В разговорах и спорах о либеральном консерватизме больше всего удивляет то, что само это понятие многих удивляет. Всякий раз, когда в приличном обществе упоминается либеральный консерватизм, кто-нибудь обязательно скажет: "Не бывает"! Мол, либерализм и консерватизм - это разные идеологии, находящиеся между собой в глубоком противоречии, и свести их вместе никак нельзя.

Вроде бы Алексис де Токвиль жил еще в XIX веке, а Эдмунд Берк и вовсе в XVIII, и как-то соединяли. Да и в России это получалось у многих - от Петра Вяземского до Петра Струве. И все равно говорят: "Не бывает. Так сложилось исторически".

Что ж, давайте поговорим исторически.

Уроки английского

Как политические идеологии либерализм и консерватизм оформились в Европе к середине XIX века и отнюдь не были антагонистами. Линии политического противостояния проходили очень по-разному, зачастую очень причудливо, но чаще всего консерваторы и либералы оказывались союзниками в борьбе с радикалами и социалистами всех мастей.

Было только одно исключение - Англия. Там в XIX веке основной политический конфликт разворачивался действительно между консерваторами-тори и либералами-вигами, а время от времени появлявшиеся крайние движения (радикалы, чартисты, социалисты) оставались на обочине политической жизни. Англичане раньше всех из европейских наций получили прививку от радикализма и первыми сумели выстроить двухпартийную систему. Английский опыт уникален, но сегодня он воспринимается как "классическая" модель, поскольку Британия в позапрошлом веке была безусловным лидером Европы во всем, что касается политических идей и институтов.

Однако вот что интересно: даже в Англии либералы и консерваторы не были политическими антагонистами. Британская политическая история пестрит случаями, когда видные тори становились вигами и наоборот, ничуть не изменяя своим принципам и не теряя респектабельности. Лидер консерваторов в 50-60-х годах граф Дерби пришел в политику вигом, а глава либералов в 60-80-х годах Уильям Гладстон начинал в рядах тори.

Границы между партиями существовали, но обе партии их нередко пересекали, и либералам случалось оказываться консервативнее тори, а консерваторам - либеральнее вигов. Иногда вслед за этим происходила перегруппировка: так, после того как консервативный премьер-министр сэр Роберт Пиль посягнул на протекционизм, одну из "священных коров" консерватизма, его последователям фритредерам пришлось уйти в либералы. А через сорок лет Джозеф Чемберлен и его фракция либералов-юнионистов, разошедшаяся с большинством вигов по ирландскому вопросу, стали консерваторами.

Однако так происходило далеко не всегда. Одно из главных расхождений между тори и вигами связано с вопросом о парламентской реформе: либералы добивались демократизации, тори этому противились. Но одну из самых радикальных реформ избирательной системы в 1867 году осуществил консерватор Бенджамен Дизраэли (граф Биконсфилд). Другим принципиальным расхождением между главными английскими партиями была внешнеполитическая стратегия: виги стремились минимизировать экспансию, а консерваторы выступали за расширение империи. При этом главным корифеем британского империализма был либерал Генри Пальмерстон. И, несмотря на столь явное "выпадение" из своих идейных "мэйнстримов", Дизраэли и Пальмерстон долгие годы были партийными вождями.

Таким образом, британские либералы и консерваторы находились в широком поле консенсуса, причем в течение XIX века их позиции неуклонно сближались. Советским обществоведам не надо было сильно напрягаться, чтобы на британском примере обосновать свой любимый тезис о том, что деление на либералов и консерваторов - это просто обман трудящихся, а на самом деле никакой принципиальной разницы между ними нет.

Слияние двух лун

Если же говорить не только об Англии, но о Европе в целом, то на рубеже позапрошлого и прошлого веков отношения либерализма и консерватизма там претерпели качественные изменения. В период, часто называемый la belle epoch (последняя треть XIX века и первые полтора десятилетия ХХ века), либерализм в Европе восторжествовал. Либеральные ценности стали общепризнанными, что парадоксальным образом привело к распаду либерализма как политического течения. Те из либералов, кто не ушел налево к социал-демократам или направо к консерваторам, превратились в малозначительное меньшинство. Если им удавалось сохранять какую-либо политическую роль, то за счет двух факторов: к этому меньшинству принадлежала значительная часть интеллектуальной элиты и оно располагалось в центре политического спектра, обеспечивая баланс левых и правых сил.

Но восприятие либеральных ценностей изменило и другие политические течения, в том числе консерватизм. Нелиберальные консерваторы потеряли еще больше, чем неконсервативные либералы; они маргинализировались и почти полностью утратили самостоятельное значение. Кстати говоря, отодвинутых на правый край консерваторов вряд ли можно называть консерваторами, так как маргинализация привела их к радикализму.

Что же касается респектабельного правого фланга, его идеология стала результатом синтеза либерализма и консерватизма. Основой для этого синтеза стало признание базовых либеральных принципов свободы и права вполне традиционными ценностями. В рамках либерально-консервативного синтеза удалось примирить даже такие разнонаправленные установки, как традиционализм и прогрессизм: их интеграция дала концепцию органической эволюции, которая вполне поддается трактовке как в традиционном, так и в прогрессистском духе. Остальные же консервативные принципы получили вполне либеральное толкование: легитимизм обернулся национализмом, этатизм сместился из экономики в сферу государственного строительства, порядок стал трактоваться как правовой порядок и т.д.

Кризис либеральной модели, разразившийся после Первой мировой войны и разрешившийся Второй мировой войной, привел к новой трансформации либерально-консервативной идеологии. Необходимость отражать натиск левого и правого радикализма усилила в ней консервативную составляющую на ценностном уровне, но также упрочила либеральный консенсус как фундамент демократической системы. Во второй половине ХХ века либеральный консерватизм (под разными названиями) стал единственной идеологией "системных" правых, как социал-демократия (тоже под разными названиями) - единственной идеологией "системных" левых. Германские и итальянские христианские демократы, французские голлисты, британские консерваторы - все это либерально-консервативные объединения.

Тем не менее деление на либералов и консерваторов в политике и политологии сохранилось. Отчасти потому, что в Европе сохранялись и "чистые" либеральные партии - партии меньшинства, занимавшие центр политического спектра. Но только отчасти: эти партии были не так заметны, чтобы уделять им особо пристальное внимание, да и чистота их либерализма весьма условна. На практике британские либералы или германские свободные демократы представляли собой либо левое крыло либерального консерватизма, либо правое крыло социал-демократии.

Однажды в Америке

Живучесть деления на либералов и консерваторов и представления о том, что это противоречие сильно, в ХХ веке, как и в XIX, объяснялось влиянием уникального опыта одной страны, являющейся безусловным лидером Запада. В данном случае - Соединенных Штатов Америки.

Выдающийся американский историк Луис Харц некогда написал, что в США никогда не было ни де Местра, ни Робеспьера, а потому с первых дней существования США как самостоятельного государства господствовал либеральный консенсус. Партийную систему составляли только либералы, делившиеся на партии по частным вопросам, актуальным для того или иного периода (степень централизации государства, отношения Севера и Юга, золотой стандарт или дешевые деньги и т.д.). К концу XIX века сторонников максимального сохранения традиций "отцов-основателей" и социал-дарвинистского подхода к обществу стали называть консерваторами. Их оппонентов, требовавших реформ и придерживавшихся теории "социального действия", именовали либералами.

Становление американского либерализма в его современном понимании началось с "национальных республиканцев" Т. Джефферсона, продолжилось в 20-30-х годах XIX века ("джексоновская демократия") и завершилось в годы "нового курса" Ф.Д. Рузвельта. Формула американского либерализма далека от классической: она включает государственное регулирование экономики, социальную помощь, высокие налоги на бизнес и т.п. В Европе это называется социал-демократией, но для США такое название неприемлемо: у американцев всегда была и сохранилась сильнейшая аллергия на слово "социализм" в любых сочетаниях.

Что же касается американского консерватизма, он с самого начала - со времен "Федералиста" и судьи Дж. Маршала - имел мощную либеральную составляющую. Даже южный консерватизм Дж. Кэлхуна и Дж. Рэндолфа, наиболее близкий к традиционному европейскому аналогу, основывался на примате либеральных ценностей свободы и права. Нелиберальный консерватизм в США всегда был маргинальным течением, не оказывавшим существенного влияния на политическую жизнь страны.

Таким образом, утверждения об исторической несовместимости либерализма и консерватизма, о некорректности самого термина "либеральный консерватизм" основаны на чистом недоразумении. Исторически с либеральным консерватизмом все в порядке, и к концу ХХ века эта идеология на Западе была куда более влиятельной, чем либерализм и консерватизм по отдельности. Проблемы принесла современность.

Крах биполярной системы и развитие глобализации на рубеже тысячелетий привели к тому, что устоявшаяся "право-левая" система треснула. Появились новые вызовы, на которые нельзя ответить в рамках существующих парадигм. Предсказанный Д. Беллом в 1960 году "конец идеологии" фактически произошел, что привело к торжеству неидеологизированной прагматической политики. Фланги системы сместились к центру, что стимулировало рост активности и влияния маргинальных сил. Поэтому сегодня применительно к Западу вряд ли возможно говорить о существовании любой традиционной идеологии, включая либеральный консерватизм.

Частные предположения

Однако для нас Современность - это только внешний фактор, поскольку Россия (и все постсоветское пространство) в нее не включена. В течение семи десятилетий наша страна была под властью Утопии, т.е. была насильственным образом изолирована от общемирового контекста. Попытка подменить естественное развитие конструированием реальности закончилась закономерным крахом - и нас выбросило обратно в Историю. Россия оказалась перед лицом тех же вызовов, от которых пыталась уйти сто лет назад и которые теперь соединились с вызовами Современности. При этом ведь и рухнувшая Утопия остается с нами - она воплощена как в сознании, так и во многих общественных и государственных институтах (не зря Жан Монне говорил, что институты хранят память).

Таким образом, наша политическая реальность образована сосуществованием и взаимодействием трех разнородных слоев - Современности, Истории и Утопии. Каждый из этих слоев имеет свое идеологизированное выражение. Современности соответствует либеральная парадигма, так как структурирующей основой современного общества по-прежнему является либеральный консенсус. Истории - консервативная идеология, поскольку она базируется на принципах преемственности. Утопии - социалистическая идея, концентрирующая в себе многовековой опыт социальной инженерии.

Казалось бы, из такого деления вытекает, что либерализм, консерватизм и социализм должны быть основными идейно-политическими течениями, между собой совершенно не совпадающими и борющимися непримиримо. Однако на практике дело обстоит иначе.

Дело в том, что ни Утопия, ни История, ни Современность не существуют в чистом виде. Утопия живуча, но разрушена. История возобновлена, но ее реальность не ощущается. Современность рядом, но не у нас. Перефразируя известную марксистскую формулировку об "объективной реальности, данной нам в ощущении", можно сказать: Утопия - это нереальность, данная нам в ощущении; История - реальность, не данная нам в ощущении; Современность - реальность, данная не нам в ощущении. Поэтому наше сознание - квазиисторическое, постутопическое, околосовременное.

Это означает, что существование "чистых" идеологий в нашей стране невозможно. Идейно-политические течения у нас складываются из комбинаций всех трех элементов, и реальная структура политического спектра состоит из таких комбинаций. Впрочем, соединить все три в одном вряд ли возможно без риска впадения в крайнюю степень плюрализма. Даже В.В. Жириновскому такое не вполне удается. А вот парные сочетания вполне возможны, и мы можем увидеть их невооруженным взглядом.

Русский треугольник

Социализм и консерватизм настолько антагонистичны (ведь Утопия есть отрицание Истории), что их сочетание в рамках одной идейно-политической конструкции кажется невозможным. Тем не менее в российской политике такая комбинация существует. Более того, она является самой политически востребованной. Консервативно-социалистические установки господствуют в КПРФ, ЛДПР, "Родине" и даже во многом в "Единой России" (во всяком случае, на уровне риторики). Синтез консервативного (исторического) и социалистического (утопического) достигается через возведение Утопии в ранг традиции. Тезисы "Россия - левая страна", "СССР = Россия" хотя и не устраняют внутреннюю противоречивость конструкции, но позволяют придать ей видимость стройности и логичности. А для массового сознания "народно-патриотическая" идеология - не обязательно в коммунистическом варианте - оказывается пригодной со всеми противоречиями, так как отвечает заветным чаяниям значительной части общества. Она позволяет примирить ностальгию по советской стабильности, тягу к восстановлению исторической преемственности и стремление к большой Цели.

Социализм и либерализм, т.е. Утопия и Современность, не столь антагонистичны, но их комбинация менее популярна. Эта комбинация наиболее близка интеллигентскому сознанию, поскольку питается ее западническими, нигилистическими и советскими комплексами. Если "народные патриоты" разрешают основное противоречие своей идеологии через отождествление Утопии с традицией, то социал-либералы приравнивают к Утопии Современность (благо, сегодняшний Запад с его уклоном в welfare-state дает для этого некоторые основания). Кроме того, в течение последних двух лет социал-либерализм получил дополнительный импульс: "цветочные" революции позволили им отказаться от несвойственного утопическим течениям эволюционизма и с наслаждением предаться революционаризму.

Третья комбинация - Истории и Современности - как раз и порождает тот самый либеральный консерватизм. Надо отметить, что нынешний российский либеральный консерватизм весьма близок к своему западному аналогу позапрошлого века, что дает его критикам основания упрекать либеральных консерваторов в архаизме. Однако, если либеральный консерватизм устарел на Западе (как, впрочем, и любые другие идеологические системы), для российской ситуации он вполне пригоден. К тому же чем дальше заходит процесс деидеологизации, тем больше западный политический дискурс обнаруживает тягу к реидеологизации. И в этом смысле "архаический" подход к политике в один прекрасный момент вполне может оказаться самым передовым...

Субъектив

Тут мы, разумеется, вступаем в область сугубо субъективных оценок - то есть того, что в действительности определяет и формат, и контент. И, рассуждая субъективно, должен отметить, что описанный идеологический треугольник - не равносторонний. Первые две комбинации, включающие утопический элемент, гораздо дальше отстоят от третьей, либерально-консервативной, чем друг от друга. Утопия - сильнодействующий препарат, и включение ее в политическую "рецептуру" неминуемо ведет к нейтрализации других составляющих - будь то консерватизм (История) или либерализм (Современность).

В этом смысле мы вполне можем говорить о наличии в России правых и левых - в отличие от Запада, где смысл этих понятий сегодня во многом утрачен. Причем легко заметить, что политическая авансцена полностью занята левыми - социал-консерваторами и социал-либералами. Именно потому практически каждый российский политик, претендующий на активную роль, рано или поздно соскальзывает в социализм, если не провозглашая "левый поворот", то включая в свою повестку дня левые лозунги (ну или, по крайней мере, прибегая к социалистической риторике). Это гораздо проще, и этому легко найти оправдание в массовых настроениях. Вот только в действительности речь идет не о настроениях, а об их интерпретации. Причем, интерпретируя господствующие политические установки в привычном советском ключе, политический класс сам способствует их упрочению.

Получается замкнутый круг, выход из которого способны предложить приверженцы либерального консерватизма - единственные по-настоящему правые участники политического процесса в России. К сожалению, степень их участия все еще невелика. Да и степень зрелости, если вычесть десяток ярких фигур, тоже. Но взрослеть, участвовать и побеждать придется - иначе кто будет прокладывать стране дорогу из Истории в Современность?