К типологии академического нытья

Так сложилось, что любая профессиональная среда чем дольше существует, тем больше подвергается коррозии. Чем более она закрыта, чем более замкнута, тем быстрее заболачивается. "Кислотность" образовательной среды - особого толка. При всем разнообразии исторических, культурных, геополитических факторов ее химический состав практически неизменен. Жизнь университетских корпораций практически с самого начала их возникновения пронизана ламентациями. Профессура, за редким исключением, жаловалась всегда и на все: капризное недовольство, высокомерие и брезгливость по отношению к обучаемым, коллегам и к прочему внешнему миру составляли обязательную часть академической повседневности и были обязательно-ритуальны. Преподаватель успешный и осознающий свой успех воспринимался сообществом как элемент бесспорно чуждый, подозрительный и подлежащий остракизму. Самодостаточность и оптимизм воспринимались корпорацией как нарушение, вызов, нонсенс. Конкуренция в университетах походила скорее на семейную ревность, правда, последствия порой могли быть жестокими. Степень успешности в академическом сообществе ни тогда, ни сейчас не определена и остается нередко в пределах вкусовых, эмоциональных, субъективных предпочтений, на практике слабо конвертируясь. На всю эту несуразицу остается только жаловаться. И в книге Лауренс Броклис (Laurence Brauklis) "Истории университетов или университетские истории" (Oxford University Press, 2005) приводится немало курьезов, свидетельствующих о том, как члены академического сообщества в разные времена тонко использовали широкие возможности ламентационного жанра - в общении с разными аудиториями и властью. Интонационный диапазон этой формы, судя по материалам, собранным в "Историях ...", был достаточно широк: "стоны, доносившиеся из академических склепов" варьировали публичную риторику и интимные откровения, адресованные единомышленнику-собеседнику. Театр академических ламентаций в каком-то смысле всегда реагировал на все большее и неизбежное обюрокрачивание университетской жизни, как внешней, так и внутренней.

Российский университет, во многом копируя западные образцы, буквально с первых лет усвоил ламентационную стилистику и совершенствовал жанр вплоть до настоящего времени, меняя имена и по-новому сортируя темы. И все же при всех заимствованиях и подражаниях у русского "академического плача", бесспорно, есть свои особенности.

Как у нас возникал университет? Еще Ключевский указал на отсутствие живой идеи, "умышленность" проекта, искусственное перенесение на русскую почву чужих культурных механизмов, болезненно отторгаемых при пересадке, плюс долгая, затянувшаяся московская монополия. Совокупность этих изначально противоестественных условий породила богатый пласт отечественной "скулежной литературы", по меткому выражению С.Соловьева ("О характере диспутов в московском университете", Русский Архив, 1875, # 10, с.24). Выли все. Тематическое и стилистическое богатство документов - в основном "бумаг для внутреннего пользования" - трудно переоценить: это и донос, и бытовая жалоба, и докладная записка с непременным включением как бы между строк личных, исповедальных фрагментов. Особая фактура университетского делового письма - смесь сухого изложения с самой невероятной приправой неожиданно-интимных подробностей. Спрятанная "слезность" и патетика, как это ни парадоксально, стали "маркой" русской академической эпистолярии. Адресат - разнообразные "начальства", власти, - как и положено, оставлял пишущих без ответа. Однако молчаливые действия нередко были направлены против самого "жалобщика", просителя. Довольно часто можно было встретить краткую, но выразительную резолюцию, скупо варьируемую: "Каналья!". Или так: "Все - канальи!".

Университетские архивы, ректорские фонды 1820-1850 гг. переполнены папками. Это жалобные книги, "плачевные тома нашего образования" (С.П.Шевырев. История Московского университета, М.,1855, с.115).

Изнуренный челобитчиками М.И.Владиславлев, ректор Петербургского университета, в свою очередь жаловался на профессуру коллеге М.И.Георгиевскому в 1887 г.: " ...Я у них - дворник! Золотарь!" (РГАЛИ, ф.67 (Барсуков), оп.2, ед.хр.65, л.301). А коллега М.И.Георгиевский в течение ряда лет составлял свою "историю отечественного образования", собирая коллекцию "практикующих кляузников". Типология русского воспитания, облик отечественного наставника складывался в каламбурном языковом бульоне фонвизинского "Недоросля" и капнистовской "Ябеды". Театр кляуз, театр ламентаций - вырастала обширная картотека коллективных и индивидуальных петиций, протестов, частных обвинений, скандальных разбирательств (ГПБ им. М.Е.Салтыкова-Щедрина, ф.1324, оп.1, ед.хр. 338-412). Неутомимый исследователь закулисья русской академической жизни, Георгиевский, заручившись поддержкой Д.А.Толстого (РГАЛИ, ф.1335, Коллекция Зварницкого, оп.1, ед.хр.121), получил доступ к закрытым делам канцелярий Московского, Петербургского, Казанского университетов. Итогом работы должен был стать путеводитель, "классификатор" недовольного, протестного, критического элемента в этой достаточно закрытой сфере.

Типология "нытья", изначально возникшая, со временем практически не менялась, сохраняя редкую устойчивость к внешним культурным и политическим сломам. Правда, сразу следует оговориться. Присутствие приглашенного преподавателя-иностранца всегда объединяло в ненависти враждующих между собой отечественных служителей науки. Начиная с 20-х годов позапрошлого века ослабевает и потом почти уходит совсем "внешняя конкуренция".

Так, к примеру, в 1805-1807 гг. мы находим до пятнадцати профессоров с немецкими фамилиями. К 1812 г. число профессоров-немцев сократилось, а в 1815 г. последовало распоряжение замещать вакантные кафедры исключительно русскими. Это распоряжение не исполнялось буквально, и в отдельных случаях назначались профессорами русские немцы и даже иностранцы, но в целом нерусский элемент впоследствии значительно сократился.

"Профессора составляли два стана или слоя, мирно ненавидевшие друг друга. Один состоял исключительно из немцев, другой - из не-немцев. Немцы, в числе которых были люди добрые и ученые... вообще отличались нежеланием знать русский язык, хладнокровием к студентам, духом западного клиентизма, ремесленничества, неумеренным курением сигар и огромным количеством крестов, которых они никогда не снимали. Не-немцы, с своей стороны, не знали ни одного (живого) языка кроме русского, были отечественно раболепны, семинарски неуклюжи, держались... в черном теле и вместо неумеренного употребления сигар употребляли неумеренно настойку. Немцы были больше из Геттингена, не-немцы - из поповских детей". Так объяснял Герцен отношения русских и иностранных профессоров, сосуществовавших в плодотворной атмосфере тихой взаимной ненависти.

Профессура 1990-2005 гг. курит другие сигары, пьет иные настойки. Почти за два столетия жалобы сгруппировались и "окуклились", но все равно болезненная оглядка на "Запад" осталась как непреложный медицинский фактор академической жизни.

Список жалоб поменял "костюм", отчасти сменил декорации. Но суть во многом осталась прежней.

Что беспокоит? Остро тревожит нарастающая бездарность попыток соединения западной и отечественной модели. "Скрещение ежа с ужом" невозможно без пересмотра всех составляющих системы - от госстандартов до способов и методов индивидуального преподавания, отставание от мировой науки и техническая отсталость в оснащении. Разрыв, похоже, никогда не будет преодолен. Наука в университете - это странное, какое-то "подпольное", вопреки призывам начальства, занятие. Скорее хобби. Потому что ни места ни времени в жизненном календаре отечественной академической среды ей, в сущности, не отведено. Законодательно не прописано. Наука - это, в сущности, личное дело каждого. Урывки западно-американского стиля академической жизни, предполагающего хотя бы обязательный свободный ("cубботний") год, в России выглядят уродливо и случайно, оказываясь либо "подарком начальства", который еще надо отслужить, либо результатом сугубо частных профессиональных контактов. Нечасто научные зарубежные вакации заканчиваются благополучно: нынешняя российская реальность мстительна, и долгое отсутствие (не год, а даже месяц) грозит серьезными потерями.

Сегодня нам нужен новый Георгиевский, который бы составил скрупулезный реестр нынешних ламентаций. База "профессорских жалоб" - это ведь тоже часть российской академической "клубной" жизни, нигде и никак не описанной, словно бы не существующей вовсе.

       
Print version Распечатать