От редакции. История и философия науки – с 2005 года в России обязательная дисциплина для всех аспирантов любых высших учебных заведений. Тем удивительнее, что «чистых» специалистов по философии науки и техники в стране не так много: знания в этой области – результат дополнительной переквалификации физиков, биологов или историков философии. Значит, форсированное введение этой дисциплины как общеобязательной имело в виду не наличие собственных кадров и разработок, а ожидаемое влияние на интеллектуальную культуру. Что такое «исследования науки и технологий» (Science and Technology Studies, STS) в США и других странах? Как оно влияет на современную культуру? – на эти вопросы отвечает ведущий в России специалист по STS Ольга Столярова. С Ольгой Столяровой беседовал редактор «Русского журнала» Александр Марков.

* * *

Русский журнал: Сначала самый простой вопрос: зачем нужна наука о науке? Что за этим кроется: стремление американских учёных выйти из своих тесных дисциплинарных клеток и почувствовать себя участниками большого научного процесса? Или же дать многочисленным экспертам в государственных органах и частных компаниях наиболее прямой путь к тайнам и достижениям современной науки, многие из которых понятных лишь нескольким специалистам в мире?

Ольга Столярова: Прежде всего – STS – это инициатива не ученых-естественников, а, скорее, гуманитариев и социальных ученых – философов, историков, социологов, предмет исследования которых – науки и технологии. Правда, среди социологов, историков и философов науки и техники немало людей с бэкграундом в естественных и точных науках (наиболее известные примеры – Питер Гэлисон, Эндрю Пикеринг), однако, как правило, они не являются практикующими учеными-естественниками. Получив первое образование в области физики, биологии или химии, они впоследствии защищали магистерские и докторские диссертации по философии и социологии, связав свою дальнейшую научную судьбу с социо-гуманитарными науками.

Это, кстати, дает основания некоторым ученым обвинять адептов STS в том, что, в качестве компенсации за собственный неуспех в естественных науках они, как считают их обвинители, заняли критическую и деструктивную позицию по отношению к точному естествознанию и научной рациональности. О том, что некоторые ученые-естественники принимают STS в штыки, свидетельствует знаменитое «дело Сокала» (в середине 90-х годов прошлого века физик Алан Сокал выступил с серией разоблачений «постмодернистских критиков науки», чем инспирировал большую полемику между социологами науки и учеными, получившую название «научных войн»).

Но далеко не все ученые стали яростными противниками STS. Многие вполне лояльно и даже заинтересовано относятся к STS и допускают социологов науки в свои лаборатории для проведения «полевых исследований». Мы знаем также примеры «глубокой междисциплинарности» – бельгийский профессор Изабель Стенгерс, будучи ученым-химиком и многолетним коллегой нобелевского лауреата в области химии И.Пригожина, является в то же время признанным историком и философом науки, авторитетным для STS-исследователей автором.

Безусловно, за интересом к STS положительно настроенных ученых, как и за проектом STS в целом, стоит, среди прочего, широта взглядов, которую можно трактовать как возврат к несколько подзабытым идеалам Просвещения. Как мы помним, философы Просвещения полагали, что способностью суждения, или «естественным светом разума», обладает любой здравомыслящий человек, и что мир не делится на «мудрецов» и «простецов». Поэтому можно сказать, что STS являет собой сегодняшний вариант Просвещения в том смысле, что ключевая интенция STS – критика позиции ученых-узурпаторов знания, которые «во имя прогресса науки» навязывают «единственно правильную» модель познания и результаты познания «некомпетентной публике».

РЖ.: Как бы Вы сформулировали для наших читателей основной принцип STS? Ведь это не похоже ни на философию науки, ни на методологию науки, ни на социологию науки, к которым привыкли мы.

О.С.: Да, кроме критики и отрицания, STS обладает, конечно, позитивным содержанием. Я бы сказала, что, напротив, STS похожа и на философию науки, и на историю науки, и на социологию науки и на философию техники, поскольку эти дисциплины и традиции входят в STS как ее составные части. Однако же, Вы правы в том, что STS – это нечто особенное, это синтез вышеперечисленных, а также ряда других дисциплин и направлений. Можно было бы сказать, что основным принципом STS является междисциплинарность, но это мало на что проливает свет.

Как говорят сами участники STS, ее наиболее важная особенность заключается в стремлении стать демократическим форумом, на котором «все здравомыслящие люди» получают возможность высказаться о той роли, которую наука и техника играют в их жизни и обсудить как положительные, так и негативные результаты развития науки и научной рациональности. А для того, чтобы такое обсуждение могло состояться, необходимо понять, что наука – не Священное Писание, надиктованное Создателем, судить о котором простые смертные не в праве. Поэтому активисты STS считают важным «открыть черный ящик науки» и показать, как работают ученые, какие повседневные практики и обстоятельства, а также артефакты культуры (мы привыкли считать их преходящими и «внешними» по отношению к науке, изучающей «вневременную реальность») скрываются за формулировкой «ученые доказали, что…», которая имеет почти магическое воздействие на «простецов».

В частности, после определенных процедур «расколдовывания науки» становится более понятно, почему разнообразные продолжения начала фразы «ученые доказали, что…» зачастую противоречат друг другу, и каким образом ученые договариваются между собой, если они договариваются. Как сказал один из теоретиков и практиков социологии науки и STS, Гарри Коллинз, «стабильное знание подобно кораблю в бутылке. Когда мы смотрим на него в данный момент в его завершенном виде, по крайней мере, как наивные наблюдатели, мы не можем вообразить, что это был просто набор палочек. Уже невозможно увидеть, как корабль попал в бутылку; однако он оказался там благодаря деятельности человека». Задача STS – показать, как «корабль попал в бутылку».

С моей точки зрения и, как минимум, для меня, основной принцип STS – это историзация знания. Не в том смысле, что STS-исследователи заняты исключительно историей науки и ретроспекцией, а в том смысле, что они показывают, что и актуальное знание (то есть такое, которое сегодня считается всеобщим и необходимым, отражающим «объективную реальность») – является продуктом времени. На мой взгляд, это говорит не о релятивизме (как противоположности реализму), но скорее о важности категории времени, которую сегодня даже точное естествознание начинает принимать всерьез. Не все бы, наверное, согласились со мной относительно основного принципа STS. Например, Гарри Коллинз постоянно подчеркивает, что он занимается не историей, а описанием актуальных событий.

РЖ.: Что является основным предметом STS – общее или уникальное, ординарное или передовое, нормативное или эксцентричное в развитии науки? Или всё вместе? И как эти категории переосмысляются в системе STS, которая, как я понимаю, не допускает привычного с романтической эпохи противопоставления "гениев" и "ординарных людей"?

О.С.: Я думаю, что STS готова признать и «гениев», и «ординарных людей», и наши представления о таковых, но, опять же, как продукт истории, культуры и общественных отношений. Интересно, что представление о гениальности и, соответственно, ординарности менялось от эпохи к эпохе. Еще более интересно, что, если в эпоху Возрождения право судить о гениальности предоставлялось философам, а в эпоху романтизма художникам и поэтам, то в новейшее время в дело вступили социологи, физиологи и генетики – не свидетельствует ли ускользающая объективность «гениальности», а также то, что мы все время перепоручаем ее разным экспертам, в пользу своей историчности?

То же касается и прочих наших оценок. Такие оппозиции, как «общее-уникальное», «передовое-отсталое», «нормативное-эксцентричное» и т.д. не являются исключениями. История науки знает немало примеров, когда «передовое» оказывалось «отсталым», а «эксцентричное» «нормативным» и наоборот. Но это не значит, что нам остается лишь разочароваться в нашей способности суждения. Нам следует просто помнить, что мы с нашими оценками принадлежим времени.

Поэтому вместо противопоставления «общего» и «уникального» я бы предложила подумать о парадоксальной «уникальности всеобщего», то есть о том, что даже, казалось бы, незыблемые «законы природы» обладают сингулярностью исторического бытия. И принципиально здесь не в то, что они когда-то были «открыты», чтобы впредь служить нам вечно, а то, что «сама природа, – как говорил один из моих любимых мыслителей, А.Ф.Лосев (и в этом он следовал Гегелю и другим философам-диалектикам), – делается понятной только через историю»[1], потому что «природа есть момент истории»[2]. Это утверждение очень созвучно STS.

Отсюда, из этого внимания к истории, культуре, социальным отношениям, в которые включена природа, и, соответственно, наука о природе, проистекает междисциплинарность STS. И отсюда же – такие, неожиданные на первый взгляд, сочетания предметов изучения в исследовательских проектах STS, как наука и повседневность, политическое регулирование и технологические инновации, идеология и производство, медицина и искусство.

Вот несколько примеров STS-проектов, которые сегодня осуществляются в крупных университетах мира: «Исследование разнообразия в науке, технологии и медицине» (Массачусетский технологический институт, США); «Технологическая конструкция личности» (Массачусетский технологический институт, США); «Нейромаркетинг: исследование взаимодействия ученых-неврологов и теоретиков рынка сбыта» (Оксфордский университет, Великобритания); «Изобразительные технологии в науке» (Корнельский университет, США); «Человеческое тело как исторический и социальный конструкт» (Эдинбургский университет, Великобритания); «Социо-технические утопии и политическое регулирование науки и технологии: кросс-культурный анализ» (Гарвардский университет, США). Мы видим, что смешанным объектам изучения отвечает смешение дисциплин: в этих проектах переплетаются элементы социологии, антропологии, истории, философии, этнографии, экономики.

РЖ: Наука о науке вскрывает общие принципы роста и развития научного знания и его социального функционирования. А как в ней решается вопрос об индивидуальном опыте, о роли индивида в истории науки или в истории социального функционирования науки? Не является индивид некоей "переменной" в сравнении с постоянными данными исторического прогресса.

О.С.: Я бы все же с осторожностью говорила о том, что STS вскрывает общие принципы роста и развития научного знания. Скорее, она показывает, что и «общие принципы» подобны «кораблю в бутылке». Но поскольку социология, и, в частности, социология науки, играет существенную роль в STS, последняя заимствует из нее элементы как количественного, так и качественного метода и балансирует между объяснением и пониманием.

Некоторые представители STS продолжают линию социолога научного познания Дэвида Блура (если копнуть глубже, то Эмиля Дюркгейма) и стремятся отыскать в социальном устойчивые («объективные») структуры, которые могли бы стать источником объяснения науки и прочих видов человеческой активности; при этом иные, как, например, создатели «теории акторских сетей», полагают, что само «социальное» нуждается в прояснении и деконструкции.

Что же касается «роли личности в истории», я думаю, что эта проблема в терминах STS звучит как оппозиция «актор-структура». Чем больше объясняющей силы мы вкладываем в «объективные социальные факты» и их организацию, тем меньше ее приходится на действующего индивида. Сторонники «деконструкции социального», по очевидным соображениям, делают выбор в пользу социального атомизма. Однако, любая экстремальная позиция ущербна. Важнее всего, хотя, наверное, и труднее всего, удержать «золотую середину» и при этом не скатиться в тривиальность.

РЖ: Что может дать STS для понимания развития гуманитарных наук? Гуманитарное знание, как знание компетентное и экспертное, должно находиться в горизонте видения этой дисциплины, посвященной естественным наукам, но как оно входит в этот горизонт? Какие черты гуманитарного знания выделяются? Как соотносится социальная значимость гуманитарного и естественнонаучного знания?

О.С.: Философские оппозиции определяются друг через друга: «бытие» противоположно «становлению», «сознание» – то, что остается после вычитания «материи», «культура» начинается тогда, когда заканчивается «природа», «субъективность» правит бал там, откуда уходит «объективность» и, соответственно, «науки о духе» определяют себя на фоне «наук о природе». Я полагаю, что мы не в состоянии открыть чистую каузальность на какой-либо одной стороне любой из оппозиций, но всегда пребываем в ситуации круга.

Так, когда STS вторгается в сферу естественных наук и изменяет наше представление о последних, это бумерангом возвращается к социо-гуманитарным наукам и, конечно, влияет на их самоидентификацию. 12 лет назад Бруно Латур написал статью, посвященную именно этому вопросу, которая называется «Когда вещи дают сдачи: возможный вклад “исследований науки” в общественные науки». Она есть в русскоязычном Интернете, и всех заинтересованных я к ней отсылаю.

Латур говорит о том, что STS приводит к очень важному выводу, а именно, что естественные науки по своей природе конструктивны, то есть, они не столько «открывают», сколько «изобретают» мир. А это означает, что их объекты, природные и культурные «вещи», наделены историей и своеобразным внутренним сопротивлением (так как они – предметы не абстрактно-изолированные, а принадлежат конкретному человеческому опыту).

Это, в свою очередь, приводит к новому пониманию «объективности» естественных наук и параллельно разрушает привычные представления о «субъективности» гуманитарного знания, а также об «объективности» объясняющих социальных наук, которые стремятся копировать строгость точного естествознания. Но не стоит забывать и о том, что сама STS также находится внутри круга и не является точкой отсчета. Я думаю, что большой ошибкой для STS было бы настаивать на собственной исключительной социальной и эпистемологической значимости, то есть «занять точку зрения Бога» и судить о прочих науках «из ниоткуда». STS также принадлежит времени со всеми вытекающими отсюда последствиями.

РЖ: Наконец, можно ли считать STS до некоторой степени гуманитарной дисциплиной, если она постоянно выстраивает исторический горизонт науки и технологий и постоянно его критикует и "отодвигает"? Такая модификация предмета, одновременно теоретическое и критическое отношение к нему, свойственна скорее гуманитарным, чем естественнонаучным дисциплинам, с их презумпцией метода и эффекта.

О.С.: Конечно, STS – это гуманитарная дисциплина в том смысле, что она оценивает «природу» и естествознание (и технику) в перспективе личности (или «коллективной личности») и личной истории, в перспективе сознания и понимания. Однако, то обстоятельство, что она имеет дело с «объективной наукой», которая, в свою очередь, имеет дело с «объективной реальностью», сообщает ей определенную специфику, помещает ее на «ничьей территории». Трудности такого промежуточного положения – предмет многочисленных дебатов в STS. Нужно еще учесть, что STS-исследователи все время подчеркивают, что их интересует «наука-как-практика», и что они изучают ее «опытным путем», а это сближает STS с объектом ее изучения, естественными науками, главный методологический принцип которых – наблюдение отдельных событий и их индуктивное обобщение. Проблема сочетания философских интуиций и индуктивного метода представляется мне одной из самых существенных в STS, но, может быть, в таком сочетании несочетаемого и коренится жизненная сила этого направления.

РЖ: В нашей стране существует индустрия популяризации науки, как старыми инструментами (журналы, телепередачи), так и новыми (публичные лекции, выставки, инсталляции и другие «научные» арт-объекты). Насколько перспективно развитие STS в нашей стране на этом фоне?

О.С.: Да, в нашей стране, как и во всем цивилизованном мире, происходит популяризация науки. Но нет ничего более противного духу STS, чем некритичная популяризация науки. Один ученый рассказывает, как «на самом деле» устроены пространство и время, другой говорит, что естественный отбор – единственный ключ к пониманию природы и назначения человека, а что остается нам, «неэкспертам»? Популяризация науки хороша тогда, когда сами ученые занимают взвешенную позицию по отношению к собственной деятельности и ее результатам, а не вещают «от лица реальности».

Меня, например, несколько смущают такие институции, как «Комиссия по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований при президиуме РАН». Опасность состоит в том, что размахивая «объективностью» как боевым топором, можно под горячую руку порубать в капусту всех инакомыслящих. Узурпация знания почти всегда оборачивается узурпацией власти и ресурсов, а STS как раз и осознает себя носителем «сопротивления материала».

Я бы указала на другие традиции, как на почву, в которой сегодня произрастает STS в России. Это философия, социология и история науки и техники, а также «науковедение», которые еще в советское время были представлены в Институте философии, ИНИОНе, Институте социологии, Институте истории естествознания и техники. Например, марксистская историография науки в России (Б.Гессен) во многом предвосхитила западную академическую программу «социология науки», хотя именно последняя оказала прямое влияние на формирование STS. Сегодня STS приходит в Россию с Запада – из США и Европы.

Я не рискну сейчас обсуждать вопрос, почему большинство академических течений приходит в Россию с Запада, и я, конечно, хочу, чтобы Россия стала одним из ведущих мировых академических центров, и чтобы из нее, как круги по воде, расходились новые теории и практики, способствующие всеобщему благополучию. Пока, однако же, ситуация не очень потакает нашему тщеславию. Как бы то ни было, сейчас STS переживает период институционализации в России (для сравнения, на Западе первые программы STS возникли в начале 80-х гг XX в.): в прошлом году созданы первые STS-центры в ЕУСПб, НИУ-ВШЭ, планируются – в других крупных российских университетах. Вполне вероятно, что скоро STS займет заметное место на Российской академической сцене.

Беседовал Александр Марков

[1]А.Ф.Лосев Диалектика мифа, цит. по: Его же. Философия, мифология, культура. М., 1991. С. 130

[2] Там же. С.129.