Как европейцы проспали Лиссабонскую хартию

Наибольший интерес для культуролога и политолога представляют переломные периоды в жизни народов, когда мы можем наблюдать изменения в его сознании, поведении, организации и пытаться понять, что в любых обстоятельствах остается неизменным, что отбрасывается, а что видоизменяется. Один из самых интересных примеров сложного процесса самоструктурирования культуры можно наблюдать сегодня в Европе, в связи с принятием Евросоюзом Лиссабонской хартии.

На пути к европейской сверхдержаве

На принятие европейской конституции (а Лиссабонский договор фактически и есть конституция) ушло около десятка лет, но результат достигнут. Уйдут еще годы или десятилетия на создание Соединенных Штатов Европы, но эта идея, высказанная бесконечно давно, наверняка воплотится в жизнь.

Пока же, как подытоживает «The Guardian», европейские правительства потратили восемь изнурительных лет, чтобы достичь согласия по Лиссабонскому договору: теперь, заключив его, они не знают, что с ним делать. Объективно произошла настоящая революция, однако, почти все комментаторы полагают, что не случилось ничего значимого для континента. В СМИ прозвучали мнения о том, что Херман ван Ромпау и Кэтрин Эштон вряд ли смогут на равных вести переговоры с представителями США, Китая или России. А член Европарламента Найджел Фэредж считает, что теперь "над ЕС будет насмехаться весь мир".

Не случайно многие эксперты после выборов руководителей нового Евросоюза, малоизвестных Хермана ван Ромпау и баронессу Кэтрин Эштон, говорят, что гора родила мышь. Что якобы малозначительные фигуры будут способствовать кризису Евросоюза и ЕС не сможет на равных говорить с другими державами. Между тем в условиях ценностного конфликта, раздирающего Европу, эти выборы — наиболее мудрое решение. Задача новоизбранных техническая, она состоит в том, чтобы попытаться снять остроту внутренней напряженности, создать институции, через которые этот ценностный конфликт выразится в будущем. А он никуда не исчезнет, покуда не будет создана европейская держава.

Вопрос в том, как, каким образом, Европа в принципе добьется своих результатов, достигает поставленных целей?

Процесс формирования Европейской конституции (она же – Лиссабонская хартия) выглядит насквозь иррациональным, и иным ему не быть. Он хочет казаться упорядочиванием, приведением к наиболее оптимальному знаменателю, достижением баланса благ и затрат, поиском наиболее адекватных форм управления. Но в этом ли его функция на самом деле? Евросоюз действительно имеет все шансы превратиться в культурно-политическое единство, но через череду иррациональностей, страхов, через отвержение очевидного. Мы еще долго будем наблюдать, как кризисы один за другим станут сотрясать Евросоюз.

Сквозь эти кризисы Евросоюз будет становиться единством культурным (каковым он пока не является), а культурное единство явление всегда в значительной степени иррациональное. Не будем уходить вглубь времен, обратимся лишь к первой половине 2003 года, как к крайней точке, когда иррациональность процесса еще почти никем не осознавалась. Это было время горячих споров и истинных схваток представителей тех или иных концепций Евроконституции. Но за ними стояла определенная логика. Можно было понять, кто чего хочет.

Две Европы: справедливость против силы

Вокруг Евроконституции боролись две силы: одни хотели создать сильную во всех отношениях Европу, другие хотели создать из Европы райский уголок.

Валери Жискар Д’Эстен, возглавляющий Конвент по подготовке проекта конституции, замахивался аж на создание Соединенных Штатов Европы. Правительства стран должны были быть подотчетны центральному европейскому правительству. Идеологическим основанием объединения государств должна была стать общность христианских корней европейских народов. Новое супергосударство должно было иметь единую весьма солидную армию. Этот вариант связан с трудностями – будет меньше демократии, зато придется больше работать, создавать мощную армию, а это те самые деньги, которые сейчас идут на социальный сектор.

Европейские интеллектуалы считали главной ценностью Европы социальное государство, в котором власть заботится обо всем – здравоохранении, образовании, старости и т.п. Французский социолог Пьер Бурдье писал: «Европейское социальное государство — это достижение, такое же драгоценное, как Моцарт, Кант и Бетховен, его нужно защищать». Это проект европейских левых.

Между тем проект конституции ЕС не предусматривает ни европейского права на труд, ни эффективной защиты системы воспитания и здравоохранения, всего общественного сектора в целом от их коммерциализации. Таким образом, сам этот проект не вписывается в картину мира европейской интеллигенции. Вот то, что они определяют как свою миссию в мире. Европейская интеллигенция хочет объединения Европы, но желает положить в основание этого объединения общественную, а не государственную составляющую.

Социальная Европа не может быть сильной. Сильная Европа не может быть социальной. Но не прошел ни «силовой», ни «демократический» вариант. В середине июня 2003 года на саммите ЕС в Афинах был принят за основу вымученный текст Европейской конституции.

Ни одна линия не была проведена до конца, ни одна система ценностей не была внятно выражена. От общей политики в сфере социальной безопасности страны дружно отказались. После долгих споров должность президента все же оставили, но полномочия у него сократились до уровня главы Европейского совета. В самый последний момент была введена должность министра иностранных дел, но, поскольку за государствами осталось право вето во внешнеполитических вопросах, то функции министра остались неопределенными.

Аттила в Риме

До 2 июля 2003 года дискуссия шла в цивилизованных рамках, и процесс ее подготовки выглядел рациональным. Пока на арене не появился Сильвио Берлускони – это был второй день председательства Италии в ЕС и день, когда лидер страны-председательницы должен был произнести речь перед европарламентариями. О нет, он ничего не сказал, он не успел рта открыть. Сорок парламентариев, обеспокоенных темными пятнами в биографии итальянца, подняли плакаты «Нет «крестному отцу» в Европе», а один из них назвал итальянского премьера предводителем гуннов Аттилой. И вот тут академические дискуссии вокруг Евроконституции перешли в шумную разборку, в ходе которой всякому зрячему стало видно, что никаких общеевропейских ценностей нет.

Существуют старые европейские ценности, предполагающие доминирование христианской цивилизации. И есть новые европейские ценности, сердцевина которых — социальное государство и атеизм. Фактически не просто разные, а несовместимые ценности разделяют общества всех европейских стран.

Наличие в Европе глав правительств из правых делает невозможным единство Европы на основе социальной идеи. Летом 2003 вся Европа набросилась на Сильвио Берлускони именно потому, что у руля Европы встал правый политический деятель, который желает сильной Европы. Те депутаты Европарламента, которые устроили ему обструкцию, были «зелеными» и пацифистами. Они чувствовали себя хозяевами Европы и считали, что им позволено все. Никто не смеет ставить им в вину, что они оскорбили главу Италии и ее народ, который избрал такого премьер-министра. Пресловутая политкорректность во всей полноте распространяется на левых и не распространяется на правых.

Был нужен толчок, взрыв эмоций, общественный всплеск, небольшая социальная буря. Народное сознание должно было заработать, этнологический процесс – активизироваться. А поскольку на повестке дня стояла Евроконституция, этот процесс должен был захватить и ее. И, как мы могли наблюдать, превратить ее в одну из своих важнейших культурных тем.

Именно с этого момента проблема Евроконституции перешла в массы, стала фактом общественной жизни Европы.

Страх европейцев перед Европой

Евроэнтузиасты и евроскептики еще более дистанцировались друг от друга. Но не является ли этот конфликт функциональным, в результате чего на свет может появиться нечто действительно жизнеспособное? Пусть понимаемое всеми по-разному, пусть имеющее взаимоисключающие интерпретации, пусть не дающее эксплицитного консенсуса, но реально регулирующего жизнь народов и вносящий свой особый вклад в их культуры, пусть в каждую культуру свой.

Авторы нового проекта Евроконституции становятся крайне осторожны в словах, боясь вызвать новый общеевропейский конфликт, а население Евросоюза практически перестает обсуждать проект по существу, зато начинает испытывать к нему иррациональные негативные чувства. Это естественный момент в процессе интериоризации нового культурного феномена.

И надо такому случиться, что именно на этот этап приходится референдум по Евроконституции (до этого в ряде стран, таких как Германия, вместо референдума была ратификация документа парламентом) во Франции, а затем и в Нидерландах.

Аналитики задались вопросом, почему народы стран, которые в свое время стояли у истоков евроинтеграции, отвергли новый шаг, направленный на кардинальное сближение стран Старого Света.

Если внимательно просмотреть европейскую прессу того времени, можно понять состояние европейцев. Что не может не броситься в глаза, Европа охвачена безотчетным страхом. Точнее сказать, европейские народы охвачены ужасом перед Европой как целым — то есть перед тем монстром, в который она, как им кажется, постепенно превращается. «Из страха французы говорят Евроконституции «нет», — отмечает корреспондент британской «Гардиан».

«На прошлой неделе я провел несколько дней во Франции и увидел страну, охваченную страхом. Страхом перед неизвестностью. Страхом перед чужаками. Страхом перемен. Страхом, что пресловутый «поляк-сантехник» отнимет у вас работу, что в расширенном в ЕС Париж уже не будет «стоять у руля», страхом перед гегемонией «англо-саксонского либерализма» в завтрашнем мире». Парижская «Либерасьон» называет результаты голосования «шедевром мазохизма», которому подвергли себя французские избиратели. По мнению одной из немецких газет, проект Евроконституции всего лишь оказался «козлом отпущения» для охваченных этим страхом масс.

Но эффект получился совершенно неожиданным. Вместо того чтобы вступить в еще одну фазу конфликта, возникла мощная как политическая, так и народно-массовая интенция к единению. Французский референдум дал возможность отыграть страхи, выплеснуть негативную волну, сбить излишнюю накипь иррациональности и, более того, вывел в качестве ключевой европейской культурной темы интеграцию под эгидой Брюсселя.

Единство как реальность текущего момента

Вот уже как три года живем в другой реальности. Будем отсчитывать ее от председательства Финляндии в ЕС во второй половине 2006 года, когда морально и произошел перелом, точнее даже с саммита в Лахти, куда Владимир Путин был приглашен от всего сердца просто как гость. Это нежданно что вызвало резкую, но уже отчетливо мотивированную волну злобы в прессе и среди еврочиновников: а что если Путин скажет, что услышал много интересных мнений, что если он поймет, что европейцы не говорят единым голосом.

Немного времени прошло с момента, когда Европа желала, чтобы все (включая Россию) каждую ее страну видели как особенность, как частный случай, не смешивали с остальными до момента, когда Европа желает, чтобы внешний мир видел Европу целостностью, говорящую единым голосом и проводящую единую внешнюю политику, в том числе и прежде всего в отношении России.

Одна интерпретация «образа себя» была молниеносно изменена на другую интерпретацию «образа себя», а значит, столь же быстро сменилась интерпретация картины мира. Обычно внутри этноса или суперэтноса существует несколько интерпретаций картин мира, глубинно между собой связанных, но имеющих разное внешнее выражение, которое проявляется через функциональный внутрикультурный конфликт.

Переход от неприятия расширения у западноевропейцев к стремлению к евроединству неожиданно превратил Евроконституцию в одну из центральных культурных тем, ибо сколько бы не было претензий к конкретному неудобочитаемому тексту, он символизирует ставшее вдруг очень важным в народном сознании стремление к европейскому единству. Перестраховщики совершенно глупо решили отказаться от термина Евроконституция, словно бы кого обмануть хотели, тогда как если не сейчас, то в ближайшем будущем этот бренд мог бы пройти на «ура». Ведь сменилась его интерпретация.

Но процесс пока не устоялся, не кристаллизовался. Ничто не помешает новым сменам интерпретаций, с позитивной на негативную и обратно. Можно предположить, если бы в большинстве европейских стран, как в Ирландии, был бы проведен референдум по Лиссабонской хартии, результат оказался бы отрицательным.

Вызванный на ковер премьер-министр Ирландии Брайан Коуэн, который должен был отчитаться по поводу столь плохо проделанной работы в плане промывания мозгов своим гражданам, не сказал ничего существенного, кроме того, что ирландцы протестуют против глобализации в принципе и против европейского чиновничества в частности.

Лех Качинський отметил, что Евросоюз и так прекрасно существует без Лиссабонского договора. Это верно, что называется, с крыши не каплет, в щели не задувает. Но проблема в том, что Евросоюз — динамическая система, которая может находиться только в движении. Вы упадете вместе с велосипедом, если не будете крутить педали.

Как размышляет еще год назад комментатор «Немецкой волны», «какова тогда будет роль национальных государств в рамках ЕС? Сохраняется ли "Европа государств", или все идет к "Европе регионов"? И удастся ли удержать тенденцию регионализации в мирном русле, или она вызовет рост сепаратизма и экстремизма? Не получится ли так, что регионализация в какой-то момент перерастет в создание новых государственных образований, опасных для стабильности Европы. Я в первую очередь имею в виду проект Великой Албании, который может стать прообразом агрессивного исламистского государства». Короче, нужно принятое и утвержденное всеми соглашение, которое четко определит облик Евросоюза.

Это выражение новых европейских страхов. Но внимание! Это уже страх не перед тем, что Евроконституция будет принята, а тем, что она не будут принята в срок. У Европы практически нет шансов вернуться к политике «мелких шагов». Во времена Жана Монне Европа не имела европейского самосознания, которое ныне требует настоятельных ответов на вопросы, кто, почему, как это делает, а даже самый маленький шаг может быть раздут прессой в общеевропейскую катастрофу.

С другой стороны большие шаги начинают восприниматься как мелкие. Вступление в силу Лиссабонской хартии – а это огромный прыжок в сторону интеграции – уже никакого ажиотажа в Европе не вызвал. Его практически не замечают. По той причине, что она соответствует современным интенциям европейцам в общем и целом, а ее конкретное содержание значения для них почти не имеет. Это содержание и на самом деле не имеет большого значения сегодня, поскольку потом все отрегулируется, отшлифуется, пойдет вперед мелкими шагами, а затем вызовет новый внутрикультурный конфликт уже на новой, более высокой основе.

Евростановление с Востока

Что касается России, то сделать российско-европейский конфликт функциональным – наша задача. Он может стать функциональным, если мы не отречемся от собственных европейских корней. Если мы будем постоянно иметь их в виду, то сможем подспудно подключиться к внутриевропейскому процессу. Укрепляя связи со староевропейцами, подчеркивая европейскость своей культуры, мы можем повлиять на внутриевропейские изменения.

Мы должны выступить в роли европейцев, в качестве одной из разновидностей европейцев. Очень важно, что уже в своей первой же речи в Европе, в Берлине президент Дмитрий Медведев подчеркнул, что есть три ветви европейской цивилизации: собственно европейская, американская и российская, и все они должны существовать с оглядкой друг на друга. Дело даже не в предложенной Медведевым концепции организации системы безопасности от Владивостока до Ванкувера. Дело в том, чтобы запустить в Европе свой встречный процесс, который как и процесс евроинтеграции будет сперва отвергаться, а потом, кто знает, и доминировать. Но это в том случае, если предложенный Медведевым процесс какой-либо из европейских внутрикультурных групп будет воспринят именно как европейский. Как еще одно слово в общеевропейской интеграции. Уже сейчас проект Медведева подспудно представляется до какой-то степени встроенным в европейский контекст Италией, Германией и Францией. Если он сможет обыгрываться как одна из альтернатив развития Европы, как одна из интерпретаций ее внутрикультурной темы, то наш нынешний конфликт с Европой станет не деструктивным, а функциональным.

И в этом случае мы можем оказаться участниками глобального процесса самостуктурирования огромного куска мира — на основе признания различных миссий в мире, различных ценностей, но на близости доминирующих культурных тем. А текущий момент, связанный с Европейским конституционным актом, окажется лишь одной из составляющих этой масштабной конструкции.

       
Print version Распечатать