История славянофильского журнала


«Русская беседа»: История славянофильского журнала: Исследования. Материалы. Постатейная роспись / Под ред. Б.Ф. Егорова, А.М. Пентковского и О.Л. Фетисенко. – СПб.: Издательство «Пушкинский Дом», 2011. – 568 с., ил. (Славянофильский архив; Кн. I).

История русской журналистики XIX века – по сей день относительно слабо изученная область, а ведь журнал в русской культуре с 1830-х по 1880-е годы – центральный феномен. Именно вокруг журналов формировались эстетические, философские и научные направления, журналы были заменой партий. Как отмечает современный петербургский историк А.Э. Котов, «при отсутствии в России того времени других площадок для ведения общественной дискуссии <…>, задача ее ведения целиком легла на плечи газетной и журнальной публицистики» [1] . Почти вся история русской литературы этого периода сосредоточена в журналах – практически все значимые произведения сначала появлялись в журнале, там завоевывая аудиторию – и только в случае успеха получали шанс на отдельное книжное издание [2].

Если противоположные примеры можно найти в 30-е – 40-е годы – Пушкин и Гоголь предпочитали стратегию отдельных, книжных изданий – то для последующего периода уже трудно найти исключения. Плетнев в 1846 г., почти накануне продажи «Современника», совсем упавшего в его глазах, тем не менее писал:

«В нашу эпоху журналы сделались исключительным чтением публики. Ими удовлетворяет она двум своим потребностям: знакомится с новостями в области наук и словесности, и в то же время наполняет досуги тем чтением, которое необходимо для самого полуобразованного человека»[3].

Журнал вытеснял книгу, обладая целым рядом преимуществ: если книготорговле было трудно добраться до русской провинции – губернских и уездных городов, не говоря уже о дворянских имениях, то журнал получал доступ к читателю через почтовую сеть. Заказать книгу, разумеется, можно было и по почте – но это было не только затруднительно, но и рискованно – стоила книга дорого (2 – 3 рубля – при годовом жаловании учителя гимназии в 400 рублей), а заочно определиться в том, «подходит» ли эта книга, разумеется, было затруднительно, равно как и получить информацию о книгах можно было опять же через журналы. «Толстые» журналы[4] предлагали читателю самый разнообразный материал – будучи действительно «складочным местом»: обязательные стихи, повести, критику, обозрения, модные картинки, статьи хозяйственного плана – т.е. были рассчитаны не на индивидуального читателя (для большинства которых были бы дороги), но на семейный круг, где каждый член семейства мог бы найти материал, представляющий для него интерес. Тем самым теперь уже читатель определялся с выбором журнала, который в свою очередь сам определял круг чтения своего читателя:

«Поскольку в этот период каждый журнал освещал события и явления со своей точки зрения, “строил” свой “образ мира”, то читатели нередко обращались только к одному-двум близким по характеру изданиям, игнорируя все прочие, причем дифференциация журналов постепенно усиливалась. <…>

Поскольку журналы различались по своим идеологическим платформам, то факт подписки на то или иное издание (рядовые читатели подписывались обычно лишь на одно) означал принятие того, а не иного “образа мира”. Сразу на несколько изданий подписывались только литераторы или состоятельные и высококультурные люди»[5].

Выбор журнала имел решающее значение: автор «присягал» «своему» изданию, и журналы ревниво требовали верности. Для Достоевского публикация «Подростка» в «Отечественных записках» стоила испорченных отношений со старыми знакомыми, едва ли не друзьями (если у Достоевского в зрелые годы были люди, которых можно назвать «друзьями») – Майковым и Страховым, воспринявших, и вполне резонно, этот переход как «измену знамени» – и раздражавших этим Достоевского тем больше, что возразить им в рамках привычных отношений того времени ему было нечем. Лескова его политическая репутация (знаменитая «катастрофа в начале карьеры», в связи с его заметкой в «Северной почте» о петербургских пожарах лета 1862 г., в которой пожелали увидеть «донос на студентов») поставила в ситуацию, когда он мог публиковаться только в «Русском вестнике» Каткова, либо в никем не читаемых второразрядных журнальчиках. Когда Белинский с задором писал в письме: «Журналистика в наше время все <…>. Журнал стоит кафедры», то, сделав поправку на свойственный ему энтузиазм, совершенно верно определял ситуацию 40-х годов, когда для воздействия на общественное мнение существовало два пути – университетская кафедра (со своими «властителями дум»: Грановским, Соловьевым, Кавелиным) и журнал.

Если в глазах Белинского начала 40-х «журнал стоил кафедры», то уже к началу 60-х скорее журнал определял, что будет считаться «передовым» на кафедре – и эту роль он сохранял до 80-х, когда его все более начала теснить газета. Журнал явился новым способ формировать общественные связи и объединения: если до этого едва ли не единственной формой был «кружок», опирающийся на родственные и соседские связи, а также университетские знакомства, где объединение предшествовало идейной общности, то журнальная эпоха, открытая «Отечественными записками» времен Белинского, создала новый тип единства – на идейной основе.

Без глубокого детального знания истории русских журналов мы не можем получить полноценной интеллектуальной истории России XIX века. Само по себе данное наблюдение ни для кого не новость – важность и ценность монографического исследования русских журналов осознавалась уже современниками и по некоторым изданиям существуют подобные исследования, среди которых следует упомянуть трехтомник В.Е. Евгеньева-Максимова о «Современнике»[6], монографии В.С. Нечаевой о журналах «Время» и «Эпоха»[7]. Как правило, однако, исследования о журналах выливались в отдельные, весьма ценные, но неизбежно краткие статьи[8] или в общие обзоры[9]: данная ситуация вполне понятна и по не зависящим от исследовательской конъюнктуры причинам – редакционные архивы в большинстве случаев не сохранились, детальное обследование сохранившихся архивов редакторов, издателей, сотрудников, цензуры и т.д. – дело многотрудное и в большинстве случаев непосильное в одиночку.

Помимо вполне понятных трудностей объективного характера история русской журналистики XIX века испытала сильнейшее воздействие идеологических установок – по этой причине как в дореволюционные, так и в советские времена за пределами исследовательского внимания почти целиком оставались издания консервативные. Так, вплоть до работы Т.Ф. Пирожковой, вышедшей в 1997 г.[10], единственным обзором по истории славянофильской журналистики оставалась глава в упомянутой книге А.Г. Дементьева; «Русский Вестник» - журнал, имевший огромное значение в самых разных областях русской интеллектуальной и политической жизни, по сей день не стал объектом самостоятельного изучения; слабо изучен «Москвитянин», практически не изучен «Маяк», так и остающийся именем нарицательным, оцениваемый по приобретенной им репутации, не проверенной и не осмысленной, интереснейшее «Русское обозрение» кн. Цертелева активно привлекается в последние годы как источник информации, но не изучено само по себе. В числе подобных, не получивших самостоятельного изучения изданий, можно назвать и журналы «Заря» (в которых публиковались Ф. Достоевский и Н. Данилевский, постоянным сотрудником которого был Н. Страхов), «Беседа» и «Земство» А. Кошелева, «Русский архив» П. Бартенева, газеты Аксакова «День», «Москва», «Русь», издававшиеся двадцать лет Н. Гиляровым «Современные известия» и т.д.[11].

В данной ситуации особенную радость и надежды на успешное продолжение вызывает I-я книга «Славянофильского архива» (сериального издания, начатого Институтом русской литературы (Пушкинским Домом) РАН), посвященная истории «Русской беседы» - журнала, издававшегося кружком славянофилов (издателем был А.И. Кошелев) в 1856 – 1861 гг. Вышедшая в издательстве «Пушкинский Дом» книга начиналась едва ли не как обыденный сборник материалов конференции – обратившись в фундаментальное исследование пяти лет существования славянофильского журнала. Издание включает три раздела: (1) исследования, (2) материалы и (3) постатейную роспись, дополненную аннотированным указателем авторов «Русской беседы».

В разделе «исследования» представлены статьи двенадцати авторов, посвященные истории журнала и отдельным его авторам и сотрудникам – в результате возникает объемное видение истории журнала, с разных, зачастую далеко отстоящих друг от друга позиций, когда проблема, только намеченная в одной статье, получает убедительное разрешение в другой. Особенно следует отметить статьи Т.Ф. Пирожковой («А.И. Кошелев – “главный распорядитель” “Русской беседы”», стр. 9 – 49), О.Л. Фетисенко («Т.И. Филиппов – первый редактор “Русской беседы”», стр. 100 – 123), А.П. Дмитриева («Н.П. Гиляров-Платонов – автор и цензор “Русской беседы”», стр. 158 – 183). Также весьма интересны статьи В.Н. Грекова («Иван Аксаков – сотрудник и редактор “Русской беседы”», стр. 124 – 157) и Б.Ф. Егорова («Последний год “Русской беседы”», стр. 236 – 246).
Резким диссонансом выбивается статья В.А. Кошелева «К истории возникновения “Русской беседы”» - с ее публицистичностью и странными анахронизмами. Например, цитируя сделанную Константином

Аксаковым запись его разговора с министром народного просвещения Норовым, автор статьи разбивает ее такой ремаркой:

«Передавая разговор с министром, Аксаков как бы представляет две позиции, две “роли”: бюрократа, наделенного властью и обязанностью ее защищать, – и интеллигента, имеющего только собственное мнение. Сама расстановка ролей исключает разрешение конфликта в пользу интеллигента» (стр. 53).

Даже если допустить возможность характеристики позиции Аксакова как «интеллигента» (что весьма сомнительно с точки зрения как объективной – учитывая социальное положение и статус Константина Сергеевича, так и с точки зрения его самосознания), то позиция Норова – это типичная позиция старого военного, переносящего на службу свои воззрения и привычки, что, разумеется, характерно для всей плеяды николаевских министров «второго призыва», собственно, в подавляющем большинстве своем бывших военными. Странности авторской позиции можно было бы оставить без внимания, если бы их не дополняли и фактические ошибки – так, граф Блудов при описании событий зимы 1855/56 гг. именуется почему-то «министром внутренних дел» (стр. 54), тогда как в эти годы он был начальником II Отделения Собственной Е.И.В. Канцелярии и возглавил в 1855 г. Академию наук, пост же министра внутренних дел занимал почти за двадцать лет до описываемых событий, с 1832 по 1837 г. Хомякова автор выставляет едва ли не бунтарем или неким «диссидентом»: «…Все решает, в конце концов, открытый вызов, предпринятый Хомяковым. Хомяков, между прочим, настаивал на этой политике вызова уже и после разрешения издания <…>» (стр. 57). Автор игнорирует, что Хомяков писал Кошелеву «нужен ultimatum резкий» не об отношении к властям – речь шла о необходимости понять, действительно ли цензурный запрет с него и его товарищей снят, можно ли в дальнейшем писать и печатать статьи в общем порядке – по этому вопросу Хомяков полагал «ultimatum резкий» необходимым – поскольку без ответа на данный вопрос невозможно было бы предпринимать издание.

Подавляющая часть материалов, вошедших в данное издание, подготовлена к публикации и прокомментирована А.П. Дмитриевым – в числе них ценнейшая записка Константина Аксакова к Кошелеву «Об издании “Русской беседы”» (1856), переписка Ивана Аксакова с Борисом Ордынским (1823 – 1861), замечательным антиковедом и популяризатором античной культуры, его же переписка с Мемноном Петровским (1833 - 1912), выдающимся славистом, сотрудником и некоторое время помощником редактора «Русской беседы», а затем продолжившем сотрудничество в газете Аксакова «День»[12]. Большой интерес представляют подготовленные к печати и прокомментированные О.Л. Фетисенко извлечения из писем Михаила Семевского (1837 – 1892) к Григорию Благосветлову (1824 – 1880), в которых будущий издатель «Русской старины» делится со своим бывшим наставником, преподававшим русскую словесность в Дворянском полку (впоследствии Константиновское училище), впечатлениями о пребывании в Москве, о своих литературных знакомствах и беседах, передает слухи и разговоры, бытующие в литературных кружках.

Самостоятельный интерес имеет представленный в книге иллюстративный материал – замечательно воспроизведены 17 рисунков Э.А. Дмитриева-Мамонтова из «Альбома А.П. Елагиной», опубликованы малоизвестные фотографии Н.П. Гилярова-Платонова, Н.С. Кохановской, Т.И. Филиппова из собрания Литературного музея ИРЛИ.

Получившаяся в результате таких коллективных усилий книга действительно соответствует тому, что обещает в подзаголовке – она дает нам вполне целостную «историю славянофильского журнала», с момента первых замыслов издания вплоть до его прекращения, а переписка Аксакова с Петровским, продолжившаяся до 1866 г., дает нам своеобразный эпилог, переходящий в историю следующего славянофильского журналистского начинания – издаваемой Аксаковым в 1861 – 65 гг. газеты «День».

Славянофильский кружок неоднократно и до 1855 г. предпринимал попытки обзавестись собственной журнальной трибуной или, во всяком случае, активно заявить себя в печати – в 1845 г. И.В. Киреевский брал на себя редактирование «Москвитянина», выпустив три первых номера за этот год, в 1846 и 1847 гг. В.А. Панов выпускал «Московские сборники» (которые Иван Аксаков, дабы отличать их от «Сборника исторических и статистических сведений…», изданного в 1845 г. Д.А. Валуевым, именовал «Московскими литературными сборниками»). В 1852 г. И. Аксаков на средства и при деятельном участии Кошелева издал 1-й том «Московского сборника», который предполагалось сделать quasi-периодическим изданием – за год надеялись выпустить четыре тома, однако после выхода первого последовал цензурный запрет. Члены славянофильского кружка публиковались время от времени в «Москвитянине» Погодина – там помещались, в частности, статьи А.С. Хомякова, Ю.Ф. Самарина. Константин Аксаков временами помещал статьи в «Московских ведомостях».

Однако попытки такого рода публицистической активности носили эпизодический характер. Вплоть до 1852 г. отнюдь не цензурные препятствия были главными, которые надлежало преодолеть славянофилам – куда более трудным было перебороть собственную леность, неготовность и нежелание впрягать себя в повседневную журналистскую работу. Так, признанный глава славянофилов Хомяков неоднократно высказывался в таком роде: «не чувствую ни малейшего желания беседовать с публикою», «журнальная деятельность никогда меня не веселила». В письме к Кошелеву, упрекавшему его за литературное бездействие, Хомяков старался подобрать оправдания себе: «Изустное слово плодотворнее писанного; оно живит слушающего и еще более говорящего»; аналогичные высказывания можно найти, напр., в письме к Шевыреву: «Я смертельно рад все высказать на словах, а к письму не чувствую ни малейшего позыва…». Славянофилы болезненно переживали замкнутость своего кружка, незнакомство с его взглядами большинства общества, которое в лучшем случае судило о них по критическим нападениям Белинского, но практической готовности встать за «журнальную кафедру» долгое время не было – энергии хватало на несколько публикаций, в лучшем случае на сборник, но не более того.

Ситуация изменилась с начала 50-х – когда к славянофильскому кружку примкнул А.И. Кошелев, человек практического склада и энергичный в делах. Со смертью Николая I возникло и стало быстро расширяться пространство общественной дискуссии – и первым почувствовал эту возможность Хомяков, уже весной 1855 г. заговоривший о необходимости славянофильского журнала. Кошелев, Хомяков и Самарин[13] стали главными организаторами данного издания, усилиями двух первых удалось преодолеть цензурные барьеры (сложность состояла не только в получении разрешения на издание журнала, но и снятии фактически запрета на печатание, наложенного на Хомякова, К. и И. Аксаковых, И. Киреевского и кн. В. Черкасского) и начать издание нового журнала с весны 1856 г.[14].

Журнал начался ярко – с одной стороны получив благожелательные или, по крайней мере, осторожно-выжидательные отзывы в прессе, с другой – в атмосфере «спора о народности в науке», начатой еще в «Московских ведомостях» в связи с объявлением о выходе журнала и создавшей полемическое оживление вокруг нового издания. Содержание первых номеров также было в целом удачным: политическое обозрение кн. В. Черкасского (продолженное во 2-й книге разбором протоколов Парижского конгресса, завершившего Крымскую войну) обратило на себя всеобщее внимание дельностью и мастерством анализа, началась долгожданная публикация народных песен из собрания П. Киреевского, во второй книге опубликован большой отрывок из «Семейной хроники» С. Аксакова, «О необходимости и возможности новых начал для философии» И. Киреевского, в третьей вышла повесть П.А. Кулиша «Феклуша» (произведение на данный момент практически забытое, но на тот момент получившее широкую известность – журнал боролся за право разместить ее у себя, в следующем году опубликовав у себя «Черную раду», еще одно произведение того же автора), с четвертой книги журнала стали публиковаться рассказы В.И. Даля. Первая книга за 1857 г. представила публике комедию А.Н. Островского «Доходное место». Особую славу журнала составили опубликованные на его страницах стихотворения – поэзия была представлена произведениями К. и И. Аксаковых, кн. П.А. Вяземского, В.А. Жуковского, А.И. Одоевского, Я.П. Полонского, гр. А.К. Толстого, Ф.И. Тютчева, А.С. Хомякова, Н.М. Языкова.

Уже скоро, однако, в кругу славянофилов стало проявляться различие взглядов на направление и перспективы развития журнала. Кошелев, издатель журнала, пожертвовавший на него существенные средства[15], как отмечает Т.Ф. Пирожкова, «не уставал повторять, что “Русская беседа” - журнал общий, издается кружком» (стр. 24). Чижову Кошелев писал в период подготовки к изданию: «Этот журнал издаю не я, а все мы – след<овательно>, и вы. Я в этом деле только главный распорядитель» (письмо от 16.XII.1855, стр. 24). В январе 1856 г. в записке к Константину Аксакову Кошелев утверждал: «как журнал этот я не считаю своим, а общим, то во всем буду исполнять мирской приговор» (стр. 253). Однако на практике он был весьма далек от реализации собственных деклараций. Если издатель радовался направлению журнала и реакции на него, то у некоторых других причастных к изданию или близких к нему лиц реакция была иной. После выхода первых четырех книг журнала Н.П. Гиляров-Платонов писал профессору Московской духовной академии В.Д. Кудрявцеву-Платонову:

«“Беседа” объявила, что она за веру, и даже промолвилась, к сожалению, что она за православие. Это объявление, и притом, наконец, надо сознаться, все-таки явленная нравственная серьезность возбудила сочувствие к “Беседе” со стороны духовных. Сочувствие это ясно обнаружилось: письма, изустные известия, собственные признания являются со всех концов Руси. Но какое сочувствие!

Письма, разговоры, признания, обнаружили, что “Беседу” считают за продолжение “Маяка” или, по крайней мере, желают и надеются этого продолжения. <…> Харьковский Филарет весьма благоволит к “Беседе”, проповедует ее всем своим знакомым и в то же время, в том же разговоре с теми же знакомыми с жаром и энергиею высказывает и защищает самые обскурантические идеи против свободы печатания и мысли, против всякого в ком бы то ни было неблаговоления к деспотическим формам» (стр. 168)[16].

Кн. Черкасский писал Кошелеву из Рима (2.II/21.I.1858): «Хомякову необходимо было бы напечатать где-нибудь, в “Беседе” или вне “Беседы”, о церковной свободе. Вы не можете поверить, до какой степени оно настоятельно необходимо. Поверьте мне в этом; я лучше всех вас поставлен, чтобы видеть, чего “Беседе” недостает и в чем ее укоряют не без внешнего вида основательности» (стр. 170). Настаивая на сохранении позиции журнала, Кошелев противился передаче «Беседы» под редакцию Аксакова (планировавшейся еще летом 1857 г.), возмущенно высказываясь в письме ему из Карлсбада (10/22.VI.1857):

«Вы говорите о том, что попы у нас все мертвят и что необходимо стать им во всем наперекор; вместе с тем вы говорите о живом голосе Герцена… <…> Это разногласие между нами крайне важно, и я шибко боюсь, чтобы при издании журнала оно не было поводом к спорам и неудовольствиям. Я горжусь тем, что наша “Беседа” пользуется особенным благорасположением духовенства, радуюсь тому, что мы этим путем можем действовать на него и через него массу народа [выд. нами – А.Т.]» (стр. 171).

Для И. Аксакова же речь шла о том, что «благорасположение духовенства» не может быть куплено любой ценой. Духовенство принимало журнал в его существующем обличии как выражающий их взгляды, не видело и не могло разглядеть того, что для Аксакова было принципиальным – различия между православием и существующей церковью. Уже гораздо позже, в конце 1859 г., когда завершалась его недолгая редакторская деятельность, Аксаков писал Н.С. Кохановской по поводу статей Н.П. Гилярова-Платонова (21.XI.1859): «Статьи Гилярова <…> возбуждают против нас негодование Св. Синода.

Это – к счастию. Надо строго различать дело православия от официального его значения» (стр. 171). При таких расхождениях во взглядах сотрудничество было затруднительно, и кн. Черкасскому Кошелев писал 21.XI.1857 г.:

«Теперь скажу в ответ на Ваше мнение о том, что И.С. Аксаков может быть соиздателем “Беседы” и что не беде изменить несколько направление “Беседы”. Нет, батюшка, последнее совершенно невозможно. Наши убеждения совершенно тверды и со дня на день все более определяются даже для читателей. <…> Нет, дражайший князь, с И.С. Аксаковым я не хочу издавать журнала. У нас и убеждения и образ действия слишком различны. С виду они похожи, а как в них покопаешься, то и видишь, что они различны в самых основах»[17].

В конечном счете Кошелеву пришлось согласиться назначить редактором Ивана Аксакова, существенно оживившего журнал, однако в конце 1859 г. издание было решено прекратить. Впрочем, ужиться с Кошелевым было трудно Аксакову[18] – за неполные пять лет издания журнала (из них собственно как журнал «Беседа» выходила только четыре года) успели смениться четыре редактора: Т.И. Филиппов, П.И. Бартенев, М.А. Максимович, И.С. Аксаков – и закончился журнал под единоличной редактурой Кошелева. Сами славянофилы не любили признавать разногласий в своем кругу. Объясняя закрытие «Русской беседы» и свой уход, И. Аксаков в письме к Н.С. Кохановской от 29.XI.1859 г. признавался, что «был парализован тем, что всякое мое слово подвергало ответственности другого человека [Аксаков редактировал РБ неофициальным образом, ответственность перед цензурой нес Кошелев – А.Т.], что я не вправе был накладывать на издание печать моей личности и вследствие этого почти не мог ничего уже и сам писать, т.е. ничего уже и не писалось» (стр. 154)[19]. Комментируя данное письмо, В.Н. Греков обоснованно отмечает: «Но ведь это и означает, что издание прекратилось из-за разногласий Аксакова и Кошелева. <…> Поэтому решение прекратить “Русскую беседу” с 1860 г. продиктовано было Кошелеву невозможностью найти нового редактора и в то же время сохранить прежнее направление издания при редакторе Аксакове» (там же). О том же говорится во впервые опубликованном и прокомментированном Т.Ф. Пирожковой письме К.С. Аксакова к П.А. Бессонову от 3.XII.1859:

«Прекратилась “Беседа” не без причины. – Если б просто не хватило средств – что делать: на нет и суда нет. – Тогда прекращение точно так же не было бы падением; но было бы делом общим. – Между тем, этой причины нет. Кошелев готов был издавать “Беседу” и, следовательно, давать средства, – но при своих личных условиях. Прекращение “Беседы” – не без причины. Дело “Беседы” не было свободно от личного элемента, не было делом вполне общим; понятно, что личный элемент, заявляющий себя как личный, мог не выдержать общего дела, мог отпасть от дела общего. Так и случилось. Кошелев прекратил “Русскую беседу” почти произвольно и показал, что это было для него не только общее, но и личное его дело. – При всем том упрекать его грешно; ибо 4 года издавал он “Беседу”, не жалея трудов и капитала, и с большим самоотвержением. Bene meruit de re<s>publica[20]. Дело самое ему много обязано. И поэтому только благодарность, но, конечно, не личную, должны мы все питать к нему» (стр. 452).

Впрочем, прекратив издание «Русской беседы» в 1859 г., на следующий год Кошелев попытался возродить журнал, выпуская его без подписки и установленной периодичности[21]. Всего вышло две книги; вторая – фактически вышедшая уже в январе 1861 г. – превратилась в поминальный сборник А.С. Хомякова, завершаясь кратким некрологом Константина Аксакова (написанного М.П. Погодиным). Завершение издания совпало с физическим концом старого славянофильства – к выходу последней книги не было в живых пяти из девяти основных участников журнала, поименованных составителями исторического исследования в предисловии (стр. 5): умерли И.В. и П.В. Киреевские (1856), С.Т. Аксаков (1859), А.С. Хомяков (1860), К.С. Аксаков (1860).

«Русская беседа» оказалась единственным собственно «славянофильским журналом» – если ранее славянофилам не удавалось создать свой журнал, то в дальнейшем распавшийся славянофильский кружок порождал уже авторские издательские проекты. «Русская беседа» осталась единственным долговременным опытом коллективного издательского проекта славянофилов – и необходимо подробнее остановиться на причинах относительной неудачи данного издания.

С одной стороны, невозможно не согласиться с мнением составителей, отмечающих: «“Русская беседа” издавалась недолго, но прочно вошла в историю русской литературы и общественной мысли, прежде всего, как славянофильский орган, возникший в период наиболее пышного цветения “старого” славянофильства <…>. “Русская беседа” известна, кроме того, как один из лучших литературных журналов середины XIX столетия; наконец, как научный источник, например, для фольклористики или славяноведения» (стр. 5). Соответственно, с другой стороны, тем более закономерен вопрос – что помешало успеху журнала у публики? Помимо причин субъективно плана, мы позволим себе выделить несколько обстоятельств объективного порядка:

(1) «Русская беседа» в том плане, в каком задумывался и начинал реализовываться журнал, и не собиралась «нравиться» аудитории. Так, К. Аксаков писал Кошелеву 4.I.1856: «Деятельность наша есть деятельность серьезная и строгая, не гоняющаяся за благосклонностью публики, не хлопочущая об успехе: она прямо стремится к торжеству истины, к победе над ложью. Для того чтоб и торжество, и победа были полны и прочны, не должно делать никаких уступок с целью успеха. – Никаких уступок! – Это всегда было и должно быть знаменем нашего направления» (стр. 249). Журнал, в частности, помещал многочисленные публикации о славянах и переводы текстов западных и южных славян, при том, что безразличие публики к данным предметам было очевидно для самих славянофилов (см., напр., замечание И. Аксакова в письме к М. Петровскому, относящее к более позднему периоду – письмо от 4.XII.1861: «Газета моя [т.е. «День» - А.Т.] имеет успех положительный <…> и читается нарасхват: читается даже Славянский отдел!» (стр. 438).
(2) Как отмечалось выше, обычными читателями журнал выписывался, как правило, один – он поставлял регулярное чтение и материал для обмена мыслями. «Русская беседа», выходившая 1856 – 1858 гг. ежеквартально, мало того, что была «слишком серьезна» – она оказывалась и недостаточна для публики: наряду с ней нужно было выписывать еще какой-либо другой журнал, что сужало, помимо прочего, возможную платежеспособную аудиторию. Увеличение частоты выпусков, предпринятое Аксаковым в 1859 г. до одного раза в два месяца не смогло выправить ситуацию – подписка продолжала падать[22].
(3) Периодичность выхода означала невозможность вести регулярную полемику – что сказалось и в реакции других периодических изданий. Первоначально завязавшиеся споры[23] затем сменились почти полным молчанием, куда более пагубным для издания, чем первоначальный «шум», выводя издание из фокуса общественного внимания.
(4) Редкая периодичность издания, сознававшаяся как недостаток большинством славянофилов (за исключением Константина Аксакова, вовсе ориентированном на издание, с одной стороны, сборников, с другой – газеты), была вынужденной – у журнала попросту не было достаточного числа сотрудников. Как писал сам Хомяков А.Н. Попову (во второй половине 1855 г.), «мы немножко вяленьки»[24] , а сам славянофильский кружок был весьма узок, сочувствующих литераторов, публицистов и ученых, готовых принять активное участие в журнале было также немного. Иван Аксаков писал брату Константину 14(2).VII.1857: «чем больше я думал, тем сильнее убеждался в невозможности 12-месячного журнала при наших сотрудниках» (стр. 364). Привлечь же авторов со стороны не позволяла жесткая идейная линия журнала, желавшего публиковать лишь тех, с кем славянофилы чувствовали единство или хотя бы достаточную общность во взглядах.
(5) Ограниченность числа авторов особенно остро чувствовалось в разделе «изящной словесности» – журнал публиковал во многом авторов, давно известных публике и не вызывавших у нее особенного интереса (кн. П.А. Вяземский, В.И. Даль, посмертные публикации В.А. Жуковского). Крупным «собственным» автором был только С.Т. Аксаков – со смертью последнего у журнала не осталось «своего» лица в прозе; новых прозаиков – а ведь повести и романы были основным интересом в «толстых» журналах того времени – «Русская беседа» не открыла, за исключением Н.С. Кохановской (Соханской): сознание этого вынуждало, в частности, дорожить сотрудничеством П.А. Кулиша, на сей раз игнорируя мировоззренческие расхождения.
(6) Поскольку сделать журнал хотя бы ежемесячником (не говоря уже о «Русском вестнике», выходившим раз в две недели) не получалось, возникала надежда, что издаваемая славянофилами газета потянет журнал «на буксире». Трудно сказать, насколько обоснованы были эти планы – «Молва», издавать которую начал Константин Аксаков, вскоре была им брошена по причине явной неспособности к газетной деятельности, и бесславно была закрыта к концу 1857 г., «Парус», основанный Иваном Аксаковым в 1859 г., получил запрещение после выхода второго номера. Аналогичные планы обсуждались и после – в письме от 9.X.1859 г. Иван Аксаков писал М. Петровскому: «Теперь есть предположение: издавать “Беседу” в 4 книгах [т.е. вернутся к прежней периодичности], а при ней ежедневное прибавление в виде газеты. <…> Как вы думаете – лучше ли пойдет “Беседа” в таком виде? Стянет ли газета на буксире такую почтенную тягость, как “Беседа”?» (стр. 423); впрочем, из того же письма явствует, что Аксаков был заинтересован издавать газету независимо от журнала и только цензурные сложности на этот раз заставили его предложить данную комбинацию, также не имевшую результата.

После того, как закрытие журнала было решено, Хомяков в письмах к И. Аксакову так объяснял неудачу: «“Беседа” не может существовать сама по себе <…> для нее нет в России читателя!»; «все-таки не скроешь ни от себя, ни от других, что нас подрезало равнодушие общества»[25]. Однако вряд ли здесь можно винить только публику – хоть и излишне запальчиво, К. Аксаков писал Н.С. Кохановской: «Мы ничего не сделали для успеха» (стр. 46). В действительности дела было сделано много, но вот того, что было необходимо для успеха, сделано не было: журнал оказался в тупике – при такой периодичности он не мог стать популярным, для более частой периодичности не хватало материалов, не было готовности идти на уступки публике.

Выход в свет книги «“Русская беседа”: история славянофильского журнала», книги I-й «Славянофильского архива»[26], позволяет не только отметить великолепное и необычайно богатое по представленным материалам и по глубине их разработки издание, но и надеяться на дальнейшие исследования подобного уровня по истории русской журналистики XIX века.

Примечания:

[1] Котов А.Э. Русская консервативная журналистика 1870 – 1890-х годов: опыт ведения общественной дискуссии. – СПб.: СПбИГО, ООО «Книжный Дом», 2010. С. 218.

[2] «Отдельными изданиями выходили преимущественно научные труды, технические пособия, а также книги для менее подготовленных читательских аудиторий – учебные, детские, лубочные и т.п.» [Рейтблат А.И. От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы. – М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 38 – 39]. Примечательно, что менее подготовленные аудитории будут отставать и в дальнейшем, проходя аналогичные стадии – так, в 1890-е годы, когда выросшая и внутренне дифференцированная образованная аудитория вернется к книгам, для широкой аудитории наступит эпоха господства журналов «Нива», «Родина» и т.п., когда книга будет проникать в эти слои через «бесплатные приложения», «подарочные собрания сочинений».

[3] Современник. 1846. Т. 44. С. 34.

[4] Революцию в журнальном деле (а попутно и на книжном рынке) осуществила во 2-й половине 30-х годов «Библиотека для чтения» О. Сенковского, сумевшая выйти за пределы «столичного книгоиздания» и захватить провинциального читателя, чьим вкусам она не только угождала, но и воспитывала – в этом смысле правомерно замечание современников, что Сенковский создал и воспитал своего читателя, который затем стал аудиторией знаменитых журналов 60-х годов. Читатель изменился, а журнал – нет, с чем связан упадок «Библиотеки…» 50-х годов.

[5] Рейтблат А.И. Указ. соч. С. 45.

[6] Евгеньев-Максимов В.Е. (1) «Современник» в 40 – 50-х гг. от Белинского до Чернышевского. – Л., 1934; (2) «Современник» при Чернышевском и Добролюбове. – Л., 1936; (3) Последние годы «Современника». 1863 – 1866. – Л., 1939.

[7] Нечаева В.С. (1) Журнал М.М. и Ф.М. Достоевских «Время» 1861-1863. – М., 1972; (2) Журнал М.М. и Ф.М. Достоевских «Эпоха» 1864-1865. – М., 1975.

[8] Напр.: (1) Рейфман П.С. К истории славянофильской журналистики 1840-х – 1850-х годов // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 491, 513. – Тарту, 1979, 1981; (2) Цимбаев Н.И. Газета «Молва» 1857 г. (из истории славянофильской периодики) // Вестник МГУ. Серия 8. История. 1984. № 6.

[9] До сих пор существенную ценность представляет работа А.Г. Дементьева [Очерки по истории русской журналистики 1840 – 1850 гг. – М., Л., 1951] как дающая некоторый – пусть и очеркового характера – обзор истории основных журналов этого периода.

Намного больше исследований посвящено истории русской литературной критики, разумеется, тесно связанной с историей периодических изданий. Из знаковых работ необходимо отметить: (1) Манн Ю.В. Русская философская эстетика. – М., 1969; (2) Егоров Б.Ф. (a) Борьба эстетических идей в России середины XIX века. – М., 1982, (b) Борьба эстетических идей в России 1860-х годов. – Л., 1991 [переизданы: Егоров Б.Ф. Избранное: Эстетические идеи в России XIX века. – СПб., 2009].

[10] Пирожкова Т.Ф. Славянофильская журналистика. – М., 1997 (2-е изд.: 2007).

[11] Разумеется, по каждому из данных изданий есть существенные и ценные публикации, но в большинстве случаев они затрагивают только отдельные аспекты из истории изданий – практически ни про одно издание консервативного лагеря нельзя сказать, чтобы оно было изучено достаточно полно. Основные публикации по истории русской консервативной журналистики 1860-х – 90-х гг. см.: Котов, А.Э. Указ. соч. С. 5 – 30.

[12] Отметим одну досадную ошибку, вкравшуюся в комментарии, подготовленные А.П. Дмитриевым. Касаясь полемической «Заметки», направленной против статьи кн. Черкасского («Некоторые общие черты будущего сельского управления» // Сельское благоустройство. 1858. Кн. III, № 9), опубликованной в «Московских ведомостях» (25.X.1858, № 128), автор комментария утверждает, что «“Заметка” могла появиться по прямому указанию редактора-издателя М.Н. Каткова» (стр. 396), тогда как Катков был редактором «Московских ведомостей» с 1851 по 1855 г. и вновь стал редактором газеты в 1863 г., став ее арендатором. В тот период, к которому относятся комментируемые события, редактором газеты был В.Ф. Корш (с 1855 по 1862 г., в дальнейшем известный редактор «Санкт-Петербургских ведомостей»). Данная оплошность не стоила бы столь долгого отступления, если бы не привела А.П. Дмитриева к ложным выводам на следующей странице комментария – где он, отмечая, что «Моск. вед.» в ред. примечании от 30.X.1858 г. заявили об отказе продолжать полемику, видит здесь противоречие, поскольку в дальнейшем в «Русском вестнике» появился «еще ряд эмоциональных возражений кн. Черкасскому» (стр. 397).

[13] Роль Ю.Ф. Самарина слабо освещена в рассматриваемом издании, однако известно, что именно ему Кошелев поручал переговоры с Погодиным о покупке «Москвитянина», в доме Самарина неоднократно собирался кружок, обсуждая планы будущего издания. В дальнейшем, погрузившись с головой в крестьянский вопрос, Самарин не имел времени и сил на участие в издании «Русской беседы», однако на первых порах его участие было значительным, как можно судить уже на основании опубликованной переписки славянофилов и его публикаций в журнале (весьма активных на протяжении 1856 – 57 гг.).

[14] Цензурная история подготовки издания «Русской беседы» раскрыта в статьях Т.Ф. Пирожковой, В.А. Кошелева и О.Л. Фетисенко.

[15] По разным указаниям в переписке можно утверждать, что Кошелев издержал на журнал (чистого убытку) от 35 до 40 тысяч рублей.

[16] Того же еще до выхода первой книги «Русской беседы» опасался Ап. Григорьев, в письме к М.П. Погодину от 6 или 13 января 1856 г. предполагавшего, что «Беседа» «едва ли не будет журналом Троицкой лавры» [Григорьев Ап.А. Письма. – М., 1999. С. 97].

[17] Трубецкая О., кн. Материалы для биографии кн. В.А. Черкасского. Т. I, кн. 1. С. 82. И. Аксакову Кошелев писал 18.VI.1857: «Я <…> от души желаю передать Вам “Беседу”, но еще сильнее желаю <…> чтобы “Беседа” сохранила свой дух» (стр. 154).

[18] См.: Чичерин Б.Н. Воспоминания. Т. 1. – М., 2010. С. 315 – 316.

[19] Вспомнив цензурную историю изданий И. Аксакова 1860-х гг. (газет «День», «Москва» и «Москвич»), опасения Кошелева легко, впрочем, понять – в случае самостоятельного редакторства И. Аксакова «Русскую беседу» вряд ли пришлось закрывать издателю – эту обязанность взял бы на себя цензурный комитет.

[20] «Оказал важные услуги республике», (фр.).

[21] Этому своеобразному post mortem периоду существования «Русской беседы» посвящена статья Б.Ф. Егорова (стр. 236 – 246).

[22] И.С. Аксаков – М.П. Петровскому, 9.X.1859: «Несмотря на общий отзыв, что “Беседа” в нынешнем году несравненно занимательнее, несмотря на то, что издается она в 6, а не в 4 книгах, - подписчиков у нас меньше, чем когда-либо! Прошу Вас серьезно, чтоб это осталось между нами; Вам говорю это так откровенно потому, что Вы как бы принадлежите к Редакции» (стр. 423).

[23] В первую очередь «о народности в науке», а затем о «жорж сандизме», спровоцированный рецензией Т.И. Филиппова на драму Островского «Не так живи, как хочется», и о «народной грамотности» в связи с заметкой В.И. Даля.

[24] Хомяков А.С. Полное собрание сочинений. Т. VIII: Письма. – М., 1900. С. 217.

[25] Там же. С. 363, 371.

[26] К концу 2011 г. успела выйти в свет уже II-я книга «Славянофильского архива»: Разумевающие верой: Переписка Н.П. Гилярова-Платонова и К.П. Победоносцева (1860 – 1887); Прил.: Н.П. Гиляров-Платонов. Нечто о Русской церкви в обер-прокурорство К.П. Победоносцева / Вступ. ст., сост., подг. текстов и коммент. А.П. Дмитриева. – СПб.: ООО «Издательство “Росток”», 2011. – 480 с.

       
Print version Распечатать