Москва! Дальше ехать некуда...

Mozhegov Vladimir

"Национальная самовлюбленность есть хроническое заболевание русского сознания".

Семен Франк

Задорный спич Аркадия Малера под названием "Отступать некуда, позади Москва!" не просто замечательный образец партийного мифотворчества. Своей принципиальной чуждостью (на том стояли и стоять будем!) чему бы то ни было человеческому, какой бы то ни было душевной рефлексии, непосредственному чувству он предстает неким доведенным до абсолюта модернистским артефактом и в этом качестве представляет собой не столько прикладной, сколько чисто исследовательский интерес.

Мы не станем слишком углубляться ни в форму, в эту поступь закованного в тяжкие латы идеологем, железного дровосека ("а я рожден железным, хотел бы стать полезным, да только не хватает душевной теплоты"), ни в смысл (который полностью охватывает предпосланный эпиграф), а обратимся более к тому бессознательному, что прорывается сквозь этот текст.

С бессознательным, впрочем, тоже хлопот не много, ибо прорывается сквозь текст в основном все то же точно подмеченное Семеном Франком свойство, которое, будучи направленно вовне, естественным образом оборачивается самой ненасытной и неусыпной ненавистью.

Огнь поядающий, червь неусыпающий и скрежет зубьев железных (знакомый русскому читателю еще со времени первых славянофилов) вызвала на этот раз идея (да и не идея уж, а почти факт!) переноса Конституционного cуда в Санкт-Петербург. И прежде всего автор задается поиском (конечно же!) "глубинного идеологического смысла такого хода" (поиск "глубинного идеологического смысла" чего бы то ни было есть вообще любимое дело наших "консерваторов" и могло бы стать предметом отдельного исследования, правда, скорее уже в области психоаналитики, нежели политологии).

Но прежде даже "глубинного идеологического смысла" автор желает все же опереться на факт и, как бы набирая полную грудь воздуха, говорит о "явном и неявном стремлении самих петербуржцев переехать на постоянное место жительства в Первопрестольную" ("даже в "петербуржскую" эпоху Москва оставалась для жителей города на Неве весьма привлекательным местом, где можно нормально жить и работать"), что бы затем уже выдохнуть свое лютое пламя, попаляющее ненавистный северный город "на западных болотах"...

Стоит сделать небольшое отступление и заметить, что подобное (действительно иногда имеющее место) стремление петербуржцев объясняется вовсе не тайной их любовью к Москве (которую жители Питера как раз таки традиционно сдержанно недолюбливают), а лишь совершенной заброшенностью своего родного города, невозможностью не только заработать, но и донести свой креатив, воплотить идею (скажем, на каждую сотню московских изданий приходится лишь 1-2 питерских)...

При этом сдержанная нелюбовь петербуржца к Москве совсем иного рода, нежели брутальная ненависть московского патриота. Это и не зависть провинциала к заевшейся столице, но, скорее, зыбкое раздражение изможденного "духовной жаждою" перед лежащей перед ним безнадежной пустыней.

"Москва! Здесь живи не как хочешь, а как тебе велят..." - говаривал Пушкин. Вот что главным образом раздражает здесь петербуржца. Здесь он редко услышит мысль, окрашенную обаянием личности. Здесь он ощущает недостаток личностного начала вообще, собственно мысли, которой он привык вольно дышать в Петербурге. Здесь правит идеология, мнение, стиль - один на всех.

В москвиче житель Питера отметит прежде всего недостаток самостоянья. Идеологию при ее слабости и ветхости может сменить мода, партийную сплоченность рядов - тусовка. Но вот эта установка (что скажет княгиня Марья Алексеевна?) всегда останется неизменна. И принципиальной разницы между, скажем, "Третьим Римом", "Московской Октябрьской" и "русским Плейбоем" петербуржец в Москве не ощутит вовсе, восприняв скованность московита железными тисками идеологии или стянутость его в полиэтилен гламура лишь разными фазами одного естественного поступательного процесса...

Москва для мистически настроенного петербуржца слишком материальна, материалистична, плотяна (даже плотоядна). Это город-плоть, город принципиально антидуховный. В небе Москвы, этом "небе земной власти, низком небе Рима" (как сказала бы Цветаева), светят лишь рубиновые кремлевские звезды (единственные видимые здесь!), и лишь им верит (или лишь им не верит) здешний обыватель, и вокруг них вычерчивает свою орбиту здешний интеллектуал.

Легкое раздражение петербуржца вызовет и чрезмерная затоваренность пестрой, как восточный базар, столицы (Москва - слишком много всего!), и преизбыток ее краснощекого здоровья. Для болезненного, вечно простуженного и рефлексирующего (готового вот-вот задрожать и раствориться в воздухе) питерского духа, несущего на челе страдальческую печать ежеминутной духовной муки, москвич слишком розовощек, бодр, жизнерадостен и болтлив.

Петербуржец начисто лишен московской брутальности (и даже респектабельные питерские черносотенцы не лишены налета известной интеллектуальности). Безоговорочному катафатизму Москвы противостоит столь же безупречный апофатизм Питера. И потому житель Северной Пальмиры чувствует себя в Первопрестольной несколько душновато и соглашается жить здесь не без внутренней борьбы и все той же затаенной муки.

Все вышеизложенные наблюдения и подтверждает каждой строкой своего спича московит Малер. Давайте рассмотрим прихотливый узор его мысли. Начинает автор с подозрений (подозрительность вообще первое начало нашего консерватизма) "части питерской элиты" в желании вернуть себе столицу и обвинений ее в "злодейском шантажировании этим стремлением Москвы", а также подвергает критике "профанацию этой темы в сознании граждан... путем девальвации статуса Конституционного суда до уровня провинциального учреждения".

После чего автор выводит чеканный афоризм, торжественный и безупречный, как слиток: "Власть обретается в столице, тем только и отличается столица от нестолицы"...

После чего (да молчит всякая мысль и плоть человечья, ибо возразить здесь действительно нечего) переходит к исповеданию своего символа веры, или, как сам он выражается, "одного из основных символических свидетельств подлинной идеологии". Это символическое свидетельство не слишком оригинально, зато подкупающе искренне: "Тот тип современного либерального государства, который установился в нашей стране с 1991 года, вообще не предполагает никакой идеологии, кроме желания раствориться в "мире без границ", и прежде всего без границ ценностных. Однако даже в либеральном государстве есть вещи, от которых никуда не денешься и которые напрямую выражают его доминантную идеологию, - флаг, герб, гимн, столичный город"...

Боже! Куда же, воистину, даже в либеральном государстве, деться маленькому человеку в Москве от флага, герба, гимна, столичного статуса и правого консерватизма? На это решился один только Веничка Ерофеев, попытавшийся было рвануться прочь от Москвы ("Чтобы подниматься по вашей общественной лестнице, нужно быть мудаком без страха и упрека, пидорасом, выкованным из чистой стали с головы до пят, а я не таков!"), но и ему вырваться из железных объятий матери-империи не удалось, и за свой демарш он поплатился распятием...

Но наш герой именно что таков и, продолжая свое неумолимое нравственное восхождение к катафатическим безднам, кладет перед читателем следующий монолит: "Москва является столицей России не потому, что так кому-то хочется, а потому что других вариантов здесь быть не может"...

После таких недюженных заявлений своего категорического императива автору нужно перевести дух. Похваливая между делом "подонистого" Ленина за его "демоническое чутье" в деле переноса столицы из Петербурга обратно в Москву, поминая Александра Македонского с Наполеоном и сближая (на мой взгляд, вполне заслуженно) Москву с Вавилоном, "местом законной власти месопотамской ойкумены", он наконец подступает к святая святых.

Здесь сердце автора начинает биться гулко и радостно, тон в тон с "пульсацией российского геополитического пространства вокруг Москвы", и по трем последним глухим ступенькам трех Иванов - Калиты, Ивана III и IV Грозного - он взбирается к "основе основ", царству царствующих и господству господствующих - к священной для всякого русского сердца идеологеме "Москва - Третий Рим"...

И это, увы, диагноз уже окончательный. Не раз замечал я, что стоит лишь произнести русскому человеку это волшебное словосочетание, и словно метлой лихого царского опричника выметает из его мясной избушки ум, честь, совесть и всякий иной сор человеческой души, всякое ее обыкновенное и "нечуждо-человеческое". И как нет зверя, страшнее человека, так нет идеологемы более абсолютной и (даже невзирая на очевидную ее тавтологию) более классической, чем "Третий Рим"!

И столь много слилось в этом звуке для русского сердца и столь много отозвалось в нем, что требуется и мне перевести дух, прежде чем что-либо сказать по ее поводу, и возвратиться пока к нашему артефакту.

Помянув недобрым словом "группу иноземных аферистов во главе с ненавидящим все русское Петром", перенесшим столицу "в город на западных болотах", автор трогает главный нерв уже не геополитической, а собственный души, упрекая петербуржцев в стремлении "лишний раз урвать что-то у Москвы, а еще лучше перенести Москву к себе". "Почему нужно думать именно о благополучии Петербурга?" - недоумевает автор и еще раз обращает внимание читателя на то, что "желание присвоить себе звание второй, если не единственной столицы" исходит не откуда-нибудь, а именно из Питера", что, едко замечает автор, "говорит о постоянном стремлении его властей вернуть себя эфемерное право "Четвертого Рима", которому, как известно, "не быти".

После этого автор делает несколько странный поворот и "справедливости ради" замечает, что помимо "петербуржской, западнической ориентации" есть еще некая таинственная, но "не менее деструктивная "азиопская" ориентация перенести столицу в Казань или куда подальше".

Куда ж дальше-то? - озадачимся мы. Ведь Москва и так представляет собою совершенный, уникальный брак татарщины с Русью, апофеозом которого и стала личность Грозного, род которого, как известно, одной ветвью восходит к Владимиру Мономаху, а другой - к Мамаю, увенчанного "шапкой Мономаха", этого удивительного знака власти степного хана, покрытого золотом византийского базилевса и обрамленного мехом русского соболя...

Вспомним, что и начиналась-то Москва с обнесенного частоколом постоялого двора, удобно расположенного "по дороге в Орду", за что и облюбованного ханскими баскаками, которые отдыхали здесь, прежде чем разъехаться по русским городам за данью, и, возвращаясь с награбленным добром, поджидали здесь друг друга, чтобы затем вместе ехать домой.

Место оказалось идеальным и для политическим интриг. Так, обслуживая ханских баскаков и нашептывая им "новости" про русских князей, начинали свою стремительную карьеру московские князья. А мученическая смерть в Орде Михаила Тверского, преданного татарам московским князем Юрием, стала основой, на которой взросла кровавая слава новой столицы...

Вскоре молодые и оборотистые московские трактирщики сами взяли на себя труд ханских баскаков, усердно пользуясь его возможностями и свозя к себе святыни и богатства со всех сторон и весей матушки-Руси... Вспомним же все эти, как пишет наш автор, "только укрепляющие национально-историческую идентичность страны", несчастные древние русские города: Владимир, Суздаль, Ярославль, Псков, Новгород - униженные, разоренные, ограбленные и истерзанные молодыми и хваткими ханскими любимцами с невиданной доселе на Руси жестокостью и коварством...

Вспомним и результаты царствования первого русско-татарского Грозного хана: опустошенная земля, выгоревшие дотла города с грудами гниющих трупов повсюду, вырезанные под корень древнейшие русские роды и заменившие их тучи подлых татарских родов, униженная церковь, ее растоптанная свобода, задушенные и обезглавленные иерархи, чудовищный упадок нравов, безверие и уныние, охватившие Русь и разрядившиеся вскоре в великой Смуте...

Вот дело жизни "антихриста" Третьего Рима, отличавшегося, как замечает Ключевский, от Нерона лишь тем, что уничтожил собственных христиан не в пример больше "антихриста" Рима первого...

Интересно, что при всем азиатском деспотизме Грозный был убежденным западником, душа тирана влеклась в Европу, всю жизнь удивляясь русскому долготерпению, он лелеял мысль о побеге в Англию, да и пресловутая немецкая слобода, из которой затем вышел Петр, его рук дело.

И все же не будем уподобляться нашему железному дровосеку и отдадим Москве должное. Молодая, циничная, смердяковская Москва стала поистине бичем Божиим для спесивых древних русских городов, жестокой плетью для их гибельной, грозящей окончательным распадом гордыни. Пусть тяжкими кандалами рабства, пусть материалистической идеологией "Третьего Рима" (этого вопиющего извращения идеи Киевской, Новгородской небесной Руси - образа небесной Церкви), пусть ценой утраты духовной и всякой иной свободы, потоками крови и неисчислимых жертв, ценой заражения русской души татарским духом и степными нравами, но Москва действительно связала уже распадающуюся на куски плоть Руси и этой чудовищной, невообразимой, невозможной ценой сохранила ее...

Были ли другие пути? Да, наверное, были: пути Киева, Новгорода, Владимира, Суздаля, Пскова, Литвы... Но, увы, вышел самый страшный, самый трагичный, самый русский - путь Москвы...

Почему? Да хотя бы потому, что это Россия, что именно здесь одновременно открываются миру и самые мрачные бездны ада и сверкают вдруг ослепительные обители рая, потому что только из самой глубокой мировой бездны могла просиять Рублеву звезда "Троицы" и только из тектонического разлома, которым великий Петр сокрушил московитскую спесь и вырвал ее ядовитую сарынь из русского сердца, мог возникнуть Пушкин...

Москва - это Крест, к которому железными гвоздями предательства, рабства и тирании была приколочена святая душа России... Русская святость всегда отправлялась прочь от Москвы, в Северные Фиваиды, на острова Белого моря, а если и возвращалась в Москву, то, как митрополит Филипп, уже знала зачем - на крестную муку. Москва - это крестная смерть Руси, а ее Воскресением стали Сергий Радонежский, Андрей Рублев, Александр Пушкин и святой Серафим.

И именно они - святые и поэты - стали истинной душой России, оправданием и смыслом ее бытия. А не было бы их, и что могли бы сказать мы в оправдание своей страшной истории? Но, кроме того, что ценой собственной крови мы уберегли Европу от монгольских полчищ, Наполеона и фашизма (дел, уже в принципе достаточных для великой истории), не взошло над миром звезды ярче, чем звезда рублевской "Троицы", и не появилось поэзии истинней и чище, чем поэзия Пушкина...

И значит, право было Провидение, сохранив Русь даже ценой многовекового московитского распятия со всеми его крестами и звездами. (История большевизма, Третьего интернационала - это лишь дальнейшее воплощение идеи "Третьего Рима" - религии без любви, милости и Бога).

И уж я не знаю, "быти ли - не быти ли" Риму четвертому, пятому, шестому, но что же мы проходим сегодня, как не всю ту же русскую историю, историю Москвы, придорожного трактира, кооперативного ларька, юных прохиндеев, бандитов-баскаков, ханов-миллионеров, историю очередной "московщины", усмирившую своей жестокой плетью неуемную гордыню бесчеловечной империи и невиданную спесь "советского человека - строителя коммунизма". И историю того, как из всей этой бездны, навоза, сора вновь, не ведая стыда, растет новая свободная Россия...

Да и сегодняшний москвич - это все тот же русский человек с горячим сердцем и открытой, по-бабьи жалостливой душой, часто слишком слабой, чтобы противиться притяжению таких близких, таких магически манящих кремлевских звезд, рядом с которыми он по неосторожности слишком близко оказался...

Так что не столько вина, сколько беда наших железных дровосеков в том, что их горячему сердцу Москва выковала медный лоб, не дающий покоя рукам, и не научила их иной любви, кроме любви к себе самой, и иному делу, кроме как прославлению самих себя.

Преодолеть бы им свой неуемный хронический инфантилизм, забросить графоманское перо, построить дом, посадить дерево, вырастить ребенка - глядишь, и все встало бы на свои места. И Москва снова стала бы сама собой - той кустодиевской купчихой, пышной, розовощекой, обильной, колышущейся белыми телесами добродушной трактирщицей.

Но... стоит лишь примерить ей на себя "шапку Мономаха", стоит лишь проникнуть в ее ум завораживающему золотому мерцанию "Святой Софии", полыхнуть в глазах багровому свету кремлевских звезд, ощутить в сердце ледяное дуновение татарской лютости, как тут же добродушная купчиха превращается в Салтычиху, в Вавилонскую блудницу, порождающую из своего гнилостного нутра несметные тучи палачей-баскаков, опричников, особистов, черносотенцев, евразийцев, третьеримцев - весь этот мрачный сброд с хмурыми лицами и тяжелым бредом.

Но, слава богу, как России повезло нынче с президентом, так Москве повезло с мэром (увы, в отличие, наверное, от Питера). И, например, предложение Лужкова объединить Москву и Московскую область представляется мне почти гениальным. "Трудноуправляемый монстр", говорите? Ну а разве вся Россия не "трудноуправляемый монстр"? Пора уже Москве учиться управлять не только денежными потоками, высасывая из страны последние соки, но, выйдя в первый раз за пределы Рублевского шоссе, подумать немного и о других, пора учиться не только грести под себя, но и отдавать. Вспомнить вначале хотя бы о Подмосковье, а потом и о других сторонах и весях нашей необъятной родины. Протянуть руки Золотому кольцу древних русских городов, прося у них прощение за все преступления, возвращая им отобранные когда-то святыни и былое значение...

Ну а Питер, думаю, уж как-нибудь обойдется и без столичных регалий и, наверное, вежливо откажется, буде они ему будут предложены? Не к чему заражать великий город русских поэтов безумной гордыней римской мечты. Санкт-Петербург - город-мыслитель, город-студент, город-дипломат, город мира, город русской культуры и подлинно русской идеи, говорящей о маленьком, о последнем, о падшем человеке, о милости к нему и о великом человеческом достоинстве, презирающем всякую власть над миром и никому не желающем ставить ногу на грудь...

Самой же Москве от столичных функций надо, конечно, постепенно отказываться, лучший аргумент в пользу чего статья, которую мы рассмотрели, и то обилие параноидальных безумцев, которых плодит душное чрево мегаполиса-монстра со страшной и кровавой историей.

Думаю, лучше всего было бы большинство столичных функций вернуть городам Золотого кольца: Великому Новгороду, Твери и Пскову, а новую столицу выстроить на пустом месте (скажем, на Валдае) - небольшой современный город, чистый, скромный и функциональный.

Москве же понадобится, наверное, длительная психологическая реаблитация (лет сто-двести), и пусть остается она торговыми вратами, городом-гостиницей, городом купцов, торжественных приемов, ярмарок, восточных базаров и дремотной восточной лени. Но только, не дай бог, не городом политиков, не городом новой тревожной мечты, грозящей обернуться очередным безумием, о котором вещал когда-то Тютчев:

Там, где с землею обгорелой

Слился, как дым, небесный свод,

Там в беззаботности веселой

Безумье жалкое живет.

Под раскаленными лучами

Зарывшись в пламенных песках,

Оно стеклянными очами

Чего-то ищет в небесах?

Но иногда, признаюсь, видится мне, как весь этот тяжелый третьеримский бред поднимается от земли и уносится прочь, и вот стоит в чистом поле покосившийся придорожный трактир, перед ним сидит старая купчиха, а перед нею - разбитое корыто...

       
Print version Распечатать