В августе 2007 года, обращаясь к дружелюбно настроенной аудитории ветеранов зарубежных войн, Джордж У. Буш - впервые за время своего президентства - открыто провел параллель между вторжением в Ирак и войной во Вьетнаме. "Тогда, как и теперь, - сказал президент, - звучали утверждения, что реальная проблема состоит в присутствии Америки и что стоит нам вывести войска, как убийства прекратятся".

Его заявление вызвало шквал атак со стороны противников обеих войн. По мнению оппонентов Буша, сравнение между Вьетнамом и Ираком неизбежно приводит к выводу, что вмешательство в гражданскую войну почти никогда не приносит успеха, а опасения относительно бедствий, которые (якобы) последуют за выводом американских войск, всегда оказываются преувеличенными; что касается понятия "исламофашизм", то оно столь же размашисто и неадекватно, как и прежнее представление о "всемирном коммунистическом заговоре". Из проведенной Бушем параллели вытекает заключение, противоположное тому, которое имел в виду президент: надо уходить как можно скорее, а не оставаться столько, сколько потребуется.

Параллели между вовлеченностью США в вышеупомянутые войны действительно существуют. Но опыт Вьетнама разительно отличается от опыта Ирака - по меньшей мере по одному важному пункту. Во Вьетнаме американское правительство действовало, основываясь на экспертизе авторитетных академических ученых; а при оценке ситуации в Ираке администрация проявляла недоверие ко всем экспертам, не только университетским, но даже и правительственным, служащим в разведывательных агентствах. И все же, независимо от степени доверия к экспертизе (которой было то слишком много, то слишком мало) результаты оказались удручающе сходными: перспективные молодые специалисты дали нам Вьетнам, идеологи втянули нас в Ирак.

Не настаивая на прямых причинно-следственных связях, отмечу, что война во Вьетнаме совпала с замечательным периодом нашей истории - эпохой беспрецедентной экспансии американского высшего образования. На протяжении 1960-х (а отчасти и в последующие годы) "бэби-бумеры" начали поступать в колледжи. Чтобы удовлетворить их запросы, во многих штатах открывались новые кампусы, а элитные частные колледжи и университеты стали восприниматься как "рассадники меритократии". Еще в 1964 году, до того, как война во Вьетнаме полностью завладела вниманием студентов-оппозиционеров, "многоуниверситетность" ("multiversity"), как называл это явление Кларк Керр из University of California, стала постоянным предметом насмешек среди студентов Berkeley, толпившихся на Спраул-плаза, чтобы поделиться мыслями относительно получаемого ими образования.

Такая стремительная академическая экспансия не могла происходить без серьезной помощи со стороны федерального правительства. Новый университет виделся как исследовательский институт, о работе которого будут судить прежде всего по списку публикаций штатных сотрудников и успехам аспирантов, а студенты помогут оплачивать счета. "Нормальному" исследовательскому университету свойственно акцентировать внимание на естественных науках. Некоторые институты - такие, как Массачусетский технологический институт (MIT) и Калифорнийский технологический институт (Cal Tech), - уже имели солидные естественнонаучные факультеты, которые значительно расширились с увеличением финансирования, ставшим возможным благодаря принятию в 1958 году закона об образовании для нужд национальной обороны (National Defense Education Act) и деятельности Управления перспективных исследовательских программ в области обороны (Defense Advanced Research Projects Agency). Другие институты (такие как Стэнфорд) трансформировались в элитные вузы при помощи средств, завоеванных благодаря успехам в электронике и материаловедении. В конце 1960-х годов полностью сформировалось то, что сенатор Уильям Фулбрайт назвал "военно-индустриально-академическим комплексом" ("military-industrial-academic complex").

Вскоре поток федеральных денег достиг и кафедр политических и социальных наук, что сказалось на изучении этих дисциплин. Дело было не только в том, что гуманитарные науки вступили в состязание с естественными, позаимствовав их методы (стало модным настаивать на строгом тестировании гипотез и собирании огромного количества "объективного материала"); ожидалось, что гуманитарные дисциплины научатся применять свои методы к миру политики. Для тех, кто увлекался сферой международных отношений, лучшим местом был Центр международных исследований (Center for International Studies) в MIT, открывшийся в 1952 году и быстро ставший центром притяжения для ученых, интересовавшихся политическим и экономическим развитием стран Третьего мира. Если вам хотелось узнать больше о Турции, вы читали "Преобразование традиционного общества" ("The Passing of Traditional Society") Дэниэла Лернера. Если вы интересовались Китаем, то вашим автором был Люсьен Пай. Кембридж, опиравшийся на ресурсы MIT и Гарварда, стал центром академического комплекса по проблемам безопасности, будь то ядерное сдерживание, торговый баланс или защита Западной Европы; там всегда можно было найти сведущего эксперта по такого рода вопросам. Политики, метившие в президенты (такие, как Нельсон Рокфеллер) нанимали амбициозных ученых (таких, как Генри Киссинджер). Избранный президентом Джон Ф. Кеннеди обратился к Макджорджу Банди. Политическая наука получала небольшие деньги по сравнению со средствами, достававшимися "естественникам", но для дисциплины, которая совсем недавно была малозаметной составной частью истории, это были поистине "горячие денечки".

Война во Вьетнаме начала возбуждать протестные настроения в кампусах только после того, как обнаружились контакты между университетом и службами государственной безопасности. Человеком, который привлек всеобщее внимание к этим "порочащим связям", был выдающийся лингвист из MIT Ноам Хомский, политические взгляды которого расходились с мнениями окружавших его "ботаников". В 1960-е годы Хомский не был маргинальной фигурой, каковой является сегодня; за последние десятилетия он дискредитировал себя в глазах вузовского истеблишмента защитой французского отрицателя Холокоста Робера Фориссона и неготовностью осудить злодеяния в Камбодже. Поначалу статьи Хомского появлялись в респектабельных медиа, таких как "New York Review of Books", а его книги выходили в самых престижных нью-йоркских издательствах. Известность Хомского как лингвиста и преподавание в университете, находившемся в центре американской научной жизни, служили гарантией того, что его мысли о вовлеченности академиков во вьетнамскую кампанию привлекут внимание широкой аудитории.

Две статьи Хомского 1960-х годов заслуживают особого внимания. Одна из них, "Объективность и гуманитарные науки", была первоначально изложена в виде лекции в 1968 году, а затем опубликована в книге Хомского 1969 года "Американская власть и новые мандарины" ("American Power and the New Mandarins"). Хомский показал, что ученые-политологи поддерживаются федеральным правительством, и увидел в этом зло. "Если отбросить терминологию бихевиоризма, - писал он, - перед нами предстанет ментальность колониального государственного служащего, уверенного в благотворности миссии своей родины-матери, убежденного в правильности своего видения мирового порядка и не сомневающегося в том, что он понимает истинные интересы отсталых народов, которыми ему суждено управлять - для их же пользы". Хомский метил прежде всего в своих коллег по академии - Итиеля де Сола Пула (Ithiel de Sola Pool, MIT) и Сэмюэля Хантингтона (Harvard). Пул попал в особую немилость, написав в 1966 году статью "Ученые-политологи должны сотрудничать с правительством" (достаточно прочесть название, чтобы понять, почему эта публикация привела Хомского в такую ярость). "Война во Вьетнаме в немалой степени разрабатывалась и проводилась этими новыми мандаринами, - писал Хомский о таких людях, как Пул и Хантингтон. - Сыграв свою роль в планировании войны, университет в значительной мере предал доверие общества".

Вторая статья Хомского, опубликованная примерно в это же время, носила название "Ответственность интеллектуалов". По мнению автора, эта ответственность состоит в простом требовании: они должны всегда говорить правду. Но у нас больше нет интеллектуалов наподобие тех, которые были готовы разоблачать махинации французских генералов во время дела Дрейфуса; наши академики лгут, потому что они находятся на содержании у правительства. Истинные интеллектуалы (под которыми Хомский, безусловно, подразумевал прежде всего самого себя) отвергли власть со всеми ее соблазнами - и были в отместку маргинализованы. Это происходит (по Хомскому) следующим образом: медиа и другие служители власти проводят разделительную черту между "экспертами", которые считаются беспристрастными и заслуживающими доверия, и "критиками", которые дискредитируются как "истеричные" и "эмоциональные". "Истеричные критики" опознаются по "иррациональному" отказу принять одну фундаментальную политическую аксиому, - пишет Хомский, - гласящую, что Соединенные Штаты имеют право распространять свою власть и контроль безо всяких ограничений, насколько хватит воли и средств". Вы можете утверждать, что США использовали неправильную тактику во Вьетнаме, и сохранять респектабельность. Но если вы скажете, что нам там вообще нечего делать, вас будут рассматривать как еретика.

Хотя некоторые "жертвы" критики Хомского были (или стали впоследствии) консерваторами, большинство из них исповедовало либеральные ценности. Артур Шлезингер-младший, например, изначально был убежденным либералом и со временем становился все либеральнее. Поскольку Шлезингер "лгал, чтобы защитить действия Джона Кеннеди, потерпевшего фиаско в Заливе Свиней", Хомский считает возможным уподобить его Мартину Хайдеггеру, симпатизировавшему нацистам. При этом Хомский полагал, что "моральное падение" Шлезингера отражала коррумпированность всего академического сообщества Америки. "Нет ничего особенно интересного в том, что какой-нибудь человек охотно лжет во имя откровенно несправедливого дела; но важно, что подобные события почти не находят отклика в интеллектуальном сообществе; никому не показалось странным, например, предоставление кресла заведующего кафедрой гуманитарного факультета историку, который считает своим долгом убеждать мир в том, что спонсируемое Америкой вторжение в соседнюю страну - это не вторжение, а нечто иное".

Я вспоминаю, как читал Хомского, будучи аспирантом и начинающим профессором-ассистентом: причащение к этим двум статьям было сродни посещению оракула в Дельфах. (Тот факт, что я учился в той же средней школе, что и Хомский, усиливал мою симпатию к этому человеку; кстати, эту же школу закончил и бывший заместитель министра обороны Дуглас Фейт). Не знаю, многие ли реагировали на эти статьи так же, как и я. Но описанные в них взаимоотношения между академией и элитой госбезопасности будоражили умы и сердца радикалов, к числу которых я относил в то время и себя.

Мой радикализм со временем сошел на нет. Равно как и сотрудничество между академией и администрацией, которое изо всех сил пытался выставить на всеобщее обозрение Хомский. Критики-консерваторы уловили суть дела, когда изобрели выражение "остепененные радикалы" ("tenured radicals"), суммирующее то, что произошло с американской академией в 1980-е - 1990-е годы. Осенью 2007 года Нил Гросс из Гарварда и Солон Симмонс из George Mason University выпустили исследование "Социально-политические взгляды американских профессоров" ("The Social and Political Views of American Professors"), и независимо от того, как интерпретируются содержащиеся в нем данные, они не оставляют сомнений в том, что академия "накренилась влево". К сегодняшнему американскому университету неприменимо то, что Хомский считал в 1960-е годы чем-то само собой разумеющимся. Антропологи и этнологи избегают сотрудничества с военными ведомствами США по вопросам, связанным с Ираком и Афганистаном. Социологи более склонны идентифицировать себя с критиками американской внешней политики, чем с ее архитекторами. MIT предпочитает разрабатывать курсы, ориентированные не на политику, а на обеспечение устойчивого развития. На кафедрах политических наук осталось совсем немного "старых мандаринов", и ничто не предвещает появления новых. По меньшей мере половина той "оси зла", о которой говорил Хомский, исчезла: если вы вздумаете поработать на какое-нибудь правительственное ведомство, особенно на ЦРУ, ваши шансы на получение штатной должности (tenure) в университете начнут стремительно уменьшаться.

Если академики не особенно рвутся давать советы правительству, то правительство еще меньше заинтересовано в получении консультаций от университетских профессоров. Федеральное финансирование, которое некогда стимулировало социально-политические исследования, давно иссякло. ЦРУ больше не охотится за талантливыми выпускниками, опираясь на рекомендации симпатизирующего ему вузовского руководства. Ford Foundation, в былые времена сотрудничавший с правительством в поддержке академических разработок, теперь выделяет меньше денег университетам, поддерживающим глобалистские амбиции, чем активистам Третьего мира, сопротивляющимся этим тенденциям. Если раньше такая вещь, как "военно-промышленно-академический комплекс", действительно имела место, то теперь ничего подобного не существует.

Конечно, даже лишившись внушительной финансовой поддержки со стороны правительства и богатых фондов, академики продолжали изучать регионы (такие, как Ближний Восток), которые могли заинтересовать действующих политиков. Однако, когда администрация Буша принимала решение о военных действиях против Ирака, оно полагалось на исследования трех авторов, Бернарда Льюиса, Фуада Аджами и Канана Макии (Kanan Makiya); все эти люди - безусловно, выдающиеся ученые, но ввиду того, что они яро поддерживали устремления правительства, их едва ли можно назвать незаинтересованными экспертами. Возможно, администрация предпочла проигнорировать других университетских экспертов по Ближнему Востоку, потому что, зная о левых пристрастиях академиков, посчитала их не заслуживающими доверия. Но администрация не особенно прислушивалась и к мнениям экспертов, работавших ЦРУ, госдепартаменте и других правительственных ведомствах и агентствах, не находившихся в непосредственном подчинении у министра обороны Дональда Рамсфелда. Когда вы знаете, чего хотите, вам не нужны люди, объясняющие, что ваши цели не бесспорны.

Вьетнам обернулся поражением, потому что эксперты давали плохие советы. Китайско-советский альянс, которым стращали теоретики холодной войны, не имел особых перспектив из-за усиливавшегося соперничества между Китаем и Россией. Не помогли и технические рекомендации по организации контрпартизанской войны и созданию опорных стратегических пунктов. Провал интеллектуалов был обусловлен не тем, что они продали свои души правительству. Беда была в том, что они давали ему недостоверную информацию (чем богаты, тем и рады).

Политика США в Ираке провалилась по противоположной причине: на этот раз эксперты вообще не давали никаких советов. Ирония (особенно по контрасту с Вьетнамом) состояла в том, что им было чем поделиться. Академические специалисты по Ближнему Востоку обладали всеми видами информации, которую администрация могла бы изучить с большой пользой для себя: ученые анализировали напряженность между шиитами и суннитами, проблемы, возникавшие в связи с предыдущими попытками Запада создать устойчивое государство в Ираке, а также природу турецко-курдского конфликта. По сравнению с той информацией о Вьетнаме, которой обладали в свое время академики, их знания об Ираке были гораздо более обширными и детализированными.

Очень жаль, что почти вся эта премудрость оказалась невостребованной. Проблемы Америки в Ираке имеют много причин, но одной из главных, несомненно, является отказ политиков даже от попыток понять страну, ее руководство и ее народ, не говоря уже о чисто военных условиях победы. Администрация Буша слишком поздно осознала, какую цену придется заплатить американскому народу за нехватку экспертных знаний; в конечном итоге руководство было вынуждено обратиться за помощью к генералу Дэвиду Петреусу, обладателю докторской степени (полученной в Принстоне), который, в свою очередь, обращался к антропологам и этнографам, действительно хорошо знавшим Ирак. Неудивительно, что специалисты из академической среды не испытывают добрых чувств по отношению к администрации.

Несмотря на то, что взаимосвязь между учеными-советниками и администрацией была нарушена, критики американского вторжения в Ирак пишут так, будто до сих пор живут в эру войны во Вьетнаме. Мир изменился, а они - нет. Обратимся к текстам одного из самых заметных критиков войны в Ираке, блогера Гленна Гринвальда. В июле 2007 года два эксперта по внешней политике Майкл О'Хенлон и Кеннет Поллак написали статью для "New York Times", в которой поделились своими впечатлениями от недавней поездки в Ирак. Позиционируя себя как критиков администрации Буша, они утверждали, что, после нескольких фальстартов, присутствие США в Ираке начинает приносить определенные положительные результаты. Они особенно высоко оценивают "прилив контингента" ("surge") американских войск: по их мнению, эта мера администрации Буша привела к тому, что теперь в Ираке возник "потенциал, достаточный если не для безоговорочной "победы", то для поддержания стабильности, которая могла бы устроить как нас, так и иракцев". Авторы заключают, что в данной ситуации главное - не поддаваться панике. Конгресс должен продолжать поддерживать "прилив" по меньшей мере на протяжении всего 2008 года.

Воспользовавшись своим вебсайтом как плацдармом, Гринвальд произвел с него ряд ожесточенных нападений на О'Хенлона и Поллака. Его критика воспроизводила атаку Хомского на "новых мандаринов" в двух важных отношениях. Во-первых, подвергнувшиеся нападению эксперты, как и те, против кого в свое время выступил Хомский, - не консерваторы и не республиканцы. Их попытки "изображать из себя" критиков войны в Ираке представляются Гринвальду необоснованными, если не откровенно лживыми, потому что оба с самого начала приветствовали вторжение американских войск. В утверждениях Гринвальда была некоторая доля истины (что отчасти признал позднее сам О'Хенлон); верно было предсказано (тем же Гринвальдом), что консерваторы воспользуются выступлением О'Хенлона и Поллака именно потому, что они либералы: это придает их выводам особый вес. И все же к либералам, поддержавшим войну в Ираке, с б ольшим пристрастием относятся левые, чем консерваторы. Гринвальд писал, что у него не возникало проблем с поездками в Ирак Джозефа Либермана или Джона Маккейна: им это "положено по должности". Но О'Хенлон и Поллак - "ученые" (Гринвальд заключает это слово в кавычки), а к людям, претендующим на это высокое звание, следует предъявлять иные требования: от них ждут более честного анализа.

Конечно, Гринвальд заключает сакраментальное для него слово в кавычки потому, что не считает их настоящими учеными. И тут самое время отметить второй пункт его сходства с Хомским. По мнению Хомского, политики считают таких, как он, истеричными и безответственными персонами. Гринвальд отстаивает сходную точку зрения, используя для этого (на мой вкус, с чрезмерным нажимом) слово "Серьезный", которое он всегда пишет с прописной буквы. Независимо от того, о чем идет речь - о бушевском "приливе контингента", тактике генерала Петреуса или неспособности некоторых либералов бросить вызов тому и другому, - наш блогер, изощряясь в сарказме, употребляет слово Серьезный для обозначения людей, которые постоянно попадают пальцем в небо, но при этом некритически рассматриваются средствами массовой информации как заслуживающие доверия эксперты. Вот характерный пассаж с блога Гринвальда: "Внешнеполитическое сообщество более секретно, чем Бойцовский клуб. Его представители уверены, что внешняя политика формируется только по рекомендациям наших тайных "ученых" гениев из think tanks и институтов, обслуживающих дипломатическое сообщество; что же касается американского народа, то ему не следует знать об этом ничего, кроме набора бессмысленных трюизмов. Эти люди мнят себя Стражами Серьезности. "Серьезность" в их представлении означает ту меру, в какой человек готов играть по их правилам и демонстрировать восхищение их мудрыми решениями".

Существует одно важное различие между Гринвальдом и Хомским: оно связано с принадлежностью О'Хенлона и Поллака к "либеральному" Брукингскому институту (Brookings Institution). (Кавычки, в которое заключено слово "либеральный", также принадлежат Гринвальду). Можно спорить о степени либеральности Брукингского института, но бесспорно то, что его нельзя рассматривать как университет. Его сотрудники не проходят через те процедуры, которые необходимы для получения ученых званий в Гарварде или MIT. Профессионалы, работающие в институтах типа Брукингского, не тратят дорогого времени на публикацию статей в реферируемых научных журналах, авторитетных в той или иной области знаний. Брукингс расположен в Вашингтоне, а не в Кембридже. Одна из его целей - подготовить кадры для работы в правительстве. Хотя некоторые из вашингтонских think tanks предоставляют кафедры и титулы, которые напоминают соответствующие атрибуты академического мира, они не делают тайны из целей своей деятельности. Вашингтонские think tanks известны как сугубо политические учреждения, укомплектованные людьми, целиком и полностью погруженными в политику. Они не претендуют на объективность; и они не связаны конвенциями академической свободы. Единственная цель их существования - влиять на политику.

Think tanks заполняют вакуум, образовавшийся между академией и правительством после того, как, вследствие вьетнамской катастрофы, их пути-дороги разошлись. Если вы, питая интерес, скажем, к Ближнему Востоку, только что получили докторскую степень по политическим наукам и не хотите посвятить жизнь преподавательской деятельности в каком-нибудь отдаленном колледже, но желаете применить свои знания на практике, дабы повлиять на окружающий мир, у вас есть резон скорее устроиться в какой-нибудь think tank, чем стать профессором-ассистентом. А если вы кандидат в президенты, или член конгресса, или даже вновь избранный президент, то для вас будет благоразумнее обратиться за советом к людям, имеющим богатый опыт работы в Вашингтоне и инсайдерские связи, чем обхаживать капризных академиков. Правительство всегда будет нуждаться в экспертах, и всегда найдутся эксперты, желающие работать на правительство. Почему бы им не наладить тесные связи в городе, где они могут присматривать друг за другом?

Хотя риторика Ноама Хомского могла показаться (не без оснований) чрезмерно размашистой, он был профессором MIT, и на него смотрели как на человека, искренне пытающегося защитить определенное видение университета. Но ни Гринвальд, ни О'Хенлон и Поллак - не академики. Поэтому трудно понять сарказм, переполняющий Гринвальда при обсуждении их идей. Ни для кого не секрет, что его оппоненты имеют намерение работать на будущего президента от Демократической партии. Известно также, что они пишут статьи, книги и рецензии, держа в уме тех, кто будет их читать; словом, они должны как-то позиционировать себя на политическом поле. Их можно критиковать, когда они неправы, что и делалось многократно (в том числе и Гринвальдом, не пропустившим, кажется, ни одной их оплошности). Но нет никакого смысла критиковать их за то, что они не академические ученые. Это все равно что критиковать Boston Red Sox за то, что этот бейсбольный клуб не является хорошей футбольной командой.

Более серьезным представляется то (связанное с вышеизложенным) обстоятельство, что "разделение экспертного труда" между университетами и think tanks не приносит пользы нашему обществу. Конечно, такое разделение помогает академикам сохранять в чистоте свои белые ризы, не компрометируя себя "обслуживанием" правительства; и оно же позволяет экспертам из мозговых центров избегать умозрительности и обскурантизма, свойственных университетским ученым. Но академические исследования только выиграли бы от укрепления связи с реальным миром. А политические рекомендации мозговых центров приобрели бы дополнительную глубину, если бы их работа отличалась б ольшей академической дистанцированностью от сиюминутных целей.

Подобное качество как раз и выделяет таких ученых, как Дэниэл Лернер, Люсьен Пай и Сэмюэл Хантингтон: они написали книги, которым суждена долгая жизнь. Лучшим в этом отношении примером может послужить человек, подвергшийся яростным нападкам Хомского и сделавший после этого блестящую карьеру. Вы можете думать что угодно о его работах, но нельзя отрицать, что за годы, прошедшие после окончания войны во Вьетнаме, Сэмюэл Хантингтон написал лучшую книгу об американской политической культуре, чрезвычайно влиятельное исследование о столкновении цивилизаций и горькую диатрибу против мексиканской иммиграции. Все эти книги либо обогатили наше понимание некоторых насущных проблем современности, либо стимулировали необходимые для нашего общества дебаты - и это произошло (по крайней мере, отчасти) потому, что Хантингтон не гнушался проявлять заинтересованность, занимаясь реальными проблемами окружавшего его мира. Например, лучшая книга Хантингтона "Солдат и государство" ("The Soldier and the State"), впервые опубликованная в 1957 году, могла быть написана только человеком, симпатизирующим американской армии, а не отвергающим ее.

У нас есть ученые, занимающиеся политическими исследованиями в духе Хантингтона, но в последнее время появляется слишком много работ, авторы которых ограничиваются построением абстрактных моделей, не имеющих почти никакого отношения к действительности. Настоящий успех приходит не к тем, кто дает советы политикам, а к тем, кто публикуется в малотиражных академических журналах. Академических ученых, занимающихся такой работой, нельзя обвинить, на манер Хомского, в сотрудничестве со злом. Но их можно критиковать за концептуальную вычурность или недостаточную стилистическую выверенность их прозы. Если пришлось бы выбирать, то я сказал бы, что американскую жизнь больше всего обогащают люди, которые пишут книги непреходящей ценности, даже если они порой дают политикам плохие советы.

Означает ли это, что академики должны преодолеть свои предубеждения и возобновить сотрудничество с ЦРУ? Да, они должны это сделать. Война в Ираке показывает, сколь многое зависит от качества нашей разведки и экспертизы; а ведь борьба с террором еще далека от завершения. Какова мотивация террористов? Обусловлена ли она главным образом их религиозными убеждениями? Можно ли понять их психологию? Почему переезд из страны Третьего мира в Западную Европу подогревает их религиозную веру? Какой будет жизнь иммигрантов второго и третьего поколений на Западе? Несмотря на повальную моду на конструирование моделей в общественных науках, ученые-специалисты способны помочь нам ответить на эти вопросы. Решения о том, как это сделать, должны приниматься в индивидуальном порядке, и будут случаи, когда академики лишатся ценных источников информации, когда выяснится, что они сотрудничают с разведслужбами. В то же время в американских университетах есть ученые, владеющие важной информацией о религии, иммиграции, этнических конфликтах и поколенческой мобильности (generational mobility). Трудно понять, на каком моральном основании следует отказаться делиться подобной информацией с разведывательными агентствами, учитывая тот факт, что это могло бы спасти жизнь многим людям.

По той же причине ученые, работающие в think tanks, проявили бы мудрость, если бы теснее сблизились со своими академическими критиками. Неоконсерваторы не смогли предугадать развитие событий в Ираке отчасти потому, что многие из них общались только с коллегами-единомышленниками; в этой связи важно отметить, что самый выдающийся из неоконсерваторов, покинувших ряды этой группировки, Фрэнсис Фукуяма, учился в Johns Hopkins University. Если эксперты, работающие в мозговых центрах, хотят давать политикам хорошие советы, они должны время от времени выезжать из Вашингтона - хотя бы для того, чтобы прочитать цикл лекций или поучаствовать в какой-нибудь конференции.

Возможно, реальная жизнь вскоре предложит нам тест на предмет того, может ли быть преодолено вышеуказанное разделение экспертного труда. Сегодня циркулируют спекуляции относительно возможных военных действий Соединенных Штатов против Ирана - как пять лет назад можно было услышать подобные разговоры в связи с Ираком. Конечно, сотрудникам мозговых центров не повредит, если они пообщаются с людьми, действительно знающими кое-что об Иране. И наоборот: наши эксперты-академики могли бы брать годичные отпуска, чтобы пожить в Вашингтоне и попытаться оказать влияние на ход политических дебатов.

Возможно, мысль о сотрудничестве между людьми, стремящимися к участию в политической жизни, и персонами, склонными к проведению академических исследований, не так уж и безумна. Американская внешняя политика от этого только выиграла бы. Будущая война не будет похожа ни на то, что творилось во Вьетнаме, ни на то, что происходит в Ираке. Задача состоит в том, чтобы заново свести два мира, пути которых столь драматично разошлись - во многом вследствие этих войн.

Алан Вольф (Alan Wolfe) - профессор политических наук, директор Boisi Center for Religion and American Public Life at Boston College. Недавно вышли две книги Вольфа: "Работает ли еще американская демократия?" ("Does American Democracy Still Work?") и "Возвращение к величию" ("Return to Greatness").

Источник: "World Affairs"

Перевод Иосифа Фридмана