Слово политика, утратив свое первоначальное значение (науки публичного принятия решений по управлению государством), стало весьма популярно в качестве красивой "рюшечки" в текстах и речах оригинальных мыслителей-"политологов", которым оно представляется теперь чем-то вроде ключа к тайне.

Политика таким мыслителям видится не более чем конспиративной практикой по утаиванию личных коммерческих интересов. Тайна политики в том, чтобы лишь симулировать себя.

Но тогда никакая political science вовсе не нужна. А нужна тривиальная криминология. Согласно криминологическим интерпретациям, власть в стране (в принципе даже не важно в какой, даже не важно страна это или организация вроде ФИФА) принадлежит шайке воров, а весь ее политический капитал держится на том, что внутри этой шайки выработана жесткая структура авторитета. Среди этой камарильи наблюдаются центробежные тенденции, направленные по векторам прямого хозяйственного интереса, а роль авторитета, "генерального пацана", сводится к тому, чтобы шайка, или, в других терминах, "сообщество верных друзей", "команда эффективных менеджеров" и т.п. не развалилась раньше, чем иссякнет хозяйственный источник ее политического могущества. Большую пикантность такой полуконспирологической криминологии власти придает факт, что появляется она в "Дни русской политической культуры", как прямой вызов тому, чтобы эти слова вообще могли находиться рядом. Нет ни политики, ни тем более никакой политической культуры, если речь идет о русских.

Когда политические решения власти оказываются непрозрачными, не понятными, а сама власть либо не в состоянии заполнить интерпретационный вакуум вокруг собственных действий, либо не стремится отчитаться в своих властных актах. Полагая (и возможно верно), что одного только собственного авторитета вполне достаточно, чтобы делать то, что она собственно и делает. Тогда на сцену выходят мнения, происхождение которых сама власть не может до конца контролировать. Вопрос критики власти, прямой и непосредственной, это вопрос отдельный. Другое дело - некая картина, которая стоит за этой критикой, которая в большей степени ставит под вопрос сами возможности такой критики, формулируя для нее дискурсивный плацдарм. Такой плацдарм обыкновенно именуют идеологией.

Однако упомянутый способ критики через редукцию всех политических актов к реализации мелкособственнических интересов агентов политического поля, является, как кажется самим авторам, внеидеологическим. Ведь логика "пацана" - это предельная логика, логика сермяжной правды, ниже которой уже, собственно, ничего и нет. Ну, или есть, но дальше уже - "беспредел". Именно тот факт, что эти описания якобы неидеологичны, позволяет авторам криминологических интерпретаций эмулировать "дискурс истины", в пользу которой стирается всякое политическое: "Президент берет взятки! Это не политика, это - правда! А власти скрывают!" И, прежде всего, "власти скрывают" то, что никакой политики в стране нет. А за ярким политическим фасадом прячутся мелкособственнические интересы таких же мелких людишек.

Почему "интерес", который испытывают агенты таких описаний именно "мелкособственнический", ведь, если верить самим такого рода описаниям, в собственности этих господ-властителей, этой административно-хозяйственной камарильи оказывается все национальное достояние громадной страны? Мелкособственническим же этот интерес выглядит, прежде всего, по способу формулирования как интереса раздела наличных сфер влияния и аккумуляции административно-хозяйственных полномочий в руках одной структуры или лица, тогда как крупнособственнический и, соответственно, крупнобуржуазный, интерес реализуется на создании самих сфер прироста капитала, социально и экономически легитимного выхода за наличные рамки институциональных ограничений, диверсификации инстанций власти и ответственности. Таким образом, криминологическая критика власти - это, просто-напросто, мелкобуржуазная критика самого низкого пошиба, которая в действиях власти в состоянии заметить и описать лишь то, что понятно исходя из опыта самой мелкой буржуазии, и, прежде всего, опыта ее формирования.

Мелкая отечественная буржуазия оформилась не столько в условиях "первичного накопления" капитала, сколько в условиях вторичного перераспределения собственности. Относительно нее куда более верны слова, что "собственность - это кража". Комплекс вора - страх за присвоенное. И отсюда желание разделения ответственности - всех не посадишь!, желание приписывать остальным то, в чем сам же и виноват, пусть вина эта носит фантомный характер и санкция за нарушение некоего закона, пусть даже он написан лишь внутри самого человека, эфемерна. Таков ключ к тайнам популярности мелкобуржуазных интерпретаций: играть в политику просто - куда проще, чем на бирже! Такого рода описания делают политику "прозрачной" привычным к криминальным сериалам. Каковы условия такого рода прозрачности? Кому она прозрачна, кому теперь "все ясно"? Тем, для кого единственно понятной является логика "100% предоплаты".

Однако функция подобного рода описаний - не только в том, чтобы построить понятную интерпретацию, сформулировать на ее базе критику, но и, в чем кроется основная их опасность? легитимировать само положение дел именно в той форме, в какой их сама интерпретация трактует. Полууголовные описания политической реальности, повторяющиеся все чаще и чаще, вырабатывают стойкую привычку мыслить уголовными категориями, переносить уголовный образ мышления во все сферы человеческой активности.

Что во всей этой истории вызывает удивление, так это то, как сама власть спокойно реагирует на провокации (сложно считать эту статью знаком несогласия власти). В какой-нибудь другой "суверенной демократии" после таких "описаний" либо власть слетела бы, либо автор потерял бы всякий вес на медийном рынке.

Но наша власть молчит и ничего не предпринимает. Ведь реагировать на такие "разводки" - это "не по-пацански". Тем самым власть, как кажется, перформативно соглашается с презумпцией собственных криминологических интерпретаций. Вообще, опасность такого рода интерпретаций "на-понижение" в том, что они заранее оказываются в выигрышном положении. Любая реакция или даже ее отсутствие автоматически в минус: молчишь - значит нечего сказать, реагируешь - значит "правда глаза ест". Дело власти - выпасть из этого порочного герменевтического круга, в котором с нею заранее "все ясно".

Политические конспирологи-криминологи мнят себя благородными настолько, насколько, как полагают, можно не работать, достаточно лишь послушать и внять оракулу в себе, оперирующему неизвестного качества инсайдерскими данными, чтобы тотчас овладеть всеми премудростями политики, и это к тому же делается в таком тоне, который свидетельствует о том, что они не намерены ставить себя в один ряд с теми, которые считают себя обязанными восходить постепенно и последовательно, как этого требует наука, от критики политической способности суждения к полноценной политике, а полагают, что могут, подобно тому, как это делает гений, одним-единственным острым взором свершить все то, на что способно лишь трудолюбие.

Когда Чадаев пишет о "праве на Тирана", речь по большому счету идет не о тиране, хотя может быть и о нем тоже. Речь идет о том, чтобы через понятную логику тирании объяснить непонятную логику политического - главным образом через деструкцию тривиальных для нас, и совершенно непонятных, например, для политического Запада, (непонятных, прежде всего, потому, что такого рода описания не поддерживаются политическим языком, но, скорее, выполняются в языке криминологии) уголовно-хозяйственных силлогизмов. Основная проблема "русской политической культуры" заключается как раз в том, что она слишком легко себя узнает в образах, к которым по сути не имеет отношения, слишком легко отказывается от самой себя в пользу тривиальных истин, о которых "все в курсе, но все молчат". И основная задача русской политической культуры состоит как раз в возвращении себе ее собственного уважения, которое будет выражаться, в том числе, и в неприятии навязчивых конспиролого-криминологических описаний.