Красный европеец

80 лет со дня рождения Юлиана Семенова

От редакции. Восьмого октября исполняется восемьдесят лет со дня рождения Юлиана Семенова, бесспорного автора № 1 в жанре советского политического детектива. Творчество и судьба писателя неотрывны от трагических судеб советской цивилизации, плоть от плоти которой был Юлиан Семенов, и отношения с которой у нас до сих пор так и остаются непроясненными.

* * *

Когда умер Сталин и вся страна рыдала, 22-летний Юлиан прыгал по кровати и, не боясь соседей, ликующе кричал: «Сдох! Сдох!».

Казалось бы, Семенову на роду было написано стать классическим интеллигентом-шестидесятником, а учитывая его неоспоримые литературные способности, возможно, даже писателем-диссидентом с последующим выдворением за кордон. Его отец Семен Ляндрес (фамилия Семенов была псевдонимом писателя) был другом и первым заместителем у Николая Бухарина в газете «Известия». Когда в 1952 году его арестовали, сын стал открыто и смело защищать отца, за что был исключен из комсомола и института Востоковедения (будущий Институт стран Азии и Африки).

Правда, со смертью Сталина студента Ляндреса восстановили, и он с отличием окончил институт, став специалистом по Афганистану и переводчиком с языка пушту. Первая его книга, повесть «Дипломатический агент», была посвящена приключениям одного из участников «Большой игры» в Средней Азии и Афганистане, офицера русской армии, поляка Ивана Виткевича.

Семенов с его преклонением перед Хемингуэем, неукротимой энергией и темпераментом был не из тех, кто мог вписаться в строгие советские рамки поведения. Его молодость прошла в кругу вольнодумной золотой советской молодежи. Он попал в «клан Михалковых», женившись на приемной дочери Сергея Михалкова Екатерине. Молодой Юлиан близко дружил с Андроном и много возился с маленьким Никитой.

Как же так получилось, что будучи евреем, сыном репрессированного, антисталинистом и вольнодумцем, Семенов стал литературным апологетом спецслужб советской России, певцом «красного чекизма»? Несмотря на свой антисталинизм, Семенов в своем творчестве выразил государственническую идеологию в сфере культуры, характерную для «михалковского клана», но не только для него. Это, возможно, объясняет, почему он сам как писатель осознано пошел на союз Слова и Власти (правда, только с властью Советской, причем в ее прогрессивном, не сталинском варианте).

Вот как, например, в «Бриллиантах для диктатуры пролетариата» в 1921 году убеждает вернуться в Советскую Россию писателя Никандрова будущий Штирлиц, тогда еще молодой чекист Всеволод Владимиров, впрочем, уже взявший себе псевдоним Максим Исаев:

– Я много раз задавал себе вопрос, – сказал Всеволод, – отчего в России печатное слово обладает такой магической силой? Отчего ему так верят и так его боятся? Мы держава крестьянская, бездорожная, разобщенная огромными пространствами… Слово связывало нацию, обладающую гигантской территорией, именно слово.

На это Никандров ему отвечает:

– Очень хорошо вы сказали, что среди наших пространств ничто не могло сплотить людей, кроме слова или насилия. Вот так и родилось великое государство… Вот и было две версии. Одна другой противополагалась. Одна версия была иваново-николаевская — кнут, штык, фельдъегерь, Сибирь. И сплотили свою Россию. А другая версия была от Пушкина к Достоевскому, к Толстому, к Чехову и Бунину. И эти сплотили свою Россию. Наверное, два медведя в одной берлоге все-таки живут, это неизбежно…

– Мы с вами в одной берлоге ужились… Вы представляете слово, ну а я, будем говорить, кнут… — усмехнулся Исаев.

– Государство и духовность, – вздохнул Никандров.

Альянс Власти и Слова, принятый как личная стратегия, рано или поздно порождает обвинения в коррумпированности и небескорыстности. А как же иначе? Ведь своя «мигалка», да еще какая по тем временам, была и у Семенова. При Союзе, когда выезд за границу был почти равен путешествию в загробный мир, он свободно передвигался по капиталистическим странам от Европы до Австралии и США, очень много по советским меркам зарабатывал, имел дачу в Крыму и квартиру в знаменитом Доме на Набережной.

Его успешность и приближенность к власти порождали слухи, что Семенов работал не просто с КГБ, но и на КГБ. Ведь сам Андропов «подкидывал» ему острые сюжеты для очередного бестселлера. Например, Андропов лично попросил его написать о деятельности наших разведчиков в тылу врага в годы войны, в результате чего и появились на свет «Семнадцать мгновений весны», и Андропов же выступил цензором его новой книги «ТАСС уполномочен заявить». Чекисты вообще очень привечали Юлиана Семенова. Однокурсник и близкий друг Евгения Примакова, писатель дружил с видными советскими разведчиками Шандором Радо («Красная капелла»), Вячеславом Керкоровым (прототип полковника Славина из «ТАСС уполномочен заявить») и другими, которые были консультантами его книг и фильмов. То есть, он знал, о чем писал.

Было бы глупо думать, что Семенов продался за загранпаспорт. В отличие от Михалковых, прекрасно встроившихся в постсоветскую реальность, Юлиан Семенов был убежденным красным романтиком, пусть и с человеческим лицом. У его варианта союза Власти и Слова были жесткие пределы допустимости. Семенов воспевал «апостолов революции» с Лубянки. «Ах, какие же одухотворенные лица были у этих апостолов революции, какие поразительные глаза, сколько в них дружества и открытости, братья по делу, рыцари духа» – в частности писал о первых чекистах (Кедрове, Уншлихте, Артузове и др.) он в романе «Отчаяние». Безусловным героем для него был Феликс Дзержинский, которому он посвятил серию романов под общим названием «Горение».

Будучи своего рода еврокоммунистом в его советском варианте, Семенов при этом выступал за открытые границы и частный бизнес при социализме. Удивительно, но еще в снятых в конце 70-х – начале 80 х годов фильмах по сценарию Семенова («Огарева 6», «ТАСС уполномочен заявить», «Крах операции “террор”») практически в открытую с экрана звучат речи о пользе материальной заинтересованности работников. Как говорит подпольный портной в одном семеновском фильме, «если частные портные не мешают социализму в Венгрии, то почему они должны мешать ему у нас? Я хочу, чтобы наши люди были одеты не как деятели эпохи военного коммунизма, а как внуки деятелей эпохи военного коммунизма!» В его фильмах сам Дзержинский неоднократно выступает как агитатор за хозрасчет и не уравнительную оплату труда. Помня, в чьи кабинеты был вхож Семенов, можно представить, кем втайне разделялись эти мысли, раз их пропускали на экран.

При этом Семенов образом Штирлица выражал и важные черты Советского проекта. Одна из самых главных его ценностей – знание. Оно является силой и добром одновременно. Опираясь на него как на рычаг, человек пытается перевернуть мир и увидеть новое небо и новую землю. Школа должна учить мыслить, говорил главный советский философ Эвальд Ильенков, и Штирлиц у Семенова наверняка подписался бы под этими словами. Он побеждает своих врагов прежде всего интеллектом, и именно интеллект дает ему возможность не преступить мораль. Вот почему Семенов не боится дискуссии с пастором Шлагом (для его речей в «17 мгновениях» он использовал свои записанные на диктофон беседы со Львом Аннинским), пастор для него не враг, нет – это еще один источник знаний и опыта. Но если пастор верит в Бога, то Штирлиц верит в разум. Разум для него средство достижения царствия Божиего на земле.

Как совместить служение идее добра с работой в штаб-квартире зла - разведке Гиммлера? Как, работая с палачами, не стать палачом? Уступка хоть в мелочи, в самой незначительной мелочи, нормам морали и закона наверняка перечеркнет все то реальное добро, которое несет труд разведчика… Он нашел для себя спасение, и спасение это было сокрыто в з н а н и и… именно з н а н и е помогло Штирлицу остаться человеком морали и закона среди рабов и слепых исполнителей чужой злодейской воли… Он много знал. Он состарился в тридцать один год. Он чувствовал себя древним и больным стариком. Только он не имел права умирать до тех пор, пока жил нацизм. Он обязан был смеяться, делать утомительную гимнастику, говорить ворчливые колкости начальству, пить любимые вина Гейдриха, не спать ночами, побеждать на теннисных кортах, нравиться женщинам, учить арабский язык - словом, он обязан был работать. По законам морали. И никак иначе. (Ю. Семенов. «Альтернатива»)

Утопичность этих формулировок очевидна, но, думается, Семенов был тут искренен. Штирлиц у него постоянно рассуждает про себя, рефлексирует. Очень часто эта рефлексия кажется искусственной, надуманной, его внутренняя речь - неправдоподобно литературной и слишком сентиментальной. Впрочем, все это парадоксальным образом не мешает Семенову создавать острое действие. Будучи мастером выражать в художественной форме политическую интригу, он был чрезвычайно успешен в кино. Как Семенов сам говорил, «по моим книгам очень легко снимать. Режиссеру достаточно открыть роман, сказать оператору “Мотор” и следовать тексту». По его сценариям сняты не только знаменитые «Семнадцать мгновений весны» (кстати, он почему-то был единственным из творческой группы фильма, кто не был выдвинут на Государственную премию, отчего сильно переживал), но и другие популярные фильмы о спецслужбах той эпохи: «ТАСС уполномочен заявить», «Петровка 38», «Огарева 6», «Противостояние», «Бриллианты для диктатуры пролетариата», «По тонкому льду» (занял третье место в прокате в кинотеатрах СССР в 1966 году), и др.

Семенов всячески приветствовал перестройку, с огромной энергией он взялся за открытие первой частной газеты в СССР, которой сам и придумал название – «Совершенно секретно». Успех опять был сногсшибательный. Казалось, впереди открываются новые сказочные горизонты. Но вдруг что-то резко пошло не так. Перестройка стала заходить куда-то не туда.

В отличие от китайского варианта, Семенов не отделял реформы в экономике от реформ в политике. Все должно было идти единым пакетом – вся свобода сразу. Прогрессивны и абослютно утопичны были его предложения превратить всех работников в собственников предприятий и выплачивать им процент с прибыли, упразднить все министерства кроме самых центральных, продать всю землю СССР его гражданам и проч. Впрочем, он был не одинок. Вся страна из лучших побуждений неслась на всех парах к своему краху.

Поэтому Семенов фактически не смог пережить Союза. В конце мая 1991 года его разбил инсульт, и последние два года жизни он провел в абсолютно беспомощном состоянии, прикованным к постели. Для человека кипучего действия, которым он всегда был (его кумиром с юношеских лет был Хемингуэй), любившего приключения, выпить и подраться, это было предельно мучительно. Его друг Керкоров, когда вышел от больного Семенова на его даче в Красной Пахре, сказал: «Уберите все ружья. Если Юлик до них доберется, то сомневаться не будет ни секунды».

Последний роман из цикла о Штирлице, опубликованный в 1990 году, называется «Отчаяние». В нем Штирлица сразу арестовывают после возвращения в СССР и мучают в бериевских застенках, заставляя из каких-то малопонятных соображений участвовать в какой-то такой же малопонятной интриге. Убивают его жену и сына. Штирлица настигает отчаяние. Он говорит себе, что начал правдиво говорить с собой только в тюремной камере, куда его посадили свои:

«А ведь все то, о чем я сейчас думаю, было мне известно давным-давно, но я сознательно отталкивал факты, запрещал себе ставить вопросы, а пуще того – думать об ответах. Я знал, что эти вопросы требуют ответа, знал! Ну и как объяснить то, что ты добровольно делал из себя идиота?!... Неужели идее нужны идиоты?.. Ты верил, что Каменев, Бухарин, Рыков, Радек, Кедров, Уншлихт - шпионы и враги?

Ты никогда не верил в это, сказал он себе и почувствовал освобождающее облегчение. Но тогда отчего же ты продолжал служить тем, кто уничтожил твоих друзей? За что мне такая мука, подумал он. Почему только сейчас, у своих, ты должен исповедоваться перед самим собой?! Это не исповедь, а пытка, это страшнее любой пытки Мюллера, потому что он был врагом, а моих друзей убивали мои же друзья...»

Можно, конечно, видеть в этих словах конъюнктурность. Наверно, отчасти это так и было. Уж слишком карикатурными, беспримесными злодеями выведены в «Отчаянии» Сталин, Абакумов и иже с ними. Но ведь Семенов никогда бы не смог отказаться от вещей, бывших всю жизнь для него святыми, его символом веры: Ленин, Дзержинский, НЭП, социализм с человеческим лицом. Похоже, он формулировал тут вопросы, на которые не только Штирлиц, но и он сам не мог дать ответа. Вот и наступало отчаяние...

       
Print version Распечатать