В антикварном магазине недалеко от "Белорусской" продается расписной деревянный артефакт с этикеткой "Яйцо Патриархальное"... К чему это я? Ах да: неделя началась с презентации в Храме Христа Спасителя альбома "Преодолевая рознь мира сего", выпущенного издательством "Андреевский флаг" к 75-летию Патриарха. Роскошная книга, 500 страниц фотохроники поездок Алексия II по епархиям и приходам Русской православной церкви. Бумага, естественно, мелованная, печать отменная. Сам герой дня на презентации присутствовал: речь сказал, на вопросы ответил и трапезу благословил.

И ведь знал же я, что альбомы существуют не для того, чтоб их читать, а дабы картинки рассматривать. А вот дернуло заглянуть в предисловие, подписанное митрополитом Ташкентским и Среднеазиатским Владимиром, и сразу вспомнилось что-то этакое - то ли университетские лекции об агиографической традиции в средневековой словесности, то ли предложенное В.Войновичем определение соцреализма как "восхваления начальства в доступной ему форме". "Сам облик Патриарха: белый куколь, теплая улыбка, рука, благословляющая паству, часто задерживающаяся на головке ребенка, - необыкновенно сильно действовал на людей. Участие в богослужении, совершаемом Первосвятителем, общая молитва с ним оставались в памяти навсегда". Описав внешность Алексия II, митрополит Владимир не преминул отметить и оригинальность его лексикона: "Предмет особой любви и заботы Святейшего Патриарха - Центральная Россия, русская глубинка, как ласково называет ее Святейший Владыка".

Впрочем, это все придирки, придирки. Книжка на самом деле получилась отличная, картинки яркие, лица духовные. А главное - издание-то подарочное, не для меня выпущенное. А те, кому его преподнесут, ничего не заметят - во-первых, потому, что читать не будут, во-вторых, они и сами в таком тоне с начальством общаться привыкли, а в-третьих, именно такое православие им и нужно - парадное, торжественное, с обилием прописных букв и слов вроде "поелику" и "дондеже". "Вышел Патриарх и хорошо поставленным духовным голосом сказал..." - как говорил один мой приятель.

Анализом языка среднеазиатских архиереев, российских чиновников, поэтов-постмодернистов и всех-всех-всех занят Гасан Гусейнов. Его "материалы к русскому словарю общественно-политического языка ХХ века" "Д.С.П." были изданы в прошлом году, а недавно автор выпустил приложение к собственно словарной части своей работы - монографию "Советские идеологемы в русском дискурсе 1990-х" (издательство "Три квадрата").

Образцом для социолингвистических штудий Г.Гусейнова стала знаменитая книга В.Клемперера "Язык Третьего Рейха". Исходя из той достаточно очевидной мысли, что сегодняшний наш язык, не только политический, но и повседневный, укоренен в недавнем прошлом, автор "Советских идеологем..." прослеживает историю становления официального дискурса. Основы его были заложены в 1920-30-е годы, когда интересы идеологической верхушки сомкнулись с чаяниями наименее образованных слоев населения: "Идеология советского типа, распространяемая на все общество и отрицающая частное право, с неизбежностью создает на основе естественного языка сильно сокращенную версию-манипулятор, словесное орудие, пригодное для употребления на всех уровнях языковой компетенции".

Постсоветская эпоха повторяет языковые процессы семидесяти-восьмидесятилетней давности, меняя знаки, но повторяя суть. В свое время изъятие ера было откровенно идеологическим жестом - точно так же оказалось наполнено политическими смыслами и триумфальное возвращение твердого знака в названия газет и на уличные вывески в начале 90-х (напрашивается еще и третий элемент сравнения - нарочито архаизированный язык русской эмиграции, демонстративно консервировавшей дореволюционные орфографические и орфоэпические нормы, но к этому слою Г.Гусейнов практически не обращается).

Как обычно в исследованиях такого рода, эмпирический материал оказывается интереснее (для автора, мне кажется, тоже) итоговых выводов. Языковая практика советского периода, анализируемая Г.Гусейновым в том числе и на примере многочисленных анекдотов, сама зачастую вполне анекдотична. Один из самых забавных приводимых Г.Гусейновым примеров касается слова "отказник", в устном обиходе обозначавшего человека, пытавшегося эмигрировать из Советского Союза, но получившего отказ. В справочниках серии "Новое в русской лексике" это слово несколько лет значилось в разделе "Список слов без описания", а затем его значение было со ссылкой на "разговорную речь" объяснено следующим образом: "Тот, кто отказывается регистрироваться для постановки на военный учет в США".

Под конец книги Г.Гусейнов сам превращается из исследователя в идеолога, обвиняя борцов с обсценной лексикой (и кодификаторов языка вообще) в попытке "диктовать направление ветру". Выясняется, что автор любит термин "дискурс" и не любит понятий "норма" и "здравый смысл". Адепт либерализма в его постмодернистской версии, он предлагает заменить "тоталитарный" вопрос "Как правильно говорить?" политкорректным "Как найти общий язык с теми, кто говорит не так, как говорим мы?". В теории все это выглядит очень красиво, но на практике человек, озабоченный поиском общего языка с людоедом, как правило, завершает свои лингвистические размышления в желудке собеседника.

Впрочем, существует и относительно безопасный вариант - можно любить людоедов на расстоянии или общаться со старыми и беззубыми людоедами. Так, например, поступала Фрида Кало, чья биография, написанная Хейден Эррерой, вышла в издательстве "ЭКСМО". На своей первой персональной выставке в родной Мексике смертельно больная художница возлежала на ложе, украшенном фотографиями Маленкова и Сталина. Деталь тем более пикантна, если учесть, что шестнадцатью годами раньше Кало была любовницей Льва Троцкого.

Фриде Кало было 18 лет, когда автобус, в котором она ехала, столкнулся с троллейбусом. "Металлическая штанга пронзила ее насквозь, раздробив позвоночник, таз и сломав ей ногу, - описывает детали происшествия биограф художницы. - С того дня и до самой смерти она 29 лет жила с постоянной болью и в непрестанных мучениях".

В конце 1977 года, более чем через 20 лет после смерти Кало, мексиканское правительство устроило ретроспективу ее работ, однако небольшие по размерам картины занимали в залах Дворца изящных искусств сравнительно скромное место, а в центре экспозиции оказались громадные фотографии аварии, исковеркавшей ее жизнь. Х.Эрреру этот факт возмущает, а мне решение устроителей выставки как раз кажется вполне оправданным - самый посредственный из легендарных живописцев ХХ века, Кало при помощи рока и воли достигла того, чего ей не удалось достичь кистью и красками, превратив свою жизнь в законченный артефакт. "М.А.Дурнову, художнику, создавшему поэму из своей личности", посвятил К.Бальмонт книгу стихов "Будем как солнце". Эти слова вполне приложимы и к Кало.

Детский полиомиелит, юношеская травма, бездетность, бесконечные операции, гипсовый корсет, бисексуальность, левацкие политические убеждения, богемный образ жизни, любовники, любовницы, болезни, скандалы, вероятное самоубийство - вот далеко не полный перечень ингредиентов мифа Фриды. Но главное, конечно, - это подростковая влюбленность в художника-монументалиста Диего Риверу, последовавший через несколько лет брак с ним, развод, повторный брак.

Сегодня работы Риверы (как, скажем, и стилистически близких ему Д.Сикейроса или А.Дейнеки) представляют интерес скорее исторический, нежели эстетический. Однако в 1920-е годы - время начала романа Диего и Фриды - его считали выдающимся мастером самые рафинированные ценители. Устойчивая репутация "спутницы гения" тяготила самолюбивую Кало; собственно, всерьез заниматься живописью она начала не в последнюю очередь для того, чтобы ее изменить.

Эта мечта так и не осуществилась при жизни, но сегодня, после выхода голливудского биопика, где главную роль сыграла удивительно похожая на Кало Сельма Хайек, она становится реальностью. Фрида давно стала объектом поклонения феминисток и лесбиянок во всем мире, теперь интерес к ней возник и у мейнстримной публики. Не случайно книгу о Кало тиражом 5 тысяч экземпляров издало одно из крупнейших российских издательств. Многочисленные биографии Риверы, похоже, привлекают монстров отечественного книжного рынка куда меньше.

Впрочем, не обязательно быть культовой фигурой, чтобы заслужить обстоятельную монографию. В конце концов, кроме монстров и акул существуют маленькие издательства, специализирующиеся на литературе, печатающейся тиражами в 500 экземпляров.

Именно таким тиражом издал "Водолей Publishers" книгу Екатерины Орловой "Литературная судьба Н.В.Недоброво". Если издания томского "Водолея" уровнем научной подготовки вызывали множество нареканий у филологической публики, то после переезда в Москву и небольшой прибавки в названии издательство заработало репутацию предприятия солидного, чтоб не сказать фундаментального. Новая книга - очередное тому подтверждение.

Устойчивый интерес к Недоброво крупнейших филологов сохраняется уже много лет - достаточно сказать, что о нем писали М.Гаспаров и Р.Тименчик, - однако посвященного ему монографического исследования до сих пор не было. Что "Литературная судьба Н.В.Недоброво" - именно исследование, свидетельствует и сам автор: "Эта книга не жизнеописание. Во всяком случае меня интересует не столько личная биография Недоброво, сколько его внутренняя биография, история идей, прежде всего литературно-эстетических, как она отразилась в поэтическом, литературно-критическом и научном творчестве Недоброво".

В сознании большинства любителей поэзии имя Недоброво связано прежде всего с именем А.Ахматовой. Разумеется, от разговора о самой выигрышной стороне "внешней" биографии Недоброво исследователь не отказывается, однако, сохраняя верность своему методу, практически заменяет обсуждение деталей отношений двух поэтов анализом их поэтического диалога, в первую очередь стихов Недоброво, посвященных Ахматовой.

Найденная Е.Орловой интонация представляется не просто удачной, но до некоторой степени образцовой для исследователей творчества тех, кого принято не слишком удачно называть литераторами второго (третьего, четвертого, пятого) ряда. Стремление автора рассказать о величии и недооцененности своего героя испортило не одну подобную монографию, и уж точно мало кто рискнет на первой же странице предисловия констатировать: "Его поэтическое наследие невелико, при жизни не было издано ни одного сборника стихов, а собранные и изданные в наше время, они показали, что крупным поэтом он так и не стал", - и предложить рассматривать имярека как "всего лишь" "активного деятеля литературно-эстетической жизни".

Впрочем, Недоброво словно бы специально создан для такого взгляда. Завсегдатай многочисленных кружков, поэт-дилетант, критик, стиховед, он был одним из тех людей 1910-х годов, которые, вне зависимости от того, сколько они написали и каков масштаб их творчества, стали символами эпохи. Сказанное, естественно, не принижает значительности сделанного Недоброво в литературе - известно, как ценила А.Ахматова его статью о своей поэзии, а разработанная Недоброво теория ритма и метра до некоторой степени предвосхитила труды морфологов.

В 1914 году Недоброво ощущает первые признаки серьезного заболевания, через два года прозвучит диагноз: туберкулез. Недоброво покидает Петербург, отходит от литературной жизни, живет в Сочи, потом в Ялте. Он умер на рубеже двух эпох, в 1919 году, в возрасте 37 лет, и "в сам ом трагическом конце Недоброво" Е.Орлова тоже видит "знак судьбы его поколения".