1.

Дискуссия о роли и месте современных политиков в настоящем и будущем относит читателя к другим важным – старым, но актуальным – вопросам. А именно: о роли личности в истории и о том, как все же быть с вольными ее интерпретациями (чтобы не сказать: фальсификациями)? Вопросы эти взаимосвязаны. Что, скажите, фальсифицировалось так часто, как роль личностей в истории? Разве что факты, связанные с сокрушительными поражениями и чудовищными преступлениями. Или – с победами и благодеяниями тех, кого считают врагами…

С прошлым – проще. Чем дальше в глубину веков – тем меньше комментариев, предположений, версий, размывающих ясность летописей и хроник. Меньше оценок… Такая-то и такой-то разделили и присвоили такую-то страну. А вон тот пошел войной на такого-то, осадил N-скую крепость, но не взял и подписал мир. А сей имярек обвинил другого в измене и казнил; и прочих изрядно.

Нет, хроники не идеальны. И в них много и льстивых, и оскорбительных оценок, связанных, например, с тем, кого почитал или боялся хроникер, и кого ему велели «пригнуть», а кого – прославить. И некто становился славнейшим и храбрейшим (или – ничтожнейшим и мерзейшим). Многое добавляют к картине археологические находки. А то – сличение летописей разных стран. Хитрые шутки шутит разноплеменность языков. Так для нас Иоанн IV – Грозный, а, например, для англичан он – the Terrible – ужасный: вот такая разница…

Будущие историки столкнутся со множеством трудностей. Об одном и том же человеке и событии они найдут кучу противоречивых свидетельств, густо окрашенных эмоциями и туго продиктованными интересами. Они отсмотрят километры и мегабайты видео, прослушают часы аудио и узнают, что такой-то был избран с таким-то числом процентов, но глядь – тут как тут комментаторы: одни ласкаются: «За него голосовали сердцем!», другие бурчат: «Людей закодировали, а итоги сфальсифицировали». Все ж таки, хотя и в древности оценки зависели от ангажемента, сбивающих с толку было меньше.

И еще: нынче от этической оценки личности и ее действий зависит куда больше, чем прежде. Спасибо, будь они неладны, быстрым и массовым коммуникациям. Раньше кто мог судить о текущих делах по их отличию от прежних или по сходству? Единицы. А нынче? Да кто угодно. И чуть что – провести аналогии. С Брежневым, Хрущевым, Сталиным…

Вспомним бурный публичный спор по поводу пассажа в учебнике истории о Сталине как «эффективном менеджере». Думаете, шум вызвало это, в целом, верное (его эффективность как управленца и правда была высока) суждение? Отнюдь. Шум вызвало молчание о том, что генералиссимус был душегубом.

2.

А имеет ли все это отношение к, собственно, истории? Или для нее важны лишь даты и места рождений, смертей, битв и заточений; должности, награды, подписи на приговорах и пактах? Важно ли для нее, только то, с какого по какое число в СССР имелась советская власть? И сколько при ней репрессировали народу? Что мешало авторам советских учебников (если уж они были советские) прямо писать: за такой-то период расстреляно и ликвидировано иными средствами столько-то миллионов. И что мешает делать это сегодня? Ведь для советского человека казнь или изоляция врага одноименной власти – явное благо. А для несоветского – очевидное зло.

И имеет ли для истории значение, была ли эта власть и ее действия «великим, но неудачным опытом» или «страшным преступлением XX века»? Важно ли, когда и при чьем участии был подписан «Пакт Молотова-Риббентропа» и сопутствующие ему секретные протоколы? Или нужно этически оценивать его последствия? Допустим. И что? В 1939 году Красная армия вступила на территории Польши, балтийских стран и частично – Румынии. Это – факт. История. Но… «принесла ли она им освобождение» или «оккупировала»? И чем были репрессии против тысяч тамошних военных, чиновников, помещиков, капиталистов, интеллигентов, рабочих и крестьян – «утверждением народной власти» или «расправой»?

Когда дело касается фактов, все спокойно, но как дойдет до оценок – очень непросто. Ибо если они не важны для истории, то важны для людей. Например, для тех, кто 20 лет назад в миллионном числе проводил Балтийскую цепь свободы – пролог отсоединения Прибалтики от Союза. Или для тех, кто с этим не хочет смириться. Как и вообще – принять, что с самой сутью «красного проекта» – несвободой – покончено. Понятно: те, кто желает в той или иной форме повторить «великий эксперимент», не хотят, чтобы его публично именовали смертоубийством, а его деятелей – извергами. А те, кто не хочет повторения, скрежещут, когда им кажут кино с дедушкой Лениным, сусальную передачу о Молотове или о походе на Финляндию.

Кстати, почему в названии придуманного финнами знаменитого коктейля упомянут только Молотов? Где Риббентороп – олицетворение Германии, отдавшей край озер и ферм Суоми на растерзание большевикам? Думается, дело не в длине и сложности фамилии. Риббентроп на них не нападал…

Что делали финны, поджигая советские танки «коктейлем Молотова» – «убивали наших ребят в буденовках» или «не давались в лапы красному зверю»? Как выясняется – и то, и другое. Ответ зависит от позиции вопрошающих и отвечающих. При этом и тех, кому буденовка чужда, и тех, кому она мила, странно обсуждать в контексте патриотизма. Буденовки больше нет. Как и той Родины. Но люди (при большинстве таких, кому плевать) энергично, чтобы не сказать «яростно», спорят об этом здесь и сейчас. И их немало. И спор этот не между кем-то в Прибалтике и кем-то в России. Не секрет, что и для иных наших сограждан знаменитый «бронзовый солдат» – оккупант, а для других – исключительно воин света. Так и полководцы времен гражданской войны, сражавшиеся на разных сторонах, вызывают у кого-то ненависть, а у кого-то – почтение. И смешать эти эмоции – типа соорудить коктейль «Колчак-Фрунзе» – не получается.

И это значит, что конфликт между «красными» и «белыми» в нашем обществе не изжит. Гражданская война не закончена, но идет в «холодной» фазе. Еще не все дорешено, господа и товарищи.

3.

И пока это так, остается место для вольных интерпретаций истории. Достаточно написать: Красная армия провалилась в «Зимней войне». Или наоборот – сказать, что победила. Ведь и то, и другое – верно: ну да, разгромить не смогли, но часть территории-то ведь отобрали...

Похоже, речь идет далеко и не столько о фиксации фактов, сколько об отношении к ним. А оно у нас принято трепетное – как к наследию. Сундуку, доставшемуся юной и крепнущей России от почившего в семидесятилетнем возрасте дряхлого Союза. А к наследию как относиться? Это – было, это – наше, и нам с этим жить. Но если оно так неприглядно, как жить-то с ним? Стыдно же. Позор. Или, может, надо его принять, заявив: это не позор наш, а гордость? Или еще способ – спрятать, молчать и никому не показывать.

А, быть может – разобраться: наследуем ли мы темные дела советских времен? Нужно ли, считать Россию наследницей СССР? Не досталось ли нам все то, что мы получили из прошлого доброго и славного – великие стройки и произведения искусства, знамя над Берлином, Гагарин и синхрофазотрон – не благодаря советской власти, а вопреки ей? Кто и что мешает нам видеть в этом свидетельство великого и неодолимого творческого духа братских народов, а не достижения «красного проекта».

Но, - говорят, - из матери-истории слова не выкинешь. Ей, - говорят, - равно ценны и партия, и Ленин. И Троцкого на фотографиях восстанавливают… Ну и ладно. Он и в Мексике Троцкий. И потом – кому вожди, а кому наоборот. И если они ценны науке истории, то ценны ли России?

Вопрос о наследии не прост. Кому-то достаточно принять воспоминания и знаки. Кому-то довольно матчасти и капиталов. Но для сохранения преемственности стран, культур и поколений важно наследовать цели.

То, ради чего существуют страны, народы и государства.

Совпадают ли цели нашей России с целями СССР? И если совпадают хотя бы частично – то в чем? И если цели совпадают, то, как обстоят дела со средствами? Можно ли достичь таких целей другими способами? Каковы они? Это – вопросы, решение которых, видимо, поможет найти ответы и на ряд других. Возможно – важных для поколения, пришедшего после коммунизма.

4.

Нужно ли брать с собой в настоящее и будущее все чохом? Или от многого – лишнего – можно отказаться? От того, что мешает строить новую Россию.

Но – стоп! Пошел разговор о будущем. А мы толкуем о наследии. Стоит ли так легко переходить от истории – к будущему, к строительству, проектированию, стратегии? Но разве стратегия – не продолжение истории? Что есть разработка стратегии, как не вдумчивая и тщательная работа над ошибками (о чем не так давно говорил в одной из лекций Ефим Островский)?

Ясно, что к работе над ошибками готовы не все. Больше того, не все умеют их признавать, понимать и исправлять. Не все желают с ними работать. Это трудно, неприятно, а порой и страшненько. А нередко, видимо, сопряжено и с узнаванием о мерзком. И даже, возможно, с покаянием. И вообще, видимо, такая работа и возможна-то не всегда.

Но, похоже, без нее не обойтись. Иначе борьба вокруг исторических личностей, их роли и деяний, будет идти не в академических залах, и не на страницах изданий, а в политической повседневности. А ее участников будет разделять не линия столкновения суждений, а фронт «холодной гражданской войны».