Конец истории

Летом этого года побывали с женой на пленэре в Бизерте (Тунис), организованном Фондом сохранения исторического наследия им. А.А. Манштейн-Ширинской. Соответственно, об этом и текст: об истории, о наследии, о памяти.

Пленер был посвящен русской эскадре, которая, отступая от Красной армии, вышла в 1920-м году из Севастополя (с семьями, женами, детьми) — и, проплыв Босфор, Дарданеллы, вышла в Средиземное море. Более 30 военных кораблей с экипажем, вооружением, обогнув Европу - никто не хотел предоставлять им стоянку: мало ли что придет в голову отчаявшимся морякам? легко могли захватить любой порт - эскадра бросила якорь у бывшего Карфагена.

* * *

Бизерта - самая северная точка Африки. Этот важный стратегический порт французы держали, сколько могли – даже после предоставления Тунису независимости еще несколько лет удерживали город за собой. Он обозначен на любой карте, но туристов почему-то нет. Смесь европейской архитектуры Средиземноморья и совершенно удивительных арабских кварталов. Узкие улочки, на которых с трудом могут разминуться двое — обязательно нужно поклониться друг другу, посмотреть в лицо. Людей неожиданно много, выложены товары «для своих», туристы сюда не суются, на нас поглядывают с любопытством. Натянутые между домами покрывала дают тень даже в полдень. Под ногами ходят петухи и куры, возле бань сложены дрова. Крошечные парикмахерские на одно кресло, в котором обязательно кто-то сидит (самодельные витрины, оформлены какими-то фотографиями и вырезками из журналов). Смесь Востока и по-своему понятого европейского шика 50-х годов. Но всё гармонично по цвету (много белого, который всё объединяет, как белый лист бумаги под рисунком). Резкий контраст света и тени (арки кажутся почти черными), узкая лента ослепительно-синего неба между домами и минареты, с которых то и дело доносится крик муэдзина, записанный для экономии на магнитофон.

* * *

Когда мы собирались в Бизерту на место последней стоянки русской эскадры, то имели довольно смутное представление о целях пленэра. Тунис, пляжи, дешевый отдых, что ещё? Мы же современные люди, 21-й век, другой ритм жизни... (Вспомнились неловкие встречи в детстве с ветеранами, которые даже говорили на каком-то другом языке). К тому же никого из участников истории не осталось в живых — когда Тунис перестал быть французской колонией, последние русские переехали в Европу, некоторые даже забрали с кладбища прах своих предков.

Зачем мы там? «Почтить память»? Отсалютовать ветеранам, как пионеры? История... Зачем она вообще сегодня нужна? Раз уж нас там специально для этого кормили и поили, то решил разобраться: память — польза от нее или вред?

* * *

Если исходить из ценностей «экономика - прибыль - частная жизнь», то очевидно же, что вреда от памяти гораздо больше, чем пользы. Гораздо удобнее жить одному (выгодно, комфортно): получил хорошее образование, овладел профессией и езди по всему миру, ищи повыше зарплату. Отдыхаешь в Сингапуре, все тебе улыбаются, и у самого всегда хорошее настроение (не переживаешь за глупых дураков-родственников). Ни за что не отвечаешь, легко переключаешься с одного дела на другое, хорошо приспосабливаешься.

Если хочешь добиться успеха, то память-история только мешают. Не сломаешь старый дом, чтоб построить на его месте торговый центр — если вспомнишь, что бегал тут в детстве, яблоки рвал.

Или, например, затопить деревню для постройки электростанции — тоже трудно, если вдруг вспомнил, что здесь жил великий поэт Сергей Есенин.

Даже кладбища не нужны: пока можно различить на могиле имя, как ее сравнять с землей и сделать автостоянку? Очень непросто выдрать из земли крест с чьим-то именем, особенно если помнишь, кто под этим крестом лежит. Т.е., как ни крути, отдельно взятому человеку память мешает ВСЕГДА. Память — это же реальная несвобода, а кто и когда хотел быть несвободным?

* * *

Например, в 18-м веке в России вдруг оказались никому не нужны архивы, старые бумаги, летописи — Просвещение сформировало тренд «новое лучше старого», и люди, каждый в отдельности, думаю, испытали облегчение (это же какой труд регулярно переписывать летописи, столетней давности акты, следить за их сохранностью, переносить их на более современные носители, зачем?) Тысячи документов пылились, неразобранные, их ели мыши, в них «заворачивали семечки», и когда граф Мусин-Пушкин объявил, что будет платить за «старые бумажки» живые деньги — ему со всех сторон понесли бесценные документы. Представляю себе: приезжает епископ в один из монастырей и спрашивает: где тут у вас архив? Настоятель бледнеет... мама дорогая... где архив? Все забегали, наконец, выносят кучу рванья... Она попадает к Мусину-Пушкину, а у того начинают шевелиться волосы на голове: «Слово о полку Игореве»...

А, с другой стороны, ну и что? Ну «Слово», ну «о полку»... Что нам теперь, чаю не пить? А по телевизору футбол, матч века...

* * *

Похоже, что память представляет какую-то ценность только в случае, когда иерархия выстроена по-другому: не частное лицо на вершине (со своим чаем, телевизором и т.п.) - а хотя бы двое-трое, семья, общество. Род.

Когда человек хочет быть не сам по себе - а частью. Частью семьи (для этого заказывают портреты родственников, делают надгробия на кладбищах и даже время от времени их реставрируют). Частью страны (коллективная память = история).

* * *

1920-й год: заходит в африканский порт эскадра кораблей, несколько тысяч русских людей сходят с берега, и тут начинается самое удивительное — они начинают там восстанавливать потерянную Родину. Никто не разбежался каждый в свою норку, никто ничего не забыл (чтоб побыстрее приспособиться-ассимилироваться, чтоб «лишь бы выжить»). Сумели организоваться — трудно, мучительно, другой климат, другая культура, другой мир — но нашли общий язык с местными властями, создали общину, наладили быт, открыли церковь, школу для детей, гардемаринское училище... Французы, конечно, молодцы, понимали, что ситуация необычная: сотни людей учатся непонятно у кого - старшие офицеры учили детей прямо на кораблях, в случайных помещениях, непонятно чему, по какой программе — что потом с ними делать? И они решают утвердить эти самодельные «аттестаты», приравнять к государственным — чтобы ребята-выпускники могли потом продолжить образование в высших учебных заведениях. Но кто-то же должен был с этими французскими колониальными властями договориться, убедить, объяснить, чудо!

Русские в Африке регулярно устраивают совместные праздники... свое кладбище... русский мир... Ага, вот в чем дело: мир (в смысле мiр) - если нет истории, то никакой мiр не складывается. Трудно создать целое=замкнутое без «Слова о полку Игореве». Не бывает мiра, который возник буквально вчера из ниоткуда.

Первая волна эмиграции именно поэтому сохранилась в истории: у них у всех была общая ценность – память — и они очень боялись ее потерять. Все следующие волны эмиграции, как понятие, не существуют – просто потому, что у них этой коллективной памяти нет. Живя вне истории, они не создают мiра. Другая иерархия.

Вторая эмиграция бежала из ненавистных Советов (им не вспоминать, а хотелось, наоборот, забыть поскорее).

Третья ехала конкретно чтобы состояться «там», какая к свиням память...

Четвертая вроде бы и вовсе не уезжала никуда (хоть никогда и не вернется)...

Сегодня в Европе живет несколько миллионов русских — успешных, талантливых, состоявшихся (и слава Богу!) — но память-история к ним почему-то не прилипает, не оседает на них загадочной пылью. Трудно представить, что кто-то потом будет вспоминать их, как явление (организует пленэр, пошлет художников изучать-описывать). Некуда прийти и показать, как на первую русскую эмиграцию: «вот они были». Или «вот они сделали». Или хотя бы «вот они умерли» (кладбище).

* * *

Единица измерения истории – это человеческая жизнь, только ей можно измерить температуру исторического события и его величину. Но как только исчезло понятие «смерть» (мысль, что кто-то будет ходить на твою собственную могилу даже не приходит в голову, нет больше в культуре такой задумчивой темы) – жизнь без смерти стала как бы бесконечной, а пользоваться «бесконечностью», как линейкой, затруднительно. Единица измерения истории «жизнь» становится неопределенной – соответственно, исчезает само понятие «история». Начавшись с первых захоронений (пирамиды, курганы и т.п.), история заканчивается ровно в тот момент, когда из культурного обихода окончательно выпадает понятие «смерть».

История превращается в новости, в сериал, ежегодные чемпионаты, футбол-актуальность. Ну и что? А вот: если исчезло целое, то часть (частная жизнь) тоже, к сожалению, утекает сквозь пальцы. (Заметил за собой: как только стал забывать футбольную историю — кто когда какой мяч забил, в каком году — как только потускнел мой футбольный мир с трансферами, шансами на выход и т.д. - перестал быть частью армии болельщиков - мне почему-то и футбол стал неинтересен. Посмотрю полчаса за ужином английскую премьер-лигу — и хорош).

Иллюстрация: Константин Сутягин, Бизерта, 2012

       
Print version Распечатать