добрую память НАТО о поддержке Дейтонских соглашений и плана Вэнса-Оуэна, Милошевич вводит в край части регулярной армии. НАТО отвечает бомбардировками, жертвой которых становится мирное население. Гражданская война перерастает в локальную европейскую войну.

В страхе из-за возможного начала наземной операции Милошевич (занявший в 1997 году специально учрежденный пост президента Югославии) вновь капитулирует. Теперь условием сохранения власти Милошевича становится обратный процесс: демилитаризация сербской идентичности. Следствием этой демилитаризации выступает наступление холодной фазы гражданской войны.

Соединенным Штатам остается лишь организовать "оранжевую революцию". Они не упускают этой возможности. Милошевичу приходится примерить на себя роль жертвы.

В ожидании оранжада

Примерившему роль жертвы доля преступника достается сама собой. Жертва всегда виновна, она всегда за пределами символического и политического померия. При этом, разумеется, Милошевичу инкриминируются преступления против человечности.

Хотя тон некролога и не допускает подобных вольностей, все же спросим себя: а можно ли действительно считать его преступником? Точнее, что сделало возможным подобную аттестацию? Вопросы эти многим покажутся неуместными, однако речь вовсе не о том, чтобы встать на позицию врачей-убийц и судей-палачей из Гааги. Проблема тем не менее существует.

К ее осознанию подталкивает и тот факт, что с участью узника покойный справлялся куда лучше, чем с миссией политического деятеля.

Попытаемся разобраться. Само слово "преступник" подсказывает нам, что этим существом является некто, преступающий границы. Совершающий преступление не просто выходит за пределы того, что походя, но довольно точно назвали "правовым полем", но осуществляет насильственную вылазку: попрание этих пределов.

В случае, когда разговор ведется о преступлениях против человечности, предполагается, что некто не просто нарушает границы права, но лишает налагаемые им запреты статуса универсалий, делающих человека человеком. Жертва не просто всегда виновна, она виновна потому, что в ней нет ничего человеческого. Все человеческое ей чуждо.

К своей чести, Милошевич не был образцовой жертвой. Однако он не стал ей в том числе и потому, что постоянно колебался между " этноцентризмом" экспансии и "универсализмом" капитуляции.

При этом капитулирующая экспансия не просто стала его фирменным стилем, она превратила в образцовую жертву "Великую Сербию". Так и не собранный вместе народ "Великой Сербии" стал этносом-призраком, забравшимся в самую гущу европейских гражданских наций, чтобы обозначить собой брешь в Европе, мыслящей себя кораблем "единого человечества".

Победителей не судят. Судят, как известно, проигравших. Однако Милошевич бы осужден не в силу личного проигрыша. Стратегия капитулирующей экспансии сделалась благодаря покойному президенту способом обозначения права на этноидентичность со стороны незападных народов. Ссылка на принадлежность к этносу обернулась заявкой на добровольное поражение. Этническая солидарность стала при этом наиболее удобным объектом репрессий со стороны этносов, блюдущих свои интересы в корпорации под названием "общеевропейский дом".

Есть и еще одна деталь: от милошевической капитуляции во имя иллюзорной экспансии, влекущей за собой новую капитуляцию, один шаг до "оранжизма", предполагающего капитуляцию во имя капитуляции. Неудивительно, что после фиаско Милошевича в Косово "оранжевая революция" в Югославии не заставила себя ждать. Симптоматично другое: переворот, приведшей к низвержению покойного, явился моделью всех последующих "оранжевых революций".

Под трибуналом

Шестого октября 2000 года Конституционный суд принимает решение о победе Коштуницы. Милошевич официально оставляет свой пост. Его судьба предопределена: Международный трибунал по военным преступлениям в Гааге требует его выдачи с 1999 года. Теперь остается менее 5 месяцев до ареста бывшего югославского президента. 1 апреля 2001 года, когда Милошевича будут арестовывать, на защиту отца встанет только дочь, открывшая стрельбу по полицейским. 29 июня того же года бывший президент Югославии будет доставлен в Гаагу.

Начинается последний и самый значительный этап его жизни.

Трибунал в Гааге (официальное название: Международный трибунал для бывшей Югославии) был создан в мае 1993 года по решению Совета Безопасности ООН. Причиной возникновения столь странной инстанции стала озабоченность "мировой общественности" нарушениями международного гуманитарного права.

При этом фактическим прообразом несостоявшегося суда над Милошевичем был Нюрнбергский процесс. Основанием для аналогий является не только принцип действия суда, на котором разбираются "преступления против человечности" (прежде всего в соответствии с Женевскими конвенциями 1949 года), но и форма его организации. В штате суда - более 1000 человек из 77 стран мира. Гаагские судьи представляют все основные судебные системы, то есть призваны выносить вердикт от имени правовой инстанции "как таковой". Оказавшись "под трибуналом" (причем трибуналом, организованным подобным образом), Милошевич до всякого суда был поставлен на одну доску с нацистскими преступниками.

Специфической особенностью трибунала является то, что он представляет собой судебную инстанцию, берущую на себя часть функций исполнительских и представительских органов. Это максимально соответствует идеологии всеобъемлющей юридизации жизни. Право перестает восприниматься как система норм, обязательных к исполнению, но превращается в машину универсализации бесправия тех, кто не вписывается в порядок этой всеобъемлющей юридизации. Таким образом, судебная инстанция фактически получает привилегию решать, что значит право на существование и кто может им обладать.

Милошевич с его "Великой Сербией" был идеальным объектом запретительной деятельности юридической власти, взявшейся выносить решения по поводу "допустимости" тех или иных цивилизационных форм (и их носителей.). Отказавшись поставить Милошевича под запрет, юридическая власть попросту лишила бы себя возможности контроля на уровне экзистенциальных сторон индивидуальной жизнедеятельности и мироустроительных принципов существования цивилизаций.

Пресекая нарушения права, чреватые преступлениями против человечности, институции, подобные Гаагскому трибуналу, нуждаются в изобретении "нелюдей", которым отказано не только в праве на цивилизованность, но и в праве на идентичность. Повседневная деятельность трибунала сводилась именно к этому. Принимая в качестве объектов судебного преследования физических лиц, Гаагский трибунал решал в действительности только один вопрос: юридической квалификации меры человеческого в человеке. Точнее, в представителе альтернативной цивилизации.

Верхом гуманизма для подобной инстанции является признание в том духе, что они тоже люди. С самого начала объявив трибунал нелегитимным, Милошевич восстал прежде всего против этого гуманистического фарисейства.

Вместе с тем "гуманитарная миссия" суда, ведающего вопросами "преступлений против человечества", отражает общую тенденцию: антропология рассматривается как область, границы которой непосредственно упираются в юриспруденцию. Подобное восприятие юриспруденции превращает ее не просто в практику сведения жизни к исполнению норм, но в систему "точного знания" по поводу того, кем и каким должно быть человеческое существо.

От императивности юридических вопросов легко перейти к императивности юридических ответов. Подобный подход радикально отличается от всего, что предлагает антропология, которая отвечает на вопрос о том, кем и каким может быть человек.

Логика суда "по вопросам преступлений против человечности" имеет общее происхождение с логикой "обычного" суда, занимающегося уголовными преступлениями, подкрепляющего решение о виновности человека исследованием его предшествующей жизненной истории. Биография интересует юриспруденцию лишь для того, чтобы можно было утвердиться в мысли: преступление должно было совершиться, а человек, которому выносится приговор, родился преступником, то есть должен был его совершить.

Смерть Милошевича воспринимается в этом контексте не иначе как последний шанс ускользнуть от решения слишком человечного, слишком гуманного суда. Скончавшись, Милошевич не просто ушел из жизни, он избежал крайней формы юридизации жизни: существования в режиме "пожизненного заключения", предсказанного post factum главным обвинителем трибунала - Карлой дель Понте.

Неудивительно при этом, что смерть бывшего югославского президента привела последнюю в ярость, достойную наиболее злокозненных фурий.

Post mortem

Фрустрация неистовой Карлы связана не только с тем, что "главный процесс ее жизни так и не состоялся", а виновность главного обвиняемого так и осталась недоказанной, - это фрустрация человека, сделавшего ставку на существование в качестве инстанции вынесения приговоров, основанных на возможности непререкаемого разграничения "человечного" и "бесчеловечного".

В отношении Милошевича подобное разграничение оказалось невозможным. Подтверждением презумпции невиновности стал антропологический аргумент: исчезновение в качестве физического лица, связанное с фактом обычной человеческой смертности.

Это исчезновение стало не просто уходом из жизни, но и вызовом по отношению к инстанции суда, ведающего вопросами человечности. Мы, вопреки данным любых экспертиз, никогда не ответим на вопрос, была ли смерть несломленного Слободана "насильственной" или "естественной".

Точнее, версия насильственной смерти может получать подтверждения, даже если будут представлены убедительные доказательства того, что Милошевич умер от инфаркта. С момента, когда ему было отказано в возможности поехать на лечение в Россию, было ясно, что Милошевич обречен на пожизненное заключение независимо от решения суда. При этом "пожизненное" определенно означало "очень недолгое": процесс слишком затянулся, а здоровьем бывшего президента никто заниматься не собирался.

В итоге досрочное пожизненное заключение обернулось политическим убийством. Совершенным от лица "прогрессивного человечества".

Последствия этого не имеют никакого отношения к Милошевичу. Проблема не в том, что так закончил свою жизнь он. Отныне так может закончить свою жизнь любой.

Ибо суд получил возможность убивать без суда.